Любовь в ритме танго

Когда я увидела, что он повернулся к стене, решив спать дальше, я принялась бить его в плечо кулаком и кричать. Я орала, чтобы он соизволил встать на ноги и одеться. Сантьяго испуганно смотрел на меня, а я кричала, что ребенок уже готов, что роды будут ненормальными, что следовало засечь время, потому что, судя по периодичности схваток, что-то идет не так. Нам следовало поторопиться. Я боялась, что ребенок может задохнуться.

Было воскресенье, на улицах пусто. Я не помнила себя от боли, но не понимала, сильно я страдала или нет, и не могу воссоздать ужас тех мучений, которые периодически нападали на меня. Ребенок жив. Я думала только об этом. Он должен быть жив. Если бы он умер, он бы не двигался, он бы не мучил меня. Мы очень скоро прибыли в клинику. Регистраторша заволновалась, увидев нас. Она посмотрела на меня, а я объяснила, как могла, что роды уже начались, я без остановки говорила о моем состоянии. «Пойдемте со мной», — сказала она и проводила меня в пустую консультационную палату, где была только маленькая кушетка, покрытая зеленой простыней. «Раздевайтесь и подождите секунду, я сейчас приду». Тут я отдала себе отчет в том, что больше здесь никого нет, Сантьяго не пошел со мной. Я разделась, сама взгромоздилась на кушетку и сидела в одиночестве, грязная и замерзшая. Медсестра вернулась вместе с коренастой невысокой женщиной, словно сделанной из твердых пород дерева. Она накрыла меня зеленой простыней, потом просунула свою голову мне между ног. Этого простого осмотра хватило с лихвой. Акушерка поднялась, посмотрела на меня взглядом медузы Горгоны и повернулась к регистраторше.

— Она пришла одна?

— Нет. Ее муж только что был здесь.

Тут акушерка повернулась на каблуках и устремилась к двери, даже не взглянув на меня.

— Кто-нибудь позвонил доктору?

— Да, — ответила регистраторша. — Ее муж позвонил, он сказал, что доктор уже едет, просто немного задерживается. Ты же знаешь, он живет в Гетафе.

Дверь закрылась, и я снова осталась одна. У меня было четкое ощущение того, что боль распространяется по всем направлениям моего тела, она становилась все сильнее и мучительнее, но это помогало мне оставаться в сознании и держать глаза открытыми. Я смотрела на белую стену. Ничего не происходило.

— Послушайте… — я услышала голос акушерки прежде, чем дверь снова открылась. — Полезно, чтобы и вы это видели.

Сантьяго вошел следом за ней, смущенный, бледный, он вошел так тихо, словно не чувствовал своих ног. Он смотрел на меня и еле сдерживал слезы. Я думаю, он хотел улыбнуться, но я не поняла смысла этой гримасы, а только чувствовала его очень сильный страх. Ужас и паника полностью завладели мной, когда я это поняла. Акушерка правой рукой подняла простыню и заговорила тоном специалиста.

— Это ягодицы ребенка… Видите это? А это ножки. Все очень плохо.

— Да, — я почти не слышала ответа, а она продолжала говорить ровным голосом.

— Я хотела, чтобы вы видели.

— Да, — оставалось сказать Сантьяго, и тут она совсем обнажила меня, потом прижала к себе, чтобы засунуть мои руки в рукава холодной зеленой рубашки, которая пахла щелоком, так же, как плитка в колледже.

— Он умер? — спросила я, но мне никто не ответил.

Она обогнула кушетку, оказалась прямо за мной и толкнула кушетку, на которой я лежала, вперед. Мы выехали из комнаты и пересекли вестибюль клиники. Меня везли очень быстро. Сантьяго держал меня за руку и почти бежал, чтобы поспеть за нами. Ситуация казалась мне комичной, но я не помню больше ничего, за исключением того, что я совсем не могла думать, не могла ничего чувствовать, даже боль, словно не имела ничего общего с этим местом, как будто меня здесь и не было, словно все это происходило не со мной. Я видела, как мимо проходят какие-то женщины в зеленых одеждах, смятение и страх на лице моего мужа, причина которого находилась между моими ногами. Все мы были словно герои плохого, дешевого сентиментального фильма, и даже не главные герои. Я не сознавала, жива я еще или уже нет, где я нахожусь, что это за кушетка, а когда заговорила, то не услышала своих собственных слов.

— Мы едем в палату, верно?

— Нет, — ответила мне акушерка за моей головой. — Мы едем прямо в родильное отделение.

— А! — протянула я, Сантьяго смотрел на меня и плакал, а я ему улыбнулась, действительно улыбнулась открытой настоящей улыбкой. Я не знала, почему улыбалась, но я абсолютно сознательно хотела улыбаться. — Ребенок мертв, правда?