Любовью спасены будете...

Ах эта Людка! Они с тетей Дусей тоже были на свадьбе. Родня как-никак. Всех приглашали. Тетя Дуся все рвалась по хозяйству помочь, когда свадьбу готовили, да бабушка Марфа отбилась. Очень не хотелось пускать Евдокию в дом, да еще похозяйничать… Потом проблем не оберешься. Потом ищи, где ниточки заговоренные, где волос колечко на пальце смотанное, а где и закорюка гвоздиком нацарапанная. А после думай да гадай, отчего это варенье и молоко киснут, куры дохнут, а в огороде все огурцы паршой побиты?.. Нет уж, на фиг, на фиг, как у молодежи говорить принято. Не делай добра – не будет и зла. Помощников и без родни этой хватало. Бабушка Марфа отговорилась тем, что, мол, соседка помогает, а Евдокии с другого конца села тащиться не с руки. Без колебаний приняла от них ведерко соленых подгруздков, не внося в дом, промыла ключевой водой, добавила специй, уксусу капель несколько и выставила на стол в мисках. Гости под водку и самогон жевали да нахваливали, сама же ничего Евдокииного не ела и Маше с Германом не давала. Береженого Бог бережет. Людка тогда прямо за столом претензию высказала: что ж это, мол, младшая сестра раньше старшей замуж вышла? Неправильно, мол, это, не по традициям. А бабушка Марфа встряла: «Это у родных сестер не по правилам младшей раньше старшей замуж выходить, а у двоюродных так не принято». Людка заткнулась. Они с матерью сидели за столом и водочку стаканчиками кушали да своими же подгруздками заедали. Людка улучила момент и, столкнувшись с Машей в сенях, зашипела, пока никто не видит:

– Хитра ты, сестренка, за москвича замуж выскочила. А нам, значит, в деревне говно месить? Не по совести.

– А ты что же, завидуешь? – Маше стало смешно, она чувствовала ненависть и источаемую Людкой зависть. – Ну, повезло мне. Так и везет-то тому, кто сам везет. Я ведь его не искала.

– А то как же, не искала? Небось как глаз кинул, так сразу и вцепилась! А то я тебя не знаю?

– Людка, ну что ты злобствуешь? Хочешь за москвича замуж выйти, завербуйся в Москву по лимиту. Это ж не трудно! Год, два – и будет муж.

Людку аж подкинуло при этих словах. Она гордо приняла позу обиженной справедливости:

– Нет уж! Мы уж как-нибудь тут проживем. И замуж за местного выйду, не побрезгую…

И что они тогда сцепились? Стояли в сенях на мосту и жгли друг друга глазами. Чуть дом не спалили. И вышло, как говорили. Людка помыкалась года полтора в поисках жениха достойного да и вышла замуж за Куликова. И еще больше затаила на Машу.

Дай нам, Боже, что вам негоже! Вышла без любви и жила в скандалах постоянных, двух сыновей родила, да обоих и отправила в места не столь отдаленные. Один сидел три года в колонии под Калинином, а второй под Архангельском. Мишка запил горькую. А когда просыхал, пилила его Людка. Он все просил ее: ты ж можешь, заговори меня от этой напасти, даром, что ли, тебя мать учила. А Людка его только крыла черными словами да уходила к матери ночевать. Он ведь и помер от перепоя. Живот у него разболелся страшно, Людку звал. Просил скорую вызвать. А та на всю улицу проклинала его и говорила, жалуясь соседям: «Алкоголик, Мишка! Притворяется, чтоб ему бутылочку принесли! Выдумал, гад, что у него живот болит». А он вопил от боли и Людку звал. Она же ушла к матери в тот день. А назавтра пришла, он уж холодный. И завыла она, заголосила на все село: «На кого ж ты меня покинул, бросил?!»

Сыновья, отсидев положенное, домой не вернулись, канули где-то. Ни слуху от них ни духу.

А потом она съехалась с матерью, а свой дом продала, поселились в куликовском, наискосок от Марфы. Жили от пенсии до пенсии, Людка на ферме работала, кормами заведовала, да и про себя не забывала. Скотину все держали, но не все могли первосортным комбикормом откармливать. Жили не бедно, но как-то убого, безрадостно. Вечерами с матерью все обсуждали жизнь свою непутевую. И все беды свои валили на Машу. Она – змея подколодная! Сама в городе живет, в столице. Как сыр в масле катается. В больнице работает да дочку растит, а мы тут словно рыба об лед бьемся, а счастья нет. Пока бабушка Марфа жива была, они еще не очень лютовали, вот как похоронила Маша свою воспитательницу, тут и развязались у них руки.

Однажды так Людку зависть допекла, что она не вытерпела и в начале августа восемьдесят пятого на почте разузнала, на какой адрес Марфа телеграммы отправляла, и поехала в Москву своими глазами убедиться, на Машу поглядеть.

Целый день ходила вокруг дома Стахисов. Сидела на детской площадке да на окна их смотрела. И не зря сидела. Увидела, как дочка Машкина, Вилена – дали ж имя, черти нерусские, – с каким-то парнем вышла из подъезда и, держась за руки, пошла в сторону станции метро.