Любовь в отсутствие любви

«Первый раз за несколько недель чувствую себя немного посвободней, и вот появилась абсолютно блеет, идея, которая, надеюсь, тебе по душе — чтобы я и Белинда обе приехали в Париж с 7 по 14 февраля и мы бы устроили себе девичник. Сто лет мы уже такого себе не позволяли и — entre nous [72](пора заняться французским!) — Линде нужно развеяться. Любому было ясно, что Жюль престранный тип, но ей такое и в голову не приходило, и теперь это особенно унизительно, поскольку мужчина, к которому он ушел (какой-то мим из Суиндона), противный до ужаса (самая настоящая коровья задница! — наверное, их он и играет в пантомиме!). Саймон вообще боится, что Белинда могла подхватить СПИД. Это уже без шуток, но будем надеяться, что все обойдется. Между прочим, Саймон не в восторге от наших парижских планов, но почему только ему можно ездить по заграницам? Госпожа Тербот — просто святая, взяла Маркуса на целую неделю. Кстати, и речи не может быть о том, чтобы жить у тебя. Я уже заказала номер в „Скандинавии“ — Саймон говорит, что этот отель ему понравился больше, чем тот, в котором он останавливался в последний раз — слишком уж неуютный. Белинда в таком подавленном состоянии, что даже хотела „прокатить“ эту идею нашей встречи, что на нее не похоже.

С любовью, Р.».

Итак, ей светит провести День влюбленных с женой человека, в которого она влюблена, вспоминая о старых добрых днях и выслушивая душещипательные подробности окончания романа Белинды и Жюля. Весело, ничего не скажешь.

Как только все выяснилось, события в жизни Стефани и Бартла стали развиваться стремительно. Его пригласили на воскресный обед с дядей Ленни и тетей Рей. Никаких особых поводов для радости не было — они вняли уверениям Стефани, что грязный викарий не был отцом ребенка, но не могли взять в толк, почему он продолжает за ней увиваться. Кроме того, поскольку все сидящие за столом были полны намерений понравиться друг другу, из этого ничего не вышло. Тон Бартла казался им напыщенным, и еще им не нравились его неустанные расспросы об их религиозных обрядах и традициях. Ну хорошо. Ладно. Они евреи. Но вовсе не настолько правоверные, и вообще, зачем поднимать эту тему? Бартл, в свою очередь, несмотря на всю свою любезность, не мог не отметить, насколько скучна тетя Рей. Она не столько поддерживала разговор, сколько постоянно вставляла пространные комментарии по поводу еды; поток слов так и лился из нее, не давая говорить остальным. Беседой происходящее назвать было трудно.

— Подумала, сделаю я морковь, это просто, и все любят морковь: ну, я надеюсь, вы любите морковь, господин Лонгворт.

— Тетя Рей, его зовут Бартл, — деликатно кашлянула Стефани.

Тетя фыркнула, словно ее племянница сказала какую-то глупость, и продолжала:

— Мясо и морковь подают вместе, не правда ли, морковь и мясо. И еще я решила сделать картофель.

— Хорошая картошка, — вставил дядя Ленни.

— Да, картошка, — сказала тетя Рей.

То, что она говорила, было неопровержимо. Морковь, картофель, мясо.

— Я заметил, вы едите сливочное масло, — удивился Бартл.

— По-моему, все это сказки, весь этот холестерол. Возьмите еще кусочек. Я хочу сказать, люди веками ели масло и не страдали от сердечных приступов.

— Но оно стоит на столе рядом с мясом, — сказал Бартл. — Это означает, что вы либеральные…

Он затруднялся назвать кого-либо евреем в глаза и сам тому удивлялся.

— Помилуйте, Бартл, — лукаво спросила тетя Рей, — вы викарий или раввин?

— Прекрасное мясо, тетя Рей, — сказала Стефани.