Любовная лихорадка и золото скифов

— Нет, папа. Удивительно гуманно обращались. Эрвина положили в военный госпиталь, я оставался в отеле. Отобрали только ТВ — индикатор. Собирались судить, как инициатора поисков, Эрвин на допросе все свалил на меня.

— Так оно и было, он не хотел ехать. Ты втянул его в приключения на старости лет. Вы еще легко отделались.

Нервотрепка последних дней и перелет совсем доконали Эрвина. Оказавшись на заднем сидении своего старого БМВ, сразу же отключился, и всю дорогу до Штутгарта проспал. Амалия, встретив путешественников, пустила слезу. Обняла Эрвина и разразилась длинной гневной речью в адрес мужа, племянника и брата.

— До конца дней своих будете благодарить Господа, что все благополучно завершилось. Когда мне в турбюро и полиции объяснили, что ничем помочь не могут, вы нарушили законы страны пребывания, я уже мысленно похоронила вас.

Пообщаться родственникам в первый вечер не удалось. Наехали местные корреспонденты, и опять пришлось отвечать на вопросы.

В утренних Штутгартских газетах Курта представили бесстрашным Рембо, победившим русскую мафию, спасшим дядю от русского фанатика, не желавшего забыть Вторую Мировую. Эрвина называли борцом за культурное наследство Германии. Газеты, каждая на свой лад, защищали солдата — патриота. Объясняли, что ценности, которые он собирался откопать и привезти на Родину, найдены еще до войны немецкими археологами с разрешения советского правительства и принадлежат мировой цивилизации. Обывателю авантюра представлялась как патриотический порыв старого солдата вермахта.

***

На следующий день Григорий Федорович взялся за работу с рассвета. Разметил границу предполагаемых поисков и начал копать. Расширять уже выкопанную яму было намного легче, и работа спорилась. Без Любы поднял из ямы несколько ведер земли и позвал ее на помощь. Яма получалась длинной и походила на солдатский окоп.

— Пошли, покушаешь, загнешься с такой работы, — позвала Люба.

— Вытяни еще пару ведер.

К обеду Григорий вытащил из-под земли старый немецкий ботинок, три ржавых консервных банки, тряпку и понял, следует и дальше копать в эту сторону. С самого начала неправильно определил направление. Выгребная яма, очевидно, была на девяносто градусов повернута к традиционному расположению туалета. Григорий снова принялся пытать мать. Про яму она ничего не знала, а как стоял Полюткинский туалет, божилась, помнит. Он не стал больше прислушиваться к ее мнению и продолжил копать дальше в сторону, где продолжал попадаться мелкий мусор. Прокопал недлинный подземный тоннель и едва не оказался погребенным заживо. Тоннель обрушился. Перепуганный, едва нашел силы подняться по вертикально стоящей стремянке наружу. Успокоившись, даже рассмеялся своему испугу. Несмотря на предстоящий огромный объем работ, настроение улучшилось. Он ухватил краешек клада. Теперь все в его руках. Люба не разделяла оптимизма. Если это остатки той самой выгребной ямы, где то, что оставляет после себя человечество?

— Все перегнило, превратилось в землю, пыль.

***

Отъезд из Феодосии намечали на пять утра, чтобы к девяти — десяти вечера прибыть в Обнинск. Длинные напутствия, слезы Евдокии Андреевны затянули прощание.

— Чего разревелась? В Австралию уезжаю? Два часа самолетом и мы вместе, — успокаивала плачущую мать Елена.

— Я в добрые старые времена не летала.

— Самое большее месяц, и мы ждем в Питере на свадьбе, — прибавил Игорь. — Все будет хорошо. Вы только держитесь, не переживайте за дочь. Никому не позволю ее обидеть.

— Работу не бросай, чтобы чувствовала себя нужной.

Последние объятия и поцелуи, снова слезы, теперь и у дочери. Вначале седьмого, наконец, тронулись в путь. Первую остановку сделали на материке у Мелитополя. Посидели в придорожном кафе, позавтракали, передохнули. На заправке в Запорожье купили любимый Еленой напиток "Швепс" и до Харькова больше не останавливались. Перед Белгородом на таможне, Лена всплакнула, предавши размышлениям. "Еду, в другую страну. Родилась в ней, но теперь паспорт другого государства. В Москве, Питере, куда изредка приезжала с туристскими группами, чувствовала себя как дома, не задумывалась, где я". Теперь одолевали сомнения. С мамой жить в разных странах.

Игорь заметил на лице любимой грусть, спросил, что случилось.

— Думаю. Покидаю родную землю. Что ждет в другой стране? Сумею прижиться?

— Какая еще другая страна? Поверь, при нашей жизни все возвратится на круги свои. Сама говорила маме: два часа лету и родное море, любимая Феодосия.

В три часа дня минули первый российский город Белгород и в начале одиннадцатого остановились у дома Ирины на Жолио Кюри в Обнинске. С дороги Игорь позвонил сестре и попросил пригласить Юлю с Петром.