Любовь вопреки (СИ)

Глава 11. Ярослав

До утра я катаюсь по городу и обдумываю все сказанные пацанами слова и гоняю в голове еще примерно миллион разных мыслей.

Ни к чему в итоге толком не прихожу, но решаю одно: мне катастрофически нужен перерыв.

Мне нужны дни без Маши, потому что я так стремительно в нее влип, что теперь находиться рядом почти больно.

Нужно остыть, привести мысли в порядок, а еще обязательно точно решить, что мне дальше делать со всем происходящим.

Пути тут всего два: либо я наступаю себе на горло и давлю в себе все чувства к Маше, либо… либо я наступаю на горло всему миру и пробую построить с ней что-то красивое, что называется словом “любовь”.

Не факт, конечно, что Маша будет в восторге от такого порыва, но я в любом случае сделаю все, чтобы она была моей, если выберу именно этот вариант.

А сейчас мне нужно просто немного побыть наедине с собой. Без родителей, друзей, девушек, даже работы — возьму отгул на пару дней.

И самое главное — без Маши.

Приезжаю домой рано утром, хочу взять немного вещей и свалить пожить на свою квартиру. Беру то самое важное для себя время, которое, я надеюсь, поможет привести в порядок все мои чувства.

Но дома что-то не так, я чувствую это с порога.

Слышу голос отца и Ленки на кухне, иду туда и не понимаю, почему они в такую рань не спят.

— Тогда не поеду и я, это не обсуждается, — говорит отец. — К черту контракт, я остаюсь с тобой.

— Нет, Игорь! — шепотом орет Ленка. — Ты должен ехать, ты к этому шел больше двух лет. Я останусь, ты поезжай. Это всего на пару дней, тем более что билеты давно куплены.

— А что случилось? — спрашиваю, подходя к ним. Они спорят шепотом и ничего не видят вокруг.

— Маше плохо, — говорит Лена со страхом в глазах, и у меня холодеет все внутри. — Что-то съела, возможно, мы не знаем. Вызвали врача, он обещал примчать примерно через час: он живет на другой конце города и мы буквально выдернули его из постели, его прием начинается через два часа.

— Что с Машей? — я не хочу слушать бредни про врача и прочее. Меня сейчас интересует только одно.

— Ее тошнит, кружится голова, она очень бледная и толком не может спать. Всё было в порядке, мы понятия не имеем, что случилось.

— У нас подпись контакта в Питере завтра, билеты на руках, нужно выезжать, — говорит отец, — но я без Лены не поеду, а она ворчит на меня, — он вздыхает, закатывает глаза, а я просто продолжаю слушать с ужасом.

— Она моя дочь, я не оставлю ее одну! — говорит Лена.

— А ты моя жена. И я не оставлю вас обеих. К черту контракт.

Они снова начинают ругаться, и я понимаю, что толку от их присутствия Маше будет не больше чем от стены в ее комнате.

В голове зудит громкое МашеплохоМашеплохоМашеплохоМашеплохо, и я выдаю первое, что приходит в голову.

— Уезжайте оба, как планировали, с Машей останусь я.

Что я только что сказал?!

Я ехал домой, чтобы взять паузу, а теперь собственноручно выпроваживаю родителей, чтобы остаться с Машей на два дня наедине. Браво.

Сердце больно лупит о ребра, предвкушая эти два тяжелых дня, но я продолжаю стоять на своем, когда Лена твердит, что не оставит дочь.

— Лен, он без тебя всё равно не поедет. Ты будешь ему пилить мозг. От вас помощи ей в таком случае никакой, уж извини. Врач уже едет, лечение назначит, и нам с ней не по пять лет. Скажет лечь в больницу — отвезу, ляжет.

Лена спорит еще около пятнадцати минут, и когда и я, и отец, теряем терпение, мы без слов понимаем друг друга. Он забрасывает Лену на плечо и утаскивает в машину, а я обещаю звонить каждые полчаса и отчитываться о состоянии Маши.

Маша… горе, свалившееся на мою голову.

Я поднимаюсь на наш с ней этаж и пару секунд туплю у двери, прежде чем войти в ее комнату.

У меня руки дрожат как у пятиклассника, когда я открываю дверь, а потом и вовсе замирают все внутренности.

Она бледная настолько, что становится страшно. Под глазами синие, почти серые круги, а сами веки покрасневшие. Губы искусаны до крови, а грудная клетка вздымается слишком медленно и до страшного глубоко.

Что, мать его, могло случиться?!

Я уехал под самый конец, как можно было во что-то вляпаться? И как, блять, можно было допустить, чтобы она во что-то вляпалась?

Я чувствую острый укол вины. Оставил, не уследил. Не должен был бросать.

Мне смотреть на нее больно, еще несколько часов она была похожа на принцессу из моих мечт, а сейчас лежит как труп, даже смотреть страшно.

Подхожу к ней и сажусь на край кровати. Она спит, вроде, но веки дрожат очень сильно.

Беру ее за руку: потная, но ледяная. Поглаживаю костяшками и сам не понимаю, когда, но притягиваю к себе ладонь и целую каждый палец, прижимаясь губами.

Что с тобой, Маш? Ты пугаешь меня. Верни свою улыбку и розовые щёчки, я жить без них не могу.

Она хнычет во сне. Ей плохо. Мне почему-то вспоминается картина: я видел однажды, как парень умирал от передоза прямо на улице, сидя в кустах. Его трясло примерно так же, вид таким же был, только все втройне хуже, конечно, и рвало его без остановки пеной с кровью.

Я не знаю, почему вспоминаю именно это, но мне совсем это не нравится.

Что с моей, сука, Машей?!