Любовь в седьмом вагоне

За занавеской оказалась железная кровать с побитыми дочерна никелированными шарами, застеленная красным стеганым одеялом в неглаженном пододеяльнике, напоминающим деревенский пирог с клюквенным вареньем; над кроватью были устроены нары, откуда свисал трухлявый матрас. На Кире промокло все, даже трусы, превратившиеся в полоску холодного клея; их Кира не решилась повесить, вместе с остальной набухшей одеждой, на кроватную спинку, только отжала потихоньку на дощатый пол, покрываясь тугими резиновыми мурашками. В свертке обнаружилась старая, словно обметанная ваткой, фланелевая ковбойка и дешевые стиранные джинсы, мятые, точно грубый кусок оберточной бумаги. Надев все это кое-как и присвоив торчавшие из-под кровати войлочные опорки, Кира вышла, точно под камеру, в бутафорский блиндаж.

Смоляков сидел за столом, на котором появилась миска горячей печеной картошки, толсто накромсанная колбаса и закопченный чайник странной неправильной формы, похожий на гриб, испачканный в земле.

– Поешьте, – произнес актер, вперившись в Киру тяжелым властным взглядом командующего фронтом. – Потом вы ляжете спать. Утром вы уйдете. И никаких интервью.

У Киры от голода заурчало в желудке. Обжигаясь и губя маникюр, она схватила черную картофелину, выломала из горелой и бурой кожуры, толстой, как древесная кора, сладчайшую рассыпчатую мякоть. Смоляков налил ей в алюминиевую кружку крепкого чаю с распаренными лохмотьями заварки, при этом чайник ненадежно вилял на вздыбленной ручке и норовил плеснуть дымящимся на фронтовую карту. Край накалившейся кружки жалил губы, но Кира выглотала сразу половину и схватилась за колбасу.

Насытившись допьяна, она наконец впрямую посмотрела на Кирилла Смолякова. Некогда ясные синие глаза побелели и будто замерзли, под глазами висели мешки, точно вылепленные пальцами из той морщинистой массы, в какую превратилось сожженное годами и гримом актерское лицо. Казалось, будто Тот кто творит все человеческие лица, теперь создает из обвислого замеса нечто совершенно новое и делает это вручную.

– Скажите, я похожа на маму? – с вызовом спросила Кира, вытирая липкие угольные пальцы тряпичной ветошкой.

– Не очень. Ваша мать красавица, – равнодушно ответил Смоляков.

Сидя вполоборота к незваной гостье, Смоляков кидал кусочки колбасы юлившей перед ним собачонке, из которой воображение других незваных гостей понаделало черных монстров, охраняющих усадьбу. Кира разозлилась, и злость моментально прочистила ей мозги. Она внезапно поняла, что там, у ворот, после сообщения о «Деловом курьере» Смоляков никуда не уходил, затаился под покровом ливня в своем брезентовом куколе. И еще она, наконец, увидела то, что давно разыскивала глазами: карточную колоду.

Карты были разложены на табурете, заменявшем Смолякову прикроватную тумбочку, и по их мучительному взаимному расположению Кира сразу догадалась о природе одиночества старого игрока: невозможно без участия другого человека вызвать на свидание свою удачу, оказаться там, где витает ответ на твой самый невысказанный и самый главный вопрос.

– А не сыграть ли нам в покер? – небрежно предложила Кира, опытным взглядом схватывая, какая именно игра пыталась наметиться на спиритическом табурете.

Взгляд Смолякова сразу сделался голодным, и он осклабился, показывая слишком ровные, откровенно искусственные зубы, почему-то наводившие на мысль о черепе, в котором они когда-нибудь будут вот так же чужеродно выделяться.

– У вас при себе лишние деньги? – осведомился он незаинтересованно.

– Нет. Ни здесь, ни в Москве, ни лишних, ни вообще никаких, – честно призналась Кира. – Но мы можем сделать другие ставки. Например, если я выигрываю, вы отвечаете на вопросы интервью. И говорите правду, – поспешно добавила она, заметив в глазах Смолякова нехороший болотный огонек.

– А если проиграете? – сухо спросил Смоляков.

– Тогда я совсем ничего про вас не напишу, – заявила Кира, чувствуя в кончиках пальцев жужжание азарта. – Ни про этот блиндаж, ни про матюги на заборе с внутренней стороны, ни про карты на табуретке. Хотя могу, вы же понимаете, сама сочинить ваши ответы на мои вопросы. В крепость-то вашу я попала, вон, свидетель имеется, у ворот сторожит.

– Это шантаж? – внезапно повеселел Смоляков, цокнув по столешнице похожими на ломаные костяные пуговицы желтыми ногтями.

– Да, что-то вроде этого, – вкрадчиво улыбнулась Кира. – Ну как, играем?

– Идет! – Смоляков, перегнувшись, вытянул из-под каких-то рыхлых свитеров гниловатый мешочек и из него высыпал на стол груду землистых и позеленевших советских пятаков, вероятно, найденных в одной из заброшенных усадеб. – Вот, условные единицы! Могу дать вам фору в двадцать процентов.

– Форы не надо. Но раз колода ваша, и она распечатана, я играю за дилера.

– Нет уж, имеем и нераспечатанную. Так что сдаем по очереди, уважаемая Кира Николаевна!

«О-па! А ведь я не представилась», – весело подумала Кира, наблюдая, как бурые пальцы Смолякова тасуют новенькую колоду, крутят ее, будто кубик Рубика, настраивают на работу, словно дорогой и капризный прибор.