Любовник-Фантом

Я силился заговорить, но голос совершенно мне не повиновался. Я мог лишь думать про себя: «Неужто это страх? Пожалуй, нет!» Я пробовал подняться — безуспешно, я чувствовал, будто меня тянула вниз какая-то всепобеждающая сила. Да, пожалуй, ощущение было именно таково: будто какая-то великая, неодолимая сила противится моему намерению. Вот это чувство тщетности физического усилия, когда пытаешься сопротивляться силе, неизмеримо превышающей человеческую, как бывает во время шторма или пожара, или при встрече со страшным диким зверем, или, скорей, даже с акулой в океане, напоминало то, что я испытывал, но у меня оно было морального свойства. Моей воле противостояла другая воля, столь же ее превосходящая, сколь могущество шторма, пожара или акулы превышает человеческие силы.

По мере того как во мне росло это сознание бессилия, меня наконец охватила паника, невыразимая паника. Однако я не утратил еще гордости, если не мужества, и сказал себе: «Это паника, а не страх. Пока я не боюсь, мне ничего не угрожает. Мой разум отрицает страх. Это иллюзия — я не боюсь». Сделав огромное усилие, я сумел наконец дотянуться до оружия, лежавшего на столе, но ощутил странный удар в плечо и руку — рука тотчас повисла плетью. В это мгновенье, словно для того, чтобы чувство паники у меня усилилось, свечи стали понемногу гаснуть, но без обычного чада — пламя их, как и огонь в камине, постепенно блекло, с поленьев также постепенно исчезали огненные язычки, и через несколько минут комната погрузилась в полный мрак.

Овладевший мной ужас — ведь я был один на один с каким-то Темным призраком, чья сила действовала на меня неодолимо, — лишил меня самообладания. По сути, ужас достиг той высшей точки, когда либо рассудок отказался бы мне повиноваться, либо я должен был прорваться сквозь магическую пелену. И я прорвался. Ко мне вернулся голос; правда, он был пронзителен. Я помню, что обрел его, воскликнув: «Я не боюсь, в моей душе нет страха», и в ту же минуту ощутил, что могу встать на ноги. По-прежнему пребывая в кромешной тьме, я бросился к окну и рывком распахнул ставни; первое, что мне подумалось, было: «СВЕТ». Когда я увидел луну, невозмутимую, ясно сиявшую с высоты, я испытал радость столь сильную, что она искупала пережитой ужас. Светила луна, светились газовые фонари на пустынных сонных улицах. Я обернулся и окинул взглядом комнату. Бледные, слабые лучи едва пронзали сгустившуюся мглу, но то был свет, и он сюда просачивался. Темный Дух, кто бы он ни был, исчез, лишь на противоположной стене лежала смутная тень, даже не тень, а лишь намек на нее.

Мой взгляд задержался на столе, не покрытом ни чехлом, ни скатертью, обыкновенном старом круглом столе красного дерева, из-под него высунулась кисть руки. По виду кисть как кисть, из плоти и крови, такая же, как моя собственная, только рука была морщинистая, худая и маленькая — вне всякого сомнения, женская.

Она бережно накрыла письма, лежавшие на столе, и тотчас и рука, и письма — все исчезло. После чего послышались три громких и размеренных удара, таких, какие доносились недавно у изголовья моей кровати, когда это немыслимое представление только начиналось.

Звуки эти мало-помалу затихли, а комната тем временем стала ощутимо вибрировать, и в дальнем ее углу, как бы от пола стали подниматься искорки или шарики, вроде пузырьков света, самых разных цветов: зеленые, желтые, огненно-красные, лазурные. Они летали в разные стороны: вверх-вниз, вперед-назад, направо-налево, как крошечные светлячки, и каждая такая искорка, кружилась ли она медленно или быстро, казалось, следовала только своей прихоти. И так же, как в нижней гостиной, от стены, словно по своей воле, отделился стул и переместился к противоположному концу стола. Вдруг, как бы прямо из стула, выросла фигура — то была женщина, реальная, как жизнь, и призрачная, как смерть. Черты ее юного лица были отмечены странной, скорбной красотой. Обнаженные шея и плечи выступали из просторного туманно-белого балахона. Она принялась приглаживать свои длинные соломенные волосы, спадавшие на плечи, глядя при этом не на меня, а на дверь — казалось, она вслушивается, вглядывается во что-то, чего-то ожидает. Бесплотная Тень в дальней части комнаты налилась тьмой, и мне вновь почудилось, что откуда-то сверху блеснули глаза — они были устремлены на женщину.