Любовь в ритме танго

— В этом, нет, в других вещах. Я чувствовала себя очень глупо после произошедшего. Врач сказал мне, что мне не стоит много двигаться, не из-за ребенка, с которым все оказалось в порядке. Невероятно, но с ним все было хорошо, нет, из-за меня… Врач говорил тихо, хотя мы остались с ним наедине, твой дедушка услышал. А потом надо было видеть Хайме, он стал похож на фурию, я его не узнавала. Когда я проснулась, вместо того чтобы успокоить меня, он дал мне две пощечины, это был единственный раз, когда он поднял на меня руку. Он тоже был очень нервным, он почувствовал дух приближающейся смерти, он очень боялся за меня, поэтому не хотел уезжать. Хайме говорил: «Мы поедем вместе с Пако. Тебе станет лучше, ничего не случится, увидишь…» Я просила его, чтобы он ехал один, чтобы он сделал это для меня, потому что если что-то пойдет не так, то вина ляжет целиком на меня. Но он ответил, что отлично понял, что произошло, что если бы он был на моем месте, то поступил бы также. Больше он не хотел говорить на эту тему. Я потом не упоминала об этом, но все равно Хайме не простил меня.

Я не видела лица бабушки, когда она произносила последнюю фразу, но все же очень ясно восприняла ее слова. Она наклонилась вперед и обхватила руками колени.

— Но ты не была виновата, бабушка.

Она мне не ответила, продолжая с силой сжимать колени, шевеля только пальцами ног. Потом она тихо потянулась, как ребенок, выгнула спину и откинулась на спинку софы. Наконец она посмотрела на меня и сказала:

— Конечно, была.

— Нет, это была не твоя вина. Ты поступила так, потому что думала, что должна это сделать, так же, как дедушка, когда его назначили на то место. Ты была вынуждена, бабушка, и он знал, что ты ни в чем не виновата, я уверена. Во всем виноват Пако, который уехал, не сообщив вам.

— Мы все были виноваты, все. Я больше всех, он тоже был виноват, когда занял тот пост. Потому что если бы он не принял его, то ничего бы не случилось. Мы оба одинаково проиграли в этой войне, мы были разорены, нам следовало эмигрировать, но даже если бы мы остались, у них ничего не было против него, он был бы сейчас жив, как знать… Но в общем ты права, потому что если бы мой свояк не бросил нас, все мы сейчас были бы живы и счастливы. Мы бы вернулись на родину, как вернулись теперь они — под аплодисменты и благостные речи, — и получили бы пенсию от государства. Спустя годы, Элена неожиданно позвонила мне. «Прошло много времени, — сказала она, — с последней нашей встречи, ты — моя единственная семья, мне очень хотелось вернуться в Мадрид…» Я в общем была спокойна, понимаешь? Я ждала этого, с тех пор как прочитала в газете, что Пако вернулся. Он постарел. Я помню, что в то время мы ели исключительно чечевицу, читали газеты, даже иногда ходили в кино, но ели чечевицу, в Мадриде больше ничего не было, поэтому мы ели чечевицу целыми месяцами. Потом мои нервы сдали. Я знала, что она захочет позвонить, она не была виновата, виноват был ее муж. Девочка, работавшая у них, рассказала мне, что, когда моя сестра подошла к телефону, чтобы позвонить нам, вырвал у нее трубку. «Нет, Элена, — сказал он. — Не звони им. Хайме — известный человек, его лицо часто мелькает в газетах, его кто-нибудь может узнать. Это опасно, может всякое случиться, это опасно, мы рискуем». И моя сестра согласилась. Они уехали во Францию. Машина Пако была последней, которой мы могли бы воспользоваться, для нас это была единственная возможность уехать. И Мадрид превратился в одну большую засаду, пока я и твой дедушка спали.

— И что ты сказала Элене, бабушка?

— Уф! Ничего. Глупости. Грубости, у меня случилась истерика, настоящая истерика. Моя помощница слышала этот разговор, она не могла поверить… «Ты не можешь простить нас?» — спросила сестра в конце концов. А я ответила, что нет, никогда, никогда в жизни, даже через сотни лет я бы не простила. «Я умру, проклиная вас обоих, — сказала я тогда, — тебя я проклинаю сейчас, слушай меня внимательно, будь ты проклята, Элена Маркес, своими родителями и потомками, они проклянут тебя, когда ты родишь их, смерть на твоей совести…» Она заплакала, а я послала ее к черту. — Бабушка скорчила страшную рожу, как маленький ребенок, но продолжила свою гневную речь. — Я всегда легко плакала, а из Элениты слезу было не выжать, знаешь? Нежная, беленькая, а тут вдруг — хлоп! Она испугалась, всегда одно и то же.

— Почему ты не рассказываешь об этом?

— О чем?