Любовник тетушки Маргарет

– А то, что в выставке будут участвовать отец и дочь, еще больше привлечет прессу и торговцев.

– Почти наверняка. Но Саския действительно хорошая художница. Начинающая, но, несомненно, уже заслуживает совместной с отцом выставки. А его работы просто превосходны. Она прислала мне кое-какие слайды.

– Вот как? Давно?

– О, Саския проявила настоящий профессионализм. И решимость. Решимость организовать отцу выставку в Лондоне. Если бы я отказался, она нашла бы кого-нибудь другого. Соблазн был слишком силен. Лондон пребывает в состоянии стагнации и охотно привечает тех, кто возрождается заново… Ты сходи на выставку художников шестидесятых, посмотри, что там делается. Вот и будет весьма кстати показать нечто, что апеллирует как к прошлому, так и к будущему. – Фишер встал, подошел к шкафу, стоявшему у стены, достал оттуда папку. – Хочешь посмотреть?

– Нет, – ответила я.

Он вынул прозрачный планшет с вложенными в него слайдами и поднес к окну.

– Они очень хороши. Фигуры такие монументальные. В них есть что-то от Нэша и Мура, но они вовсе не подражательны. Это торсы героев и героинь. – Он несколько дольше задержался на одном из слайдов. – Весьма, весьма. Исключительно. – Потом достал другой планшет. – А это пейзажи – заснеженные пейзажи, сделанные совсем недавно. И какие-то головки. Саския, полагаю. Прелестно. Прекрасная форма, неподдельное чувство. Прежние, цикл портретов… женских… были совсем не так хороши. – Я видела – он не играл, а был искренне очарован. – А здесь, – Фишер достал очередной планшет, – работы Саскии. Думаю, вначале она работала по фотографиям. Жизни не хватает. Но потом отложила снимки и обрела большую свободу. В основном это карандашные рисунки и гуашь. Очень простые, но очень эффектные. Она талантлива.

– Мы это знали и до ее поездки.

– Посмотри, – снова предложил он.

Я подошла к окну и взяла у него последний планшет. Рисунки были сделаны по фотографиям, которые я хорошо знала, – я, Лорна, Дики, Саския в младенчестве. Фишер был прав: первые работы грешили безжизненной статичностью, но большинство последующих были великолепны. Мне ничего не оставалось, как улыбнуться.

– Яблоко от яблоньки… – ворчливо признала я. – Он тоже был развит не по годам.

Фишер достал часы из жилетного кармана.

– Сейчас придет Джулиус. И на этот раз, – он предупреждающе поднял палец, – я прошу тебя вообще ничего не говорить. Особенно о красоте мастерски нарисованных фаллосов. Полагаю, Линда до сих пор не оправилась от твоей лекции. – Он хмыкнул. – Боюсь, я тоже. Сохраняй хладнокровие. И полную невозмутимость.

– В присутствии Джулиуса я всегда невозмутима.

Фишер очень проницательный человек.

– Ом имел на тебя виды? Так-так.

– Жена его не понимает, – драматически вздохнула я.

Фишер, разливавший херес по рюмкам, прервал свое занятие и, взглянув на меня, расхохотался:

– Его жопа получит свой бассейн – и при этом без ущерба для мортимеровской коллекции. Во всяком случае, никто ничего не заметит.

Слоняясь по комнате со своей рюмкой, я листала старые каталоги – Дерен, Фринк, средневековая резьба по слоновой кости, коллекция Бэррона. В наши дни само собрание фншеровских каталогов представляло собой ценную коллекцию. Отчасти я вес еще сердилась из-за Дики, отчасти испытывала любопытство.

– Где состоится выставка?

– Ах, выставка… – Рис что-то достал из своего антикварного горизонтального стеллажа для эскизов. В некоторых ситуациях он бывал таким позером, этот Фишер. – В Вест-Эндс. Точнее, на Корк-стрит. Как ни странно – чистое совпадение, – мы получили старую галерею Блейка, ту самую, в которой выставлялось вот это, помнишь? – И швырнул на стол портфолио с моим Пикассо.

– Как же мне не помнить, – сухо сказала я. – Миссис Мортимер устроила там свое шоу на новой электрической инвалидной коляске, чем посеяла всеобщую панику.

– Да, это была женщина! И какой острый глаз. Помнишь ту девичью головку Матисса?

– Разумеется. Такое изящество линий.

Он кивнул:

– О да. Линии у него действительно изящные… Эта девочка была одной из внучек семейства Штейн – известных меценатов, в частности и его покровителей. Говорят, он вел себя по отношению к ней как грязный старикашка. Еще хереса?

Джулиус явился красный и возбужденный, сказал, что застрял в пробке. Поскольку на подбородке виднелся след от помады и цвет лица был несколько ярковат, я предположила, что он задержался из-за чего-то более существенного, чем пробка, и весело поинтересовалась:

– А Линда не с тобой? – Он ответил, что она с мальчиками в отъезде. – Ах, вот оно что, – посочувствовала я. – Должно быть, тебе одиноко без них. Это джем, – я вгляделась в его подбородок, – или помада?