Любовник

И снова я на улице, мечусь в разные стороны. И вдруг решаю подняться по трубе, как в ту ночь, в самом начале. Я смотрю на людей вокруг, но никому нет до меня дела. Я цепляюсь за камни, за выступы, за канализационную трубу, точно как тогда, все время оглядываюсь вниз, смотрю, не кричат ли на меня, не зовут ли на помощь, но люди равнодушны, никому нет дела до того, что я так вот посреди дня забираюсь в квартиру, и вот я уже держусь за подоконник, прыгаю внутрь и обнаруживаю ее в кресле. Она совсем белая, на лице и правда улыбка, такая застывшая, словно после сильного плача. «Умерла», — думаю я, и меня пробирает дрожь. Быстро беру простыню и накрываю ее, как, я видел, делают в кинофильмах. Иду на кухню, пью воду, чтобы силы вернулись ко мне, решаю взглянуть еще раз, приподнимаю простыню, дотрагиваюсь до ее руки, рука холодная. Но в глазах какое-то шевеление. Зрачки. Она слегка застонала. Я говорю ей что-то, но она не отвечает.

Снова она потеряла сознание, которое нашла в тот раз…

Я в отчаянии… забудешь тут, что тебе всего пятнадцать лет. Оставили ухаживать за умирающей столетней старухой. Что же это такое? Где справедливость? А сам поехал в Иерусалим. Надо развязаться со всем этим. Убегу отсюда. Я думаю об этом еще с ночи, только сказать некому. Кидаюсь в свою комнату, начинаю укладываться, закрываю чемодан с вещами, которые она дала мне. Иду на кухню, что-то варится там на керосинке, почти сгорело. Начинаю есть, очень вкусно, именно потому, что подгорело. Я скребу дно, съедаю все без остатка. Во рту горит. Прохожу мимо старухи, а она и правда смотрит на меня, следит за мной глазами. Я снова обращаюсь к ней, на этот раз по-арабски, она слегка качает головой, словно понимает, но ничего не говорит… потеряла речь.

Я звоню в гараж, спрашиваю Адама. Там ничего не знают. Звоню к нему домой. Нет ответа. Никто не подходит. Захожу в свою комнату, закрываю дверь. Меня охватывает страх. Уйти отсюда, но куда? Я ужасно устал, хоть поспать тут напоследок. Я закрываю ставни, не раздеваясь ложусь на кровать и сразу же засыпаю. Когда проснулся, была уже ночь, одиннадцать. Я проспал десять часов подряд.

Я вхожу в гостиную. Она сидит там в кресле в том же положении. Под дверь кто-то подсунул вечерний выпуск «Маарив». Я увольняюсь, я бегу. Есть такое стихотворение, когда-то мы учили его в школе. Я помню из него только первую строку: «Человек, беги, уходи». Даже имя поэта забыл.

Я звоню Адаму домой. К телефону подходит его жена. Он еще не вернулся из Иерусалима. Она тоже ждет его звонка. Я рассказываю ей о старухе, и она говорит: «Не оставляй ее, — (и она тоже приказывает), — когда Адам появится, мы немедленно приедем к тебе… Возможно, ее внук нашелся».

Я возвращаюсь к старухе, сажусь около нее, говорю с ней, беру «Маарив» и читаю ей о нападении террористов, может быть, это вернет ее к жизни.

Сумасшествие какое-то. Всю ночь я не сплю. Она дышит, жива, даже улыбается мне, понимает то, что я читаю ей, смотрит на меня, следит за мной глазами. Я иду на кухню и приношу немного хлеба, сую ей в рот, чтобы она не умерла от голода. Но хлеб застревает у нее во рту.

Еще задохнется, и скажут, что я задушил ее… Рассветает. Я должен скрыться отсюда. Все время я твержу, что увольняюсь, весь день пытаюсь сообщить об этом, но некому меня услышать.

Дафи

«Дафи, дорогая, это ты? Еще не спишь? Разбуди папу, пожалуйста, будь добра. У меня к нему дело, моя машина вцепилась в дерево… ха, ха…» Утром во дворе школы я стою в окружении ребят из моего и из других классов и изображаю старого лиса, подражаю его сладкому голосу. И все радуются, услышав об аварии, но не потому, что будет свободный урок, он уже не преподает ничего, а просто потому, что его длительное отсутствие поспособствует свободе и будет полезно для беспорядка, характерного для конца учебного года.

Неудивительно, что все были ужасно ошеломлены, когда увидели, как на второй перемене он прибыл в школу на такси, правда перевязанный, с поцарапанным лицом и немного похрамывая, но бодрый духом, властный и решительный, вошел через главные ворота, важно шагает своей медленной, тяжелой походкой, ловит по дороге учеников, заставляет их поднимать брошенные на землю кожуру, бумагу, мел — расчищает себе путь. Уверен, что школа погибнет без него.

Получилось так, что этот гад постеснялся шастать на переменках по коридорам с перевязанной головой или ходить в учительскую распекать учителей — предпочел закрыться в своем кабинете, а поскольку из всего своего ночного приключения смог вспомнить только меня, то и послал за мной посреди третьего урока секретаршу.