Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

…В небе, средь звезд,

Не носила имени я…

Но здесь, на синей земле,

Мне нравится имя «Мария»…

«Мария» — зови меня.

А позже поэт перед появлением Незнакомки на вечере декламирует:

Уже сбегали с плит снега,
Блестели, обнажаясь, крыши,
Когда в соборе, в темной нише,
Ее блеснули жемчуга.
И от иконы в нежных розах
Медлительно сошла Она…

А Звездочет говорит о том, что сделал доклад в Астрономическом обществе на тему «Пала звезда Мария!».

Для того чтобы аналогия стала безусловной, нужно было чтобы Наталья Николаевна играла в спектакле не роль Настоятельницы, а роль Беатрисы и заменившей ее Девы Марии. Но распределение ролей подчиняется своим законам. Пожилую настоятельницу играла 28-летняя Волохова, а юную Беатрису — 42-летняя Комиссаржевская. Впрочем, играла она превосходно. Наталья Николаевна вспоминает: «В спектакле „Сестра Беатриса“, например, голос Веры Федоровны доносился к нам, как Эолова арфа, и мы всегда, затаив дыхание, слушали ее: — Придите все, это час любви, а любовь безгранична»… И, к счастью, такое несовпадение не повлияло на фантазию Блока, и он подарил нам чудесную пьесу.

Стоит еще добавить, что у Метерлинка Богоматерь, принявшая облик Беатрисы, остается в монастыре и ведет чистую, святую жизнь, искушениям подвергается только реальная грешная монахиня Беатриса. У Блока же Звезда-Мария превращается в женщину, с мягко говоря, подмоченной репутацией, появление которой в гостиной едва не вызывает скандал[22], и только «широкие взгляды» хозяйки салона позволяют той принять незваную гостью. Таким образом, ее «падение» куда глубже. Кто-то, может быть, сочтет такой поворот сюжета святотатством. Но Дева-Звезда настолько чиста и безгрешна, что просто не понимает, в каком двусмысленном положении с точки зрения «приличного общества» (по иронии судьбы называющегося также «светом») она оказалась. «Незнакомка» была поставлена в 1913 году, но шла всего лишь несколько раз, как эпизодический показ работы петербургской студии В.Э. Мейерхольда.

Для Александра Блока «Незнакомка» стала настоящей петербургской пьесой. Наталья Волохова рассказывает: «Александр Александрович показывал мне все места, связанные с его пьесой „Незнакомка“: мост, на котором стоял Звездочет и где произошла его встреча с поэтом, место, где появилась Незнакомка, и аллею из фонарей, в которой она скрывалась. Мы заходили в кабачок, где развертывалось начало этой пьесы, маленький кабачок с расписными стенами. Действительность настолько переплеталась с вымыслом, с мечтой поэта, что я невольно теряла грань реального и трепетно, с восхищением входила в неведомый мне мир поэзии. У меня было такое чувство, точно я получаю в дар из рук поэта этот необыкновенный, сказочный город, сотканный из тончайших голубых и ярких золотых звезд».

Но имели ли все эти инфернальные сущности отношение к реальной Волоховой? К счастью — никакого. Ее демонизм лишь часть ее сценического имиджа, существовал в основном в воображении ее поклонников. Вне сцены это была добрая и увлеченная театром женщина, которую любовные неудачи не озлобили, не превратили в роковую Настасью Филипповну[23], ни тем более в Звезду-Марию.

В мемуарах она рассказывала о том, как актеры в честь премьеры «Балаганчика» устроили веселый «бумажный бал», или «Вечер бумажных дам», которые «на аэростате выдумки прилетели с Луны». На балу «на всех участниках были накинуты фантастические костюмы или детали костюмов (корона, плащ, меч и т. д.) из цветной, золотой или серебряной бумаги». Валентина Инокова тоже вспоминает об этом вечере: «На Н.Н. Волоховой было длинное со шлейфом светло-лиловое бумажное платье. Голову ее украшала диадема, которую Блок назвал в стихах „трехвенечной тиарой“. Волохова в этот вечер была как-то призрачно красива, впрочем, теперь и все остальные мне кажутся чудесными призраками. Точно мерещились кому-то «дамы, прилетевшие с Луны».

Позже этот маскарад в стихах Блока превратился в вихрь вокруг Снежной маски, «Вихрей северной дочери». Волохова рассказывает: «Когда Александр Александрович принес мне первые листки из цикла „Снежная маска“ и просил позволения прочесть мне написанные за эти дни стихотворения, — я была очарована их исключительной музыкальностью, несколько смущена звучанием трагической ноты, проходящей через все стихи, и очень удивлена отдельными оборотами речи и выражениями, которые не соответствовали реальному плану. Когда Александр Александрович, прочтя строки:

И как, глядясь в живые струи,
Не увидать себя в венце?
Твои не вспомнить поцелуи
На запрокинутом лице? —

взглянул и увидел крайнее изумление на моем лице, он, несколько смутившись, с сконфуженной улыбкой, стал объяснять, что в плане поэзии дозволено некоторое преувеличение.

— Как говорят поэты: „sub specie aeternitatis“, что буквально означает, — сказал он с улыбкой, — „под соусом вечности“.