Любовь в объятиях тирана

Инесса не могла не признаться себе, что сейчас в ней говорит старомодная, унылая, обывательская ревность. Что ей не хочется делить Владимира ни с кем. Хотя бы ту его сторону, когда он, так забавно краснея от смущения, все же позволяет страсти взять верх, когда он забывает обо всем вокруг и погружается в любовь.

Перевод упорно не шел в голову. Зато вспомнилось Инессе, как она, в который уж раз приготовив кофе, там, на улице Роз, зашла в комнату к Владимиру. Оглушительный запах заставил его очнуться, вытащил из сверкающего, но еще такого непонятного завтра.

— Это ужасно… — глаза Владимира смеялись, и Инесса впервые смогла ответить на его взгляд. — Ужасно, что рядом с вами я не могу думать о работе! Мелкие сиюминутные радости рядом с вами, друг мой, кажутся мне важными и нужными вещами. Так отрадно видеть вашу улыбку, брать из ваших рук чашку кофе, слушать вас…

— Тебя…

Инесса с удивлением услышала, как хрипло и взволнованно звучит ее голос.

— Обращайтесь ко мне на «ты», Владимир Ильич…

Тот улыбнулся:

— Ну что ж, тогда и вы говорите мне «ты», Инесса.

Он взял из ее рук чашку, поставил ее на край столешницы. Вновь обернулся и, придерживая ее холодные пальцы своей теплой ладонью, поцеловал ей руку.

Много раз потом Инесса задавалась вопросом, что это был за поцелуй — дань выплеснувшейся страсти, благородная старомодность, милая застенчивость? Владимир не ответил на ее вопрос, но больше никогда руку ей не целовал.

Однако в тот день зародилось между ними что-то очень нежное и трогательное — то, чего никогда и ни к кому Инесса не испытывала. Ей хотелось и защитить Владимира, и помочь ему, и спрятать от всех невзгод мира. И в то же время она ощущала невероятную силу, что исходила от него, — силу, которую, впрочем, тоже иногда хотелось укротить, усмирить, заставить служить лишь им двоим.

— Успокойся, дурочка, — Инесса вновь взялась за перо. — Заканчивай побыстрее… Владимир ждать не любит. А все остальное покажет Лион… Два месяца вместе, а может быть, даже три…

* * *

Лион оказался мечтой несбыточной. А вот Лонжюмо, милая деревушка неподалеку от Парижа, смогла приютить партийную школу. Разочарования преследовали Инессу — вместе с Владимиром отправилась и Надежда. Арманд постаралась никак не показывать, какую боль причинил ей любимый.

Она рьяно взялась за дело, служа не столько великому делу, сколько великому человеку. И через месяц была более чем щедро вознаграждена — Надежда вернулась в Париж, а Владимир перебрался к ней, давно и безумно любящей его женщине. Сколько им суждено прожить вместе, Инесса не знала — она не загадывала дальше, чем на день-два, наслаждаясь каждым мигом своей новой жизни.

О да, жизнь и впрямь мало чем походила на все, что было у нее до сих пор, — многочасовые лекции в партийной школе, беседы с единомышленниками, планы возвращения на родину. Все это почти полностью поглощало Инессу, делало ее определенно человеком необходимым. Лишь мысль о детях останавливала ее, не давала полностью отдаться этой новой жизни, такой напряженной и необыкновенной.

Старшие дети были с Александром, весточки от них приходили довольно часто, радовали ее, успокаивали. Пару раз она даже выбиралась в Париж, чтобы встретиться с ними, прогуляться по набережным, увидеть любимые лица, согреться душой. Даже Александр был с ней мил и доброжелателен — давно прошли те времена, когда он поддерживал революционные идеи, но он понимал, что эти самые идеи захватили ее навсегда, и не пытался ставить перед ней каких бы то ни было ультиматумов.

После одной из таких встреч успокоенная Инесса возвращалась в Лонжюмо. На душе было светло и ясно, никакие дурные мысли не беспокоили ее. Впереди был вечер с Владимиром, ночь с ним. А утром все вернется на круги своя — лекции, перевод письма к товарищам на юге Франции или, быть может, на севере Польши. Наверняка придется в очередной раз схлестнуться с Коллонтай, которая упорно желает оттеснить от Владимира всех, стать его единственной Музой…

Инесса откинулась на спинку коляски и усмехнулась своим мыслям. Она знала «Старика» меньше двух лет, но уже понимала, что единственная его Муза — революция. Что всех остальных, мужчин ли, женщин, он воспринимает только с точки зрения их полезности делу революции и использует не стесняясь. Ведь дело превыше всего! А революционное переустройство общества, задуманное им, потребует долгих лет упорной работы.

Это осознание пришло к Инессе недавно. Еще в Париже Надежда упомянула о необходимости каких-то хозяйственных покупок — ерунда, с точки зрения Арманд, сущая безделица, вообще не стоящая внимания. Однако Надежде и Владимиру было недосуг этим заниматься.

— Ну так пошли кого-нибудь в лавку, Наденька… Ты с мелочами всегда так некстати!

В лавку, конечно, отправилась она, Инесса. Благодарная Надя отдала ей деньги, многословно извиняясь, что пришлось побеспокоить, «хотя это должны были бы делать слуги».