Любовь в отсутствие любви

— Когда этот человек пришел в дом и стал говорить о Бартле, я такой виноватой себя почувствовала! Это было как обвинение в мой адрес. Странно. Мама всегда говорила, что у Бартла завелась какая-то девица, но я думала, что это ее очередная блажь.

Приготовившись услышать совсем другое, Саймон непонимающе молчал. При чем тут его драгоценный братец?

— Забавно это, быть замужем, — продолжала Ричелдис, не выпуская его руки. Под ногами у них похрустывала замерзшая земля. Вокруг них все было бурым и серым, ни единого проблеска живых красок. — Зачем я это говорю? Послушай, мы ведь всегда понимали друг друга с полуслова.

— Да.

— Одно плохо: когда мы не обсуждаем проблемы, мы перестаем их замечать.

— Мы с тобой только и делаем, что что-то обсуждаем.

— Сначала я не собиралась тебе говорить, — перебила она. — В конце концов, я была сама не своя и плохо соображала, что делаю. Со мной такого никогда раньше не было и, скорее всего, не будет. Но, конечно, ты совсем по-другому стал ко мне относиться с того дня. Дорогой, не обижайся. Я знаю, мне следовало бы упасть на колени и молить о прощении. Но я думаю, это не обязательно. Во-первых, я тронута твоим отношением ко мне. Это показывает, насколько, несмотря ни на что, крепок наш брак: ты инстинктивно обо всем догадываешься и в страхе отвергаешь догадку. Может быть, что-то мы и потеряли в браке, но мы — старые добрые друзья. Просто глупо нам быть несчастливыми.

У Саймона по спине побежали мурашки. О чем она говорит? Он и раньше смутно догадывался, что у нее припасен какой-то козырь, но эта карта была из другой колоды: не туз пик, а что-то из Счастливой Семейной Жизни. Кроме того, это было испытание на сообразительность. Она снисходительно поздравляла его с тем, что он догадался о чем-то, что она сделала. Не может же быть, чтобы она намеревалась заставить его просто раскрыть карты, заявив, что сама нашла другого. Это абсолютно исключено. У нее ведь нет ни минуты свободной. На ней держится дом, она обихаживает его, детей, свою мать, помогает Бартлу наводить порядок в Рокингем-кресент.

Бартл?!

— Ты, конечно, шутишь… — осторожно начал он.

Не Бартл же!

— Дорогой, давай не будем снова ссориться. Ты уже довольно давно ведешь себя, мягко говоря, странно. Я не виню тебя. Я тоже далеко не ангел, и меня не каждый смог бы выдержать так долго. Все мы не сахар. Всякое случается. Но твоя дьявольская интуиция заставляет меня думать, что у нас действительно крепкий брак… Ты меня так чувствуешь…

О Боже! Что она несет? Что случается? Что он должен чувствовать? Надо заставить ее замолчать! Он несколькими словами мог развеять ее иллюзии, рассказать ей о Монике и объявить, что уезжает в Париж. Но ему боязно было это сделать и к тому же страшно хотелось узнать, что же такое он, образцовый муж, должен был интуитивно понять.

— Объясни, пожалуйста, о чем ты говоришь.

— Я знаю, что ты собираешься сделать нелепые выводы.

— Пока нет.

— Ну а я решила быть с тобой абсолютно честной. Я даже написала Бартлу, что все тебе рассказала и что больше это никогда не повторится.

— Бартлу? Ты написала Бартлу?..

— Не волнуйся, дорогой… Я ничего не имела в виду. Хотя… Впрочем, это совсем не то, о чем ты подумал.

— О чем ты говоришь?

— Я не люблю Бартла, — сказала она с серьезным видом. Вздохнула, посмотрела мужу в лицо своими огромными, как блюдца, глазами. — Честное слово.

Еще десять минут назад сама мысль о том, что кто-то может любить Бартла, вызвала бы у его брата гомерический хохот. Но сейчас у Саймона в желудке вдруг образовалась пустота, словно он летел вниз с огромной высоты.

— Помнишь день, когда у мамы был приступ? Я думаю, с нами со всеми в тот день что-то случилось. И я поехала в Патни, а ты был очень занят, а потом вернулся.

— Да.

— А мы с Бартлом остались прибрать дом. А дальше можешь сам все себе представить.

— Не могу. Я могу представить себе все что угодно, кроме того, что Бартл… Ты это серьезно?

Она сжала его руку.

— Мне приятно, что ты ревнуешь.

— У меня в мыслях не было делать тебе приятное.

— Это было однажды вечером, когда мы навещали маму в больнице; в тот день, когда она была капитаном подводной лодки; нет, раньше, когда еще в батареях жили волшебные человечки…

— Неважно, какой это был день.

— Это важно, дорогой, потому что, знаешь, в те дни все было как-то нереально. Мама все время твердила, что может теперь находиться в нескольких местах одновременно и что мир скоро взорвется. Все было просто не-ре-аль-но.

— Не более нереально, чем то, что происходит сейчас.

— Мы пошли в эту маленькую итальянскую кафешку, которую мама так любит, вдвоем с Бартлом. Выпили бутылку белого сухого вина. Я заказала телятину по-милански, а он — цыпленка.

— Меня не интересует, что вы там заказывали.

— А потом мы пошли домой и пили кофе. О, я знаю, что это никакое не оправдание, но я так устала тогда и была немножко пьяная, и мне просто хотелось к кому-то прижаться.

— Ты мне сейчас говоришь, что ты и Бартл… это случилось… там, тогда?

— Но ты же знал… Ведь знал?