Любовь - всегдашняя моя вера

В "Панораме с выносками" серия нравоучительных сценок и "картинок", представляющих печальные и радостные события жизни, ее приметы и подробности (уединение, питающее в старообрядческом скиту страсти; рождаемые темными чувствами убийства, отравления, кражи; загадочная вещица, хранящая на себе прикосновения самых верных друзей, разделенных непреодолимым пространством {70}), существует параллельно с "выносками", выходами за пределы этой нравоучительности, которые включают в себя и мифологические представления (Гермес-Ганимед - Зевс-орел), и таинственные религиозные мотивы, и, наконец, как результат всего, - летящий пароход, бесконечный простор, ветер, чувство окончательного расставания с мелькающими людьми и пейзажами, освящаемое присутствием "брата" (не исключено, что этот "брат" имеет отношение к мотиву "братства", "двойничества" из первого цикла). Соседство панорамы и действительности, ощущение их постоянного взаимодействия, связи искусства и жизни порождают чувство сладостного опустошения, возникающего при расставании с чем-то дорогим.

В "Северном веере" ощущение единства определяется событиями, связывающими жизни двух самых близких людей. Названное в пропущенном по цензурным причинам пятом стихотворении имя "Юрочка" впрямую открывает лирическую природу цикла, писавшегося в тот год, когда Ю. Юркуну исполнялось 30 лет:

Двенадцать - вещее число,

А тридцать - Рубикон...

Мелкие домашние подробности: имя собачки, часто посещавшийся когда-то ресторан, образы из прозы друга, точно названное место его заточения, - все ведет к откровенному выражению пронзительной нежности:

Возьми ее - она твоя.

Возьми и жизнь мою.

Наиболее, кажется, независимый от индивидуальных переживаний цикл в книге - "Пальцы дней", где создается и выразительный образ недели как панорамы человеческой истории, понятой через переплетение различных мифологий, где есть и Ной, и Марс, и Никола... Но в конечном счете все это концентрируется в каком-то очень близком и родном искусстве, становящемся "точкой, из которой ростками Расходятся будущие лучи".

Предпоследний цикл "Для августа" предлагает читателю не очень внятное сюжетное построение, основанное на пародийных откликах на современные "раздирательные драмы", как кинематографические, так и литературные: "Я никогда их не едал, у Блока кое-что читал"; "То Генрих Манн, то Томас Манн"; "Бердсли и Шекспир"; "Как у Рэнбо, под ногтем Торжественная щелкнет вошь" и т. д.

Эта пародийность подчеркнута и наиболее открытой во всей книге непристойностью отдельных эпизодов, и нарочитым введением описания воровской хазы, и издевательскими звукоподражаниями в заключительном стихотворении цикла. При этом внешняя событийность оказывается совершенно обманчивой: "И остаются все при своем". Ни путешествие в Голландию, ни прочие достаточно заманчивые приключения ничего не меняют, все возвращается, чтобы снова начаться и завершиться безо всяких последствий.

Поначалу и "Лазарь", последний из включенных в книгу циклов, кажется продолжением, хотя и не столь откровенно пародийным, начатой в "Для августа" линии: сложный сюжет, преступление, сыщик и суд, попытки установить истину, - почти детективная история. Но постепенно осознание того, что история теперешнего молодого человека Вилли - это история воскрешения евангельского Лазаря, перенесенная в наши дни, - заставляет нас по-иному смотреть на все сюжетные перипетии цикла. И тогда особую роль в нем приобретает "часовых дел мастер", зовущийся Эммануилом (что, как известно из Писания, означает "С нами Бог"); его участие одновременно завершает детективный сюжет примитивной и неправдоподобной развязкой и переводит его в иной, потусторонний план. Воскрешение Вилли-Лазаря после максимального падения в бездну отчаяния и позора позволило Кузмину в наиболее откровенной для конца двадцатых годов форме высказать надежду на Божественный промысел как в собственной своей жизни, так и в жизни всей страны, с которой он столь тесно связан. И здесь первый и последний циклы книги смыкаются: связь между ними определяется как возможностью надежды на собственные усилия, так и провиденциализмом. В мире, исполненном зла, насилия, непонимания, все же остается возможность воссоединения ранее разъединенного и тем самым восстановления истины, воскрешения уже умершего и пробывшего четыре дня во гробе.