Любовь вождей

Обратило на себя внимание и то, что автор называет творцов и распорядителей бесовских акций не сионистами или жидомасонами, как положено, а Вечным жидом. Такой прием естествен в художественной литературе, но странен и не вполне корректен в научном исследовании. Впрочем, суть от этого не менялась, равно как и предназначение листка бумаги с письменами. Непонятно было и само назначение трактата. Климков изложил свое учение настолько простыми, общедоступными словами, что ничуть не нуждался в адаптации, комментариях, расшифровке, переводе на какой-то еще более примитивный язык. Да этого и нет, слово автора из уборной гуще, плотнее и труднее прозрачной климковской хрестоматии для умственно отсталых.

Но следующий визит в отхожую читальню принес неожиданность. Случайно я выхватил из ящика первую страницу рукописи и с удивлением прочел заголовок: «Ничто не вечно…» С еще большим — идущее с отточия начало текста: «…даже Вечный жид». Я стал читать дальше и с каждой строкой все больше убеждался, что передо мной не научный труд, не публицистика, не популяризация, а художественная проза — большой рассказ, написанный весьма уверенной рукой, в манере обстоятельного, неспешного, едва ощутимо ироничного повествования. Проза художественная не только по намерению, но и по отчетливым беллетристическим способностям автора.

Я стал читать и зачитался настолько, что не обратил внимания на неоднократные попытки кого-то из домашних сменить меня на посту. Очнулся от мощного дробного шума на задах кабины. Это мой молодой шофер, не выдержав, справлял малую нужду, расстреливая, как из пулемета, тугие, гулкие листья лопухов.

Тогда, забрав рукопись и сожалея о непроизвольно сделанных купюрах, я покинул убежище.

Прочтя же рассказ, я перестал жалеть о потере нескольких страниц — то был непереваренный в горниле художественного творчества публицистический материал. То ли автор еще предполагал работать над рукописью, то ли специально не перевел в беллетристику рассуждения Климкова для придания пародийного научного правдоподобия своей занятной ахинее.

Но, вообще говоря, это не пародия на историческое повествование, ибо тут нет намерения высмеять какую-либо литературную манеру, стиль, способ мыслить. Иногда кажется, что автор вполне серьезен, что он сам верит — дневному разуму вопреки — в то, что выводит его рука. Тогда это некий беллетристический юдофобский апокалипсис — порождение ужаса от явленного воочию будущего землян. А порой проглядывает откровенное издевательство над теми, чьи взгляды он разделял и поддерживал, над союзниками, братьями по духу и высоким истребительным целям.

Мелькнула и такая бредовая мысль: что, если, начав в сатирическом тоне, с язвительной улыбкой в уголке тонких губ, он сам поверил в свою невероятную выдумку, испугался и кончил вполне серьезно? Проделал путь от Ильфа и Петрова к св. Иоанну от антисемитизма? Пусть читатель сам судит об этом.

Я не мог восстановить уничтоженные куски, но, думаю, потеря невелика, и без них все ясно.

НИЧТО НЕ ВЕЧНО…

…даже Вечный жид. Однажды он нахамил Христу (он был тогда не вечным, а самым обычным смертным, пошлым иерусалимским обывателем) и понес за это странное, немыслимое наказание: его приговорили к вечной жизни.

Вначале он не поверил: обычные фокусы самозваных пророков и предсказателей, которые пронзительно ясно видят, что будет через тысячу лет, но не знают, что случится завтра. Поди проверь, действительно ли будет он жить вечно или по истечении положенного человеку на земле срока отправится к праотцам. Мужик он крепкий, сплошные мускулы, никогда ничем не болел, и к тому времени, когда отдаст концы, едва ли кто из свидетелей останется в живых, стало быть, и некому будет проверить предсказание, если вообще сохранится о нем память, что маловероятно.

По прошествии полутораста лет он начал думать: пусть насчет вечности Иисус и хватил лишку, но жизнь ему выпала и впрямь долгая. В сто пятьдесят он был свеж и подтянут, как на половине житейского пути. Он удивленно спрашивал себя: в чем наказание? Жить долго — приятнейшая штука, особенно когда ты отменно здоров и каждое утро с удовольствием приветствуешь солнце. Он всегда был хорошим ходоком и сохранил крепость колен, упругость икр, он не злоупотреблял вином, но по-прежнему любил услаждать нёбо и язык пряным самосским, он не был прелюбодеем, но мог весьма пылко приласкать не слишком алчную блудницу. Жадность юной жрицы любви, будь она прекрасна, как Суламифь, убивала в нем желание, даже если он был при тугой мошне.

А надо сказать, Вечный жид не нуждался. Он умел делать деньги во все эпохи, при всех режимах, при любых, даже самых неблагоприятных для его нации поворотах истории, хотя начинал как скромный сапожник.