Любовник тетушки Маргарет

– Очаровательно, – сказал он. – Прелестная картина. Вы разбираетесь в живописи?

– Ну… – ответила я, потупив взор, кроткая, как агнец пред ликом Господа. – Просто я знаю, что мне нравится.

Вскоре вернулся Фишер, и мы с ним вышли прогуляться в сад. Сад почти сплошь состоял из спланированных опытным дизайнером кустарников, лужаек, фигурно подстриженных фруктовых и хвойных деревьев. Все традиционно, ничто не изумляло взгляда.

– Бассейн изменит здешний вид, – заметил Фишер. – К сожалению. – Выглядел он весьма самодовольным.

– Что ты задумал? – спросила я.

– Ничего особенного. Просто хочу немного замутить воду. – Подняв голову, он посмотрел на покрытое облаками небо. – Похоже, дождь собирается. Я остановилась:

– Прекрати пудрить мне мозги. Признавайся.

Он улыбнулся, все так же глядя на небо:

– Я не сделал ничего порочащего мою профессиональную репутацию. К тому же я ведь почти отошел от дел…

– Мне никогда и в голову не могло прийти, что ты способен совершить порочащий профессию поступок. Но сейчас ты говоришь как провинившийся!

– Я сказал миссис Борджиа, что, по слухам, в будущем году на рынке появится несколько произведений Матисса. Вот и все.

– И что из этого следует?

– Ничего. Просто, когда Линда пошла принести нам что-нибудь выпить, я сообщил даме, что эти Матиссы будут первоклассными.

– Ты хотел ее уверить, что Матисс Джулиуса не первоклассный?

– Всего лишь намекнул. Дураку понятно, как хорош – исключительно хорош – этот портрет, но ни Лукреция, ни Линда не разбираются в живописи. Я также посоветовал Линде, которая была несколько уязвлена тем, как быстро ретировалась синеволосая леди, немного подождать и сориентироваться на рынке. А это универсально мудрый совет.

– По-моему, это хулиганство.

– Вовсе нет. Посмотри-ка вон на того дрозда. Полагаю, он рекомендует нам вернуться в дом. Гм… так о чем бишь мы? Ах да, вовсе это не хулиганство. Я всего лишь объяснил хозяйке, что лучшую цену можно взять, продавая вещи в комплекте. У миссис Мортимер прекрасная коллекция работ художников школы Сент-Ива,[22] поп-арта, они подобраны тематически и хронологически. Людям нравится, когда нечто выстраивается в историю. Этот же Матисс торчит одиноко – фрагмент, прекрасный, но фрагмент. – Фишер искоса взглянул на меня. Мы почти подошли к дому. – Я еще сказал, что выгоднее было бы продать комплект офортов Пикассо… – Он распахнул передо мной дверь. – На это Линда ехидно заметила: «Но он же принадлежит ей», – имея в виду тебя…

– Очень скоро я выставлю его на аукцион.

– Тебе так нужны деньги?

– Пока нет, – сказала я. – Просто эти офорты мне не нравятся. И в любом случае мне было велено их продать.

– Повремени. По крайней мере пока, – сказал он. На нас надвигалась Линда. – Это мой совет. Только что Волларовский цикл[23] был продан за куда меньшую цену, чем он заслуживает. А твоя коллекция – всего лишь фотогравюры, к тому же сомнительные в сюжетном отношении.

– Сама знаю… Хорошо бы ты и Линде сказал правду, – пробурчала я, живо напяливая на лицо улыбку.

Фишер прыснул.

– Не надо ей пока ничего говорить.

Не желая застрять в его паутине, я поспешила извиниться, поблагодарить Линду с Джулиусом и умчалась, обдирая боковыми зеркалами шпалеры лавровишни и разбрызгивая гравий из-под колес в жажде поскорее вырваться на волю.

Есть нечто весьма раздражающее в бывшем любовнике, быстро нашедшем утешение в объятиях твоей преемницы. Даже если он тебе больше не нужен. Почему так – одна из загадок человеческой натуры. Хорошо было Руссо рассуждать о том, что человек (интересно, женщину он тоже имел в виду?) от природы добр. В отношении политики, может, так оно и есть. Но в том, что касается любви и эмоциональной сферы вообще, подозреваю, мы всегда будем желать лучшего. Расставшиеся любовники очень часто ведут себя как собака на сене. Вот и я, хоть и не хотела больше жевать это самое сено вместе с Роджером, все же кривила душой, когда говорила ему, будто очень рада, что он нашел мне замену для обустройства на новом сеновале.

Он явился забрать свою музыкальную энциклопедию, проверить, не осталось ли в моем доме еще каких-нибудь его вещей, и поразил меня тем, что свистнул, войдя в прихожую. Роджер был вовсе не из тех, кто свистит. Кроме того, под старым твидовым пиджаком на нем был довольно смелый черный джемпер с высоким воротом, придававший ему весьма стильный вид. Он превращал бледное лицо в очках без оправы в лицо эстета-любителя, коему как раз вполне шло – вот так вот вдруг взять и свистнуть. Роджер зашел около полудня и, сняв книгу с полки, начал топтаться, нежно прижимая ее к груди. В своем примиренческом великодушии я решила, что он хочет остаться и разделить со мной мой скромный обед – суп. Но он отказался, с удовольствием сообщив:

– Не могу. Мы обедаем с Эммой. – Он уже пятился к выходу. – Но за приглашение спасибо.

– С Эммой? – елейно спросила я. – Со студенткой?

Он улыбнулся. И наверное, именно из-за этой улыбки кровь замедлила ток в моих жилах, потому что улыбка – ухмылка – была определенно самодовольная.

– Нет, – ответил он без дальнейших пояснений.