Он быстро вскочил, взял сумку с пижамой, собирается уйти. Я не думала, что так скоро. Пожалела, что не пригласила Оснат посмотреть на него и послушать, как он читает стихи. Я спросила, знает ли он, где остановка автобуса, но он сказал, что пойдет пешком. И вдруг, не знаю почему, мне стало жаль его, он казался таким несчастным в своей запачканной рабочей одежде – так вот поплетется по ухоженному Кармелю совсем один, пока не дойдет до своей деревни, черт знает где она находится. Вдруг стало мне грустно от мысли, что вот он уйдет сейчас и я больше никогда не увижу его, а он превратится во взрослого и тупого араба, похожего на всех этих рабочих-арабов вокруг, и женится на какой-нибудь темной арабке… И я сказала ему:
– Подожди минутку, я провожу тебя, – потому что мне хотелось показать ему, как можно спуститься с Кармеля по лестнице посредине горы, пусть понаслаждается приятной прогулкой в такой чудесный день.
Немножко странно было идти с рабочим в субботний день по центру Кармеля, мимо кафе, переполненных нарядными людьми, еще хорошо, что он выше меня ростом. Я показала ему лестницу и даже начала вместе с ним спускаться. Вдруг мне пришла в голову дурацкая мысль, а может, он вообще женат, черт их знает, когда они там женятся. И я спросила его так, между прочим, и поняла, что нет. Мы продолжали спускаться между кустарником и цветами, пока не наткнулись на Игала Рабиновича и Цахи, которые поднимались навстречу. Они немного удивились, увидев меня с ним. И я подумала: «Сколько же мне провожать его? До его деревни?» – и рассталась с ним. Как-нибудь сам доберется, найдет дорогу. И правда, он сразу же исчез внизу, в вади. Я остановилась немного поболтать с ребятами, и мы вместе поднялись наверх. Я думала, мы посидим в каком-нибудь кафе, но они торопились на баскетбольные соревнования. Молокососы! Решила заглянуть к Тали, но ее мама, как всегда, не знала, куда она пошла, как будто ей и дела нет. От Тали я направилась к Оснат, но там вся хамула[37]
уже восседала за обеденным столом. Я бы ничего не имела против, если бы и меня пригласили, но так и не дождалась. Вернулась домой, и квартира показалась мне вдруг ужасно тихой. В рабочей комнате лежали его сложенные простыни и одеяло. Все на своем месте. Люди даже не представляют себе, как тоскливо быть единственной дочкой. Тоска и какая-то опустошенность навалились на меня. Вся моя энергия ушла на приготовление этого дурацкого завтрака. Небо заволокло облаками, прощай, ясный день, снова хмурится. Я села за стол и съела весь оставшийся шоколад. Смотрю на кучу грязной посуды, стоящей передо мной. Посидела так, встала и быстро ушла, чтобы настроение не испортилось еще больше. Захотелось что-нибудь почитать, только что-нибудь стоящее, а не эти дурацкие газеты с их угнетающими сообщениями. Я вспомнила, как вчера он, сидя в темноте на кончике кресла, декламировал «Мертвецов пустыни», и стала искать книгу стихов, решила перечитать. У меня на столе всегда лежали «Звезды за окном» Альтермана, но вот уже несколько недель, как книга исчезла. Тогда я, делать нечего, взяла Бялика. Книга была открыта на «Мертвецах пустыни», может быть, я наконец пойму, почему эту поэму считают такой великой.Слышу, как мама с папой входят в квартиру, быстро сбрасываю туфли и забираюсь в кровать, укрываюсь одеялом, чтобы они не приставали ко мне. Они были усталые и сердитые – ничего не нашли. Мама увидела бардак на кухне и сразу же явилась в мою комнату.
– Что это за посуда на кухне? Не могла вымыть?
– Это не от меня. Это от вашего араба.
– Ему понадобилось столько посуды для завтрака?
– Представь себе… Это очень развитой араб, ты могла в этом убедиться еще вчера вечером.
Она осуждающе посмотрела на меня, но я подняла книгу, чтобы прикрыть лицо, и продолжала читать.
«Тихо. Пустыня застыла в своем одиноком покое…»
Адам