Любовник

А я будто не слышу, притворяюсь дурочкой, не отстаю от нее.

— Мама…

Шварци демонстративно поворачивается ко мне спиной. После случая с сосунком он не здоровается со мной в коридоре, подумывает, не исключить ли меня из школы.

Мама тянет меня в сторону, просто толкает.

— Что случилось? Что ты врываешься так?

— Я хотела только напомнить тебе, что сегодня в четыре мы встречаемся с тобой в центре, ты обещала купить мне юбку. Чтобы ты опять не забыла… как всегда…

Она забыла только один раз, но я не простила ей этого…

Она краснеет от ярости, хочет стукнуть меня, но ей приходится сдержаться из-за присутствия других учителей.

— Только поэтому ты ворвалась сюда таким образом?

— Ну и что тут такого? Ты ведь скоро уходишь из школы, а дома мы не увидимся.

— Почему именно сегодня?

— Потому что так мы договорились с тобой… сколько можно откладывать. Ты ведь знаешь, что у меня нет ни одной юбки, которую можно было бы носить… все уже старые и не лезут на меня…

— Хорошо… хорошо… перестань ныть…

— Я не ною…

— Что с тобой?

— Что со мной?

— Почему ты такая необходительная?

— Что это значит — необходительная?

Я знаю, как действовать ей на нервы, умею быть нестерпимой.

— Что ты имела в виду тогда на уроке? Чего именно хотела?

— Ничего.

Но она с силой схватила меня, загнала в угол, ее даже не трогает, что другие учителя все видят.

— О каких страданиях ты говорила?! Что ты хотела?

— Никаких страданий. Я ошиблась. Я думала, что есть немного страданий в этой стране, но ошиблась, все тут ужасно счастливы… я просто ошиблась…

Ей хочется разорвать меня на части. Губы ее сжаты.

— Что с тобой?

— Ничего…

Тут зазвонил звонок, и я убежала.

Конечно, никакой юбки мы не купили, мне хотелось только отомстить ей. И вообще покупки превратились в последнее время в какой-то кошмар. Она водила меня в магазины своих старух, и старухи выбирали мне что-нибудь старушечье, серое такое, с длиной и шириной, которые давно не в моде, и начинали давить на меня со страшной силой, чтобы я купила. И только в последний момент, когда уже бывали воткнуты булавки и все что надо помечено мелом, а мама уже начинала торговаться, я восставала, и отказывалась от покупки, и тащила ее в другой магазин, для молодых, находила там в одной из корзин какую-нибудь тряпку с заплатами, которая стоит в два раза больше, и настаивала, чтобы она купила ее. И тогда восставала она, и неизвестно, что раздражало ее больше — разноцветные заплаты или двойная цена, и мы шли в какой-нибудь нейтральный магазин и покупали что-то нейтральное, не в радость ни мне, ни ей, и потом эта вещь висела в шкафу без употребления.

Так было и сегодня. Она не знала, что для меня, в сущности, важна не юбка, а она сама: я хотела отомстить ей за блестящий урок, и за то, что она продержала меня четверть часа с поднятой рукой, и за то, что она не понимает, что был и другой выход, кроме сионизма.