Любовник № 1, или Путешествие во Францию

Мое сердце сильно бьется. В поисках человеческого присутствия я замечаю около пруда среди свекольного поля джип 4x4. Мне необходимо с кем-нибудь поговорить, объяснить, что со мной случилось, найти эту бешеную собаку и ее неразумного хозяина. Я, хромая, подбегаю к машине и вижу несколько человек, сидящих на деревянных ящиках перед входом в уцелевший от Атлантической стены заросший бетонный дот, оборудованный под укрытие для охоты на уток. В пруду плавают пластмассовые утки то в одну, то в другую сторону, в зависимости от ветра. Один из мужчин в военной фуражке цвета хаки размахивает ружьем. Приставив ружье к плечу, он целится и стреляет. Его пуля разнесла одну из приманок. Охотники хохочут. Я, запыхавшись, подхожу к ним, но три типа в брезентовой камуфляжной форме не обращают на меня никакого внимания. Или же делают вид, что не замечают меня. Тот, что стрелял, худощавый, двое других покрепче. Я воскликнул:

— Со мной случилась ужасная вещь!..

Они медленно поворачивают ко мне свои рожи. Самый высокий в черных очках. Стрелявший совершенно пьян, как после воскресного обеда. Одутловатые щеки с фиолетовым отливом отвисли. Он смотрит на меня остекленевшими глазами.

— На меня на обрыве напал бешеный пес. Надо предупредить жандармов!

Мужчины не отвечают. Черные очки наклоняются, рассматривая мои порванные штаны. Стрелявший еле сдерживается от смеха, в то время как третий, молодой и наполовину облысевший, притворяется обеспокоенным. Я показываю им на тропинку вдалеке:

— Вон там, на краю обрыва. Вы не слышали, как лаяла собака? Ваши выстрелы возбудили ее. Она бросилась на меня. Посмотрите на мою ногу.

Они переглядываются, после чего худощавый бормочет:

— Мы ничего не видели.

У молодого на шее бинокль. Мне вдруг показалось, что они развлекались и специально дразнили собаку, надеясь, что я упаду. Похоже, мне лучше уйти. Ни слова больше не говоря, я отправляюсь домой, волоча ногу.

На лугу, на окраине деревни, несколько семей запускают бумажного змея. Присутствие родителей с детьми успокаивает меня. Подволакивая ногу, в разорванных в клочья штанах, я подхожу к отцу с мальчиком, увлеченным змеем.

— Будьте осторожны, здесь бродит бешеная собака. Она на меня напала! — говорю я.

Молодой отец бессмысленно уставился на меня. Он принимает меня за сумасшедшего. Ни слова не говоря, он поворачивается к сыну, больше интересуясь летными характеристиками змея, который, войдя в штопор, рухнул недалеко от меня.

Наверное, у меня безумный вид. Я снова двинулся к дому Соланж, которая еще не вернулась. Домработница уже ушла. Я один, звоню в жандармерию: эта собака опасна, она может кого-нибудь загрызть. Дежурный все записал. Но, кажется, он тоже меня не понял. Я настаиваю:

— На краю обрыва! Немецкая овчарка!

Раздраженный, я направляюсь в ванную, чтобы промыть свою рану. Я жду Соланж, хочу с ней поговорить, рассказать о своем злоключении. В семь часов звонит телефон. Я бросаюсь к нему. Снова жандармерия. Дежурный спрашивает, здесь ли живет Соланж.

— Да, я ее знакомый. Это я только что вам звонил.

Мужчина, сдерживая эмоции, произносит:

— Ваша знакомая попала в серьезную аварию при въезде в поселок. «Скорая» отвезла ее в местную больницу.

Я стою как идиот. Все смешалось у меня в голове: разбившаяся машина, «скорая», несущаяся к больнице, бешеная собака, охотники-садисты… Но сообщение не похоже на продолжение кошмарного бреда, несчастный случай с Соланж заставляет меня действовать. Выйдя из прострации, я звоню в справочную, чтобы узнать номер телефона ее дочери. Та говорит, что приедет из Парижа последним поездом; затем я вызываю такси, чтобы ехать в больницу Дьеппа.

Жандарм сказал, что авария серьезная. Значит, она в коме. Моя нога болит, но я больше не обращаю на это внимания. Шофер меня расспрашивает, но я отвечаю ему уклончиво. Собака бредет вдоль шоссе. Я вздрагиваю, подумав, что она сейчас бросится на ветровое стекло, но это голодная дворняга, которая грустно посмотрела на нас. Июньское солнце по-прежнему сияет над морем, когда я вхожу в службу неотложной помощи, где пахнет дезинфекцией. Моя знакомая в операционной. Ее нельзя видеть. Я еду на вокзал встречать ее дочь, потом мы вместе отправляемся в больницу, а затем возвращаемся на виллу. Полночи я ворочаюсь в постели, прислушиваясь к отдаленному лаю. Мне мерещится эта собака с оскаленной пастью. Мне следовало поехать вместе с Соланж, а не гулять по обрыву.

На следующее утро мы навещаем; она, чуть живая, лежит в постели, тяжело дыша. Из носа и изо рта у нее торчат трубки. Ее приоткрытая грудь с трудом вздымается и опускается. Ее дочь в стерильном халате берет ее за руку и нежно говорит с ней. Я робко выдавливаю из себя несколько слов, чтобы успокоить свою старую подругу и сказать, что мы ждем ее выздоровления. Врач выглядит смущенным. По возвращении домой мы узнаем, что все кончено.

Внезапно, как при оборванной беседе, я понимаю, что мы уже никогда не сможем поговорить, что ее больше нет рядом со мной. Вчера мы были вместе, а сегодня нас разделяет даль; я плачу.