Любовник из провинции

Домой она пришла поздно, но так как муж был уверен в ее верности, то и спал сном праведника. А она лежала рядом, боясь движением нарушить его сон и думала о том, что с этой работы надо уходить и надо заканчивать дружбу (ли?..) с Кирой... Она возможно, многое бы простила Кире, но не эту патологическую ненависть к Митечке. И не эти просящие чего-то глаза, от которых хотелось отмахнуться, как от назойливого насекомого.

А Митя сидел на ступенях чужого дома, курил папиросы и сигареты, которые стрелял у редких прохожих, и был свободен ото всего - и от себя тоже. Потому что не думал, что с ним будет и где он найдет себя на следующий день... Это его не интересовало. Его тело, его рука, чувствовали, помнили то, что произошло в такси, на грязном холодном дерматиновом сидении... - их соединенные руки и это ощущение полной отрешенности от всего мира. Ему хотелось лечь на мокрый от мороси тротуар, вытянуться до хруста и отдать земле неясное тревожащее чувство своей несвободы, - от чего-то жгучего и тайного, что, - он знал - теперь не покинет его никогда.

Под утро его прогнал милиционер.

Он встал, разбитый и изнемогший от переощущений и мыслей, ослабелый и не могущий сейчас бороться ни с чем, - пусть все беды и горести валяться ему на голову!.. Но в одном он был твердо уверен: от тетки Киры надо съезжать. И немедленно. Он не сможет терпеть ее присутствия, а она! Она ненавидит его, какое тут может быть совместное проживание, даже если бы он предложил ей деньги за постой, даже если бы стал снимать вторую комнатенку у Вани Руцкина, - тетка не потерпела бы своего племянника в одной с ней квартире... Это он тоже понимал. И он направился к Кире, хотя знал, что неприлично рано.

... Ничего, думал Митя со злорадством, пусть пошевелиться, старая корова...

У тетки произошло все быстро и достаточно безболезненно.

В большой комнате ее не было,- конечно, она еще спала, и Митя постарался как можно бесшумнее собрать свой не увеличившийся багаж и на цыпочках проследовал к двери...

Тут его остановил резкий, совсем не со сна голос Киры: только не вздумай возвращаться!

Митя вздрогнул и как бы молчанием ответив ей, направился к выходу, но она продолжила, - и не советую тебе навязываться Елене Николаевне, она просила тебе это передать как-нибудь поизящнее.

Митя вынес и это, но ноги вдруг задрожали и он вынужден был присесть на стул, утирая враз взмокший лоб. Тут Кира и вышла, запахивая халат, видимо, еще какие-то полуродственные чувства возникли в ней или что-то еще, - но она спросила: а куда ты пойдешь? Мне надо знать - твои будут бомбить меня, ты же не удосужишься им сразу сообщить!

И он ответил ей, хотя до этого вовсе не думал так: к Нэле. Мы с ней договорились.

- Вот как!? - Вскрикнула Кира, которая так и не узнала, что за человек ее маленький племянник Митя.

Он ушел из кириного дома, забыв тут же о вырвавшейся хвастливой фразе:"к Нэле" - ведь он так не думал, - само что-то сработало в защитной сфере организма.

Идти Мите пока было некуда - даже институт открыт лишь для теток с тряпками и метлами - и потому он сел в выехавший на линию старый трамвай, но так весело звонивший и дребезжащий, что

даже исправил митино состояние и Митя "продребезжал" с ним два полных маршрута.

Больше было невмоготу и он поехал в институт. Там еще властвовали тетки со швабрами и он уговорил одну из них взять его чемодан в каморку с ведрами и прочим, пока он будет устраиваться в общежитие...

Не сразу уладилось с общежитием.

По приезде, после первого наидобрейшего разговора с теткой, Митя отказался от общежития и теперь мест не было.

Он чуть не расплакался у стола секретарши и она, посмотрев на него повнимательнее, - маленького, бледного, небогато одетого, на его блестящий матрикул, - смилостивилась и написала направление и записку коменданту общежития, чтобы мальчонку обязательно как-нибудь да приткнули.

Общежитское начальство вздыхало и хмурилось, но наконец разродилось решением поставить одиннадцатую койку в самую большую комнату, где уже проживало десять здоровых ражих провинциальных, как и сам Митя (только что не ражий), парней. Комната когда-то была залой, а теперь просто голимой холодной общежитской жилплощадью с огромным окном, застекленным мелкорезаными стекляшками и от которого еще дуло.

Из обитателей комнаты было только трое. Двое спали, укрывшись с головой одеялами, а третий тут же познакомился с Митей, сказав, что его зовут Спартак, он из Белоруссии и после армии.

Спартак ел копченую рыбу, лежащую на газетном обрывке, что-то поминутно сплевывая и тут же вычищая зубы.

Он Мите совсем не понравился, зато Митя приглянулся Спартаку: он понял, что этот парнишка-школяр будет нуждаться в защите, а Спартака хлебом не корми, дай защитить слабого. Он служил на флоте и в нем глубоко засело понятие морской дружбы.

Митя этого ничего не знал и потому уныло лег на койку, застланную реденьким байковым одеялом.