Любовники

— «Поделиться»? Ненавижу это слово! Разве мы малыши, которые приходят в гости к соседям, садятся в кружок и начинают делиться своими детскими обидами? Ты этого хочешь, Дэви?

— Не заговаривай мне зубы. — В его голосе слышался гнев ревнивого любовника. — Я хочу знать только одно: почему ты никогда не говорила мне о Невски? Почему я услышал об этом лишь от твоего отца? Я чувствую себя так, словно часть… всего… украли, изуродовали, сделали чужим… потому чго тыне захотела рассказать об этом сама.

— И не хочу до сих пор! Теперь ты доволен?

— Джиджи, перестань! Завтра ты улетаешь работать над «Волшебным чердаком». Ты знаешь, как я к этому отношусь. Самое маленькое, что ты можешь сделать, это рассказать мне о Невски. — Отчаяние сделало его требовательным и нетерпеливым.

— Дэви, это становится смешным, — предупредила Джиджи. — Абсурд какой-то! Ты приревновал меня к Арчи и Байрону за то, что на Рождество они целовали меня под омелой… Они целовали всех, даже тебя! Стоит мне собраться в Сан-Франциско на «Индиго Сиз», как ты начинаешь подозревать черт знает в чем братьев Коллинз, самых порядочных семейных людей из всех, кого я знаю. Ты приревновал меня к Бену Уинтропу, едва тот переступил порог нашего агентства.

— Значит, я не имею на тебя никаких прав? Даже самых маленьких?

— Ты хочешь сказать, что мы должны пожениться? Я уже говорила и говорю еще раз: я к этому не готова! И, может быть, не буду готова никогда! Никто не имеет на меня никаких прав! Это невыносимо. Не задавай мне таких вопросов!

— Это сильнее меня, — взмолился Дэви. — Неужели ты не понимаешь, что заставить себя не чувствовать невозможно?

— Я не хочу значить для тебя так много! Мне вообще не следовало начинать всю эту историю!

— Да, не следовало! — вспыхнул Дэви.

— Ага! — взвилась Джиджи. — Хочешь сказать, что это была моя идея, а ты не имел к ней никакого отношения?

— Я полюбил тебя с первого взгляда. Мне и в голову не приходило, что я способен так любить. Черт побери, но ты сама знаешь, что флиртовала со мной как сумасшедшая. Поощряла меня с самого начала. Позволяла мне любить себя. Любовь рикошетом, да, Джиджи? Рикошетом от Невски. Вот почему все случилось так внезапно. Можешь не отвечать. Я знаю, что прав.

Лицо Дэви так исказилось от страданий и преувеличенной жалости к себе, что Джиджи стало тошно. Он был невыносим. Будь он змеей, она растоптала бы его без всяких угрызений совести. Предложение руки и сердца стало последней каплей.

— Мне нужно собираться, — сказала Джиджи и сделала шаг к спальне. — Я устала и не хочу продолжать этот разговор. Постараюсь позвонить тебе из Нью-Йорка. — Она решительно закрыла за собой дверь.

Минуту Дэвид Мелвилл топтался на месте, затем, понимая, что она не передумает, спустился по лестнице, сел в машину и поехал домой.

Теперь он знал, почему Джиджи не позволяла ему переехать к ней и отказывалась переезжать к нему; знал, почему она не позволяла ему ночевать в ее постели и утром просьшаться вместе; знал, почему она отправляла его домой; знал, почему она хотела заниматься любовью только на диване в гостиной; знал миллион вещей, о которых не хотел знать, но боялся признаться в этом даже себе самому.

Джиджи была слишком рассержена, чтобы уснуть. Она судорожно собирала чемодан, а потом с досадой выкидывала его содержимое на ковер, зная, что для Нью-Йорка эта одежда не годится. Она рылась в шкафах, находила горы другой одежды, но та была ничуть не лучше. «Можно что-нибудь скомбинировать и превратить калифорнийский стиль в манхэттенский», — равнодушно подумала она и стала совать в чемодан что попало. Не все ли равно, как она будет выглядеть? Визит в Нью-Йорк будет чисто деловым и как можно более коротким.

Надо было ложиться, но когда Джиджи пошла чистить зубы, то заметила, что от злости у нее трясутся руки. Нужно было сразу догадаться, что отец что-то задумал. Догадаться, как только он предложил пообедать у нее, а не повез в ресторан. Вито никогда не приходил к ней, хотя она часто приглашала его. Отец прекрасно знал, что она не хочет смотреть это чертово шоу, но настоял на своем и заманил ее в ловушку.

Как он смел сказать Дэви о Заке? Это не было тайной — с какой стати? Но кто просил отца лезть не в свое дело? Какое он имел право? Вито никогда ничего не говорил без причины. Конечно, он не знал о том, что Дэви отвратительно ревнив, но говорил о ней и Заке так, словно они были детьми. «Глупое недоразумение…» Ничего себе! После этого отцеубийство становится вещью понятной и простительной.