Любовью спасены будете...

– Не то чтобы чушь, но разговор малоприятный. Ты ведь все верно написал. Только это невозможно рассказать, что когда я почувствовала в себе силы рассчитаться за Витину смерть, как меня мама уговаривала ничего не делать.

– А что ты могла сделать, кому?

– Тому пьяному водителю – Сергею Васильевичу Афонину, тридцатитрехлетнему придурку, который отсидел четыре года из пяти, вернулся домой и растит двоих детей с женой и родителями и в ус до сих пор не дует… – В голосе ее зазвенели металлические нотки. – А сделать могла много чего. Надо объяснять? Я могла бы отыграться на его детях, жене, родителях… я могла оставить его бомжом, сгноить в дерьме… а он не знает, что благодарить за спокойную жизнь должен мою маму. Он вообще ничего не знает, кроме того, что спьяну убил бригаду скорой помощи.

– Ты не простила, – не спросил, а констатировал я.

– А за что его прощать или не прощать? За то, что он выхлебал бутылку водки и сел в свой грузовик, который только что загнал в гараж до утра? Он ничего не помнил, не знал даже, откуда взялась та бутылка! Куда он ехал? Почему его выпустили с автобазы? Мстить… Зачем? Правильно сказала мама – легче от этого никому не станет, а горя прибавится. Но, правда, нет худа без добра – дар бабкин в работе помогает.

– Неплохо, – сказал я. – Значит, не без пользы.

Открылась дверь детской комнаты, и Носов-младший в трусах и майке прошествовал в ванную. На часах девять пятнадцать. И в самом деле – серьезный молодой человек. Мы проводили его взглядом, я заметил:

– Ты его дисциплинировала?

– Он сам себя дисциплинирует, – улыбнулась Вилечка. – У меня с ним проблем нет. – Она немного убавила громкость у телевизора. – Я удивляюсь, мне порой кажется, что, родившись, он уже был взрослым. – Я приподнял брови: что она хочет сказать? – Да, не удивляйся, у меня с ним не было трудностей ни когда он был грудным, ни в детском саду, ни сейчас – в школе… Знаешь, детей надо воспитывать, применять всякие педагогические приемы, а с ним все идет само собой, будто он с рождения знает, что ему надо. Я уже не удивляюсь.

Хлопнула дверь ванной. Виктор Викторович, проходя через гостиную, спокойно и ясно произнес:

– Спокойной ночи, мама, дядя Андрей.

– Спокойной ночи, Витя.

У самой двери он повернулся и спокойно спросил:

– Вы у нас останетесь? – В голосе его была не скрытая ревность, а забота и участие. Двенадцатилетний мальчик спрашивает у чужого мужчины, останется ли он в их доме на ночь? Вилена кашлянула.

– Не думаю, Витя. – Я говорил совершенно искренне. – Меня дома ждут.

– До свидания, – сказал серьезный мальчик и ушел спать.

– До свидания, – пробормотал я уже в закрытую дверь.

Вилена расположилась на диване, сидела опершись на подлокотник, закинув ногу на ногу. Соблазнительная женщина. Я, несмотря на немое приглашение сесть рядом, не мог заставить себя выбраться из-за стола. Прикрытые ресницами глаза, загадочная улыбка, поза, все говорило: «Иди сюда. Ты же хотел этого. Ну, иди ко мне».

Раздался телефонный звонок. Вилена взяла трубку:

– Алло! Да, это я, добрый вечер. – Голос ее дрожал, будто она нашкодничала, а ее уличили. Протянула трубку мне. – Тебя, твоя мама!

Какой же я осел! Я забыл, что у меня определитель номера.

– Да, мама. Слушаю.

– Ты у нее? Я сердцем чувствовала.

– Мама! Я уже не ребенок! Ну, сколько можно? – Мне так не хотелось при Вилечке выяснять с мамой отношения.

– Да. Ты – не ребенок. Ты мужчина. Ты обещал сегодня до полуночи быть дома. Я не лягу, пока ты не приедешь.

Вот попал!

– Хорошо, мама, я выезжаю.

Я поднялся и пошел в прихожую.

– Мне пора, Вилечка. Уже десять. Пока доеду, будет полночь.

– Подожди. – Она явно не ожидала, что я так легко решусь уйти. – Подожди, – повторила она.

«Не уходи, побудь со мною…» – романс Пойгина, звучавший в моих ушах с новогодней ночи восемьдесят пятого года. Может быть… может быть, я и останусь, но не сегодня. Слишком много воды утекло… Я любил и помнил мою Вилечку – дочь заведующего. Двадцатилетнюю девчонку – выпускницу медучилища, которая предпочла фельдшеру доктора, которую я не видел потом двенадцать лет. Да, черт возьми! Если я сейчас поддамся, я себя как мужчину уважать не смогу. Надо уходить. Я обещал маме.

– Извини, я должен.

Ее эти слова снесли с дивана, она подошла ко мне вплотную, взялась за концы шарфа.

– Я прошу, не уходи, побудь еще хоть час.

– Что изменит час?

– Ты знаешь, я могу вынудить тебя остаться.

– Я верю, что можешь.

В глазах Вилечки сверкали маленькие молнии.

– Но будет ли такая победа в радость?

Она отпустила шарф. Видно было, что в душе ее происходила борьба.

– Давай мы с тобой лучше еще раз встретимся? А?

– Другого раза не будет, – грустно сказала Вилечка. – Неужели ты думаешь, что я тебя опять приглашу? Если сейчас уйдешь, то насовсем.

Это удар ниже пояса. За что она так? Я не хочу уходить насовсем и не могу остаться… Да. Она стала заметно жестче, моя Вилечка. В ней ощущался стержень железной воли. Нет. Я не сдамся. Я надел плащ. Затянул пояс. Надо еще побомбить немного… и мама ждет. Я обещал. Хотел поцеловать ее в щечку на прощание, но она довольно резко отстранилась.