Любовник. Летний вечер, половина одиннадцатого. Модерато кантабиле

А она, Клер, — она теперь улыбается Жюдит. Такому крошечному комочку — Жюдит, съежившемуся, закутанному в коричневое одеяло. Волосы Клер еще мокрые после дождя, после балкона. В желтом свете керосиновой лампы — ее глаза. Твои глаза, два синих камушка. Я хочу съесть твои глаза, говорил он ей, твои глаза. Такие юные у нее груди, так отчетливо вырисовываются они под тонким белым свитером. Синий взгляд растерян, он застыл, парализованный неутоленным желанием, свершившимся сегодня неутоленным желанием. Взгляд оторвался от Жюдит и снова устремился на Пьера.

— Ты опять ходила в кафе, Мария?

— Нет. Я была здесь.

— Как хорошо, что мы не поехали в Мадрид, — говорит Пьер. — Видишь, что делается.

Он снова смотрит на открытый балкон.

— Да, хорошо.

На улице, что тянется вдоль отеля, раздается свисток. Свершилось, неужели? Второго свистка нет. Все трое ждут. Нет. Это просто очередной дозор. Тяжелые от мокрой уличной глины шаги удаляются к северной части городка. Никто об этом не заговаривает.

— Ей сегодня не жарко, — замечает Клер.

Мария гладит лобик Жюдит.

— Чуть-чуть. Меньше, чем обычно. Так хорошо сегодня.

Даже ничего не зная, с одного взгляда на груди Клер она бы догадалась, Мария бы догадалась, что они влюблены. Сейчас они лягут здесь, возле Марии, лягут врозь, томимые желанием, терзаемые его раскаленными клещами. И оба улыбаются одинаковой улыбкой, виноватые, испуганные, счастливые.

— Мы тебя ждали, — повторяет Пьер.

Даже Клер подняла глаза. И снова опустила их, но улыбка так и осталась на ее лице — далекая, неизгладимая. Даже ничего не зная, только по этим опущенным глазам, по этой улыбке Мария бы догадалась. Сияние. Какое сияние прикрыло ее веки? Они, наверно, искали, повсюду в отеле искали себе место. Оказалось, невозможно. Они, видно, смирились. Мария ждет нас, сказал Пьер. Сколько у них еще впереди, в дни, что последуют за этой ночью?

Руки Пьера безвольно свисают вдоль тела. Восемь лет эти руки ласкали ее. А теперь вот Клер омоет несчастье, что истекает из этих рук.

— Я ложусь, — говорит она.

Берет одеяло с круглого столика — их заранее положили туда служащие отеля. Закутывается в него, все еще смеясь, и с долгим вздохом ложится под керосиновой лампой. Пьер не движется с места.

— Я сплю, — сообщает Клер.

Пьер тоже берет одеяло и ложится рядом с Марией, у противоположной стены коридора.

А Родриго Паэстра — жив ли он еще, в двадцати метрах от них троих? Да. По улице снова прошел дозор. Клер еще раз вздыхает.

— О-ох, я уже сплю. Спокойной ночи, Мария.

— Спокойной ночи, Клер.

Пьер закурил сигарету. Ровные колечки дыма поднимаются к потолку в прохладном сумраке коридора, в запахах дождя и Клер.

— Как хорошо, — говорит Пьер очень тихо.

Идет время. Почему бы Марии не сказать Пьеру: «Знаешь, это безумие, но Родриго Паэстра в самом деле там, на крыше. Прямо напротив. А как только рассветет, его схватят»?

Но Мария ничего не говорит.

— Ты устала, Мария? — спрашивает Пьер еще тише.

— Меньше, чем обычно. Эта гроза. Легче дышится.

— Правда, — откликается Клер, — мы не так устали, как в прошлые вечера.

Она, оказывается, не спала. Порыв ветра гасит последнюю лампу. Снова вспыхивают молнии в конце коридора. Мария поворачивает голову, но крыши не видно оттуда, где лежат они с Пьером.

— Когда же это кончится? — вздыхает Пьер. — Зажечь лампу, Мария?

— Не стоит. По-моему, так даже лучше.

— По-моему тоже, — опять отзывается Клер.

И умолкает. Мария знает: Пьер надеется, что она уснет. Он не курит больше, лежит у стены неподвижно. Но Клер опять говорит.

— Завтра днем, — напоминает она, — надо будет заказать комнаты в отеле в Мадриде.

— Да, надо будет.

Она зевает. Пьер и Мария ждут, когда ее сморит сон. Льет дождь. Интересно, а можно ли умереть от того, что на тебя обрушилась гроза, если очень, очень этого хочешь? Может быть, этомертвое тело Родриго Паэстры видела Мария на крыше?

Мария знает, что Пьер не спит, что он прислушивается к ней, Марии, своей жене, что его тяга к Клер, его желание замутнено сейчас воспоминаниями о ней, о жене, омрачено страхом, как бы она о чем-то не догадалась, что ему не по себе от мысли о сегодняшнем одиночестве Марии, его жены: он ведь не забыл, чем они были друг для друга в прошлом.

— Ты спишь?

— Нет.

Оба говорят очень тихо. Прислушиваются, ждут. Да, на этот раз Клер уснула.

— Который час? — спрашивает Мария.

Дождь перестал, снова проходит дозор, и Родриго Паэстра тоже, конечно, слышит его. В свете огонька сигареты, которую он только что зажег, Пьер смотрит на часы.

— Двадцать минут двенадцатого. Хочешь сигарету?

Мария хочет, спасибо.

— Уже светлее, — замечает Пьер. — Может быть, распогодится. На, Мария держи.

Он протягивает ей сигарету. Оба привстают, чтобы он поднес огонь, потом ложатся снова. В конце коридора Мария видит темно-синий экран открытой балконной двери.

— Такие ночи долго тянутся, — говорит Пьер.

— Да. Постарайся уснуть.

— А ты?

— Я бы с удовольствием выпила стаканчик мансанильи. Но это невозможно.