Любовь в ритме танго

— Хочу услышать, что когда ты приехал сюда, в пещеру, уже знал, что станешь делать… Когда готовил это одеяло, знал, для чего будешь его использовать… Когда пошел этим вечером искать меня, знал, что должно произойти… Я хочу услышать, что ты не задавал вопросов, потому что боялся услышать ответы, которые могут тебя не устроить… Что это было выше твоих сил… Что у тебя было единственное желание переспать со мной… Что ты точно знал, что собираешься сделать со мной. Вот, что я хочу услышать.

Фернандо смотрел куда-то вдаль выше моего лица. Мне пришлось напрячь слух, чтобы услышать его слова.

— Ты редкий человек, Индианка.

— Знаю, я всегда это знала. Но от таких вещей средства нет. Ты либо принимаешь меня такой, либо нет. С малых лет я молилась Богородице, чтобы та превратила меня в мальчика, потому что думала, что быть мальчиком намного лучше. Я хотела этого, пока не встретила Магду… Ты знаешь Магду?

Он кивнул головой, но ничего не сказал.

— Магда мне сказала, что суть не в том, чтобы превратиться в мальчика, и она была права. С тех пор я не молюсь. Теперь думаю, что мне бы не понравилось быть мужчиной.

Он на некоторое время задумался, и мне захотелось выдернуть из его руки свою руку, но он не позволил, он хотел, чтобы я оставалась рядом с ним.

— Ты была бы жутким мужчиной, Индианка.

— Почему?

— Потому что ты бы мне не понравилась… Куда я положил табак?

Он поднялся, потом дал мне закурить. Я вглядывалась в его лицо, но никак не могла понять, что оно выражает.

— У тебя есть время? — спросил он меня и продолжил, не ожидая моего ответа. — Я расскажу тебе одну вещь. Ты заслужила.

Фернандо обнял меня за плечи, потом начал говорить о том, о чем я менее всего ожидала услышать.

— В Гамбурге много испанских клубов, ты об этом знаешь? Почти все открыты эмигрантами, республиканцами-беженцами. Это места, где можно встретить кого угодно — от детей до стариков, которые приходят туда, чтобы поговорить по-испански, полакомиться тортильей в баре, поиграть в карты, просто поболтать… Мой отец никогда не водил меня ни в одно из таких мест, потому что для него было сущим наказанием там находиться. Он живет только рядом с немцами и по-немецки говорит великолепно, он ничего не хочет знать об Испании, ничего. Он не пьет испанское вино, потому что считает, что итальянское лучше, хотя все знают, что оно хуже. Однако он все же продолжает говорить «черт» по-испански каждый раз, когда кто-то действует ему на нервы. Я помню, что когда мы были маленькими, мы говорили с ним по-испански. Но потом… Эдит говорит по-испански хуже меня, а Райнер, которому тринадцать лет, не поехал сюда этим летом, потому что не хотел показывать свое плохое знание языка… Пару лет назад Гюнтер рассказал мне об одном испанском клубе, в котором можно прекрасно поиграть на бильярде, а мы в этом деле были специалистами. Гюнтер говорит очень хорошо, почти как я. Мы привыкли пользоваться между собой испанским, чтобы никто не понимал, о чем мы говорим, в колледже, а больше всего с девочками. Так мы проводили время, не опасаясь проблем. Мы проводили много времени вместе, потому решили пойти в этот клуб. В баре клуба был один официант, которого звали Хусто, андалусиец, из деревни под Кадисом. Он приехал в Германию давно, около пятнадцати лет назад, жил один, потому что решил остаться вдовцом. Он очень интересно рассказывал о своей родине, может быть, потому что так и не привык жить в Гамбурге…

— Тебе не холодно? — вдруг прервал Фернандо свой рассказ. Ничто из того, о чем он рассказывал, меня не увлекало, но мне нравилось его слушать.

— Так, вроде бы не очень холодно. Самое плохое — когда туман, и дождь все время идет, так говорил Хусто. Когда начинает идти дождь, это самое неприятное, потому что не знаешь, когда он закончится. Иногда зарядит и идет постоянно, без перерыва.

— То есть моросит.

— Да, именно так он и говорил. В общем, Гюнтер и я иногда к нему захаживали. Нам было приятно пропустить по рюмочке и поболтать с ним, а точнее говорил только он, а мы слушали, временами очень долго. Однажды вечером, примерно шесть или семь месяцев назад, мы пришли туда, чтобы посидеть в баре как обычно, и заговорили о женщинах. Мы знали, что он скажет, что ему не очень нравятся немки, хотя это не правда, он лгал и общался со многими из них.

— Он хвастун?