Любовники

«До чего же я презираю и ненавижу себя! Ведь я рада, что он ударил меня. И мне хочется, чтобы возникла такая ситуация, когда он смог бы убить меня. Я сама убила бы себя, если бы могла. Во мне не осталось абсолютно ничего, что помогало так долго притворяться. Теперь я увидела себя такой, какая есть, и даже он презирает меня».

Она размышляла над всем этим с какой-то философской отстраненностью, почти не волнуясь. Было понятно, что совершилось какое-то очень важное открытие, которое, видимо, изменит все ее будущее.

В конце концов Джасинта медленно открыла глаза и посмотрела на Шерри, продолжавшую стенать и что-то ласково шептать ей. Шерри, не переставая, плакала, а потом принялась неистово целовать Джасинте лицо.

— О, моя дорогая, дорогая, дорогая малышка Джасинта! Прости меня! О, прости меня…

Джасинта смотрела на нее, удивляясь тому, что Шерри просит у нее прощения, и уже собралась было спросить, в чем дело, как вдруг раздался резкий, повелительный окрик:

— Прекрати! Отпусти ее… и встань!

Шерри быстро огляделась вокруг и подняла глаза. Он возвышался над ними неподвижной, внушающей ужас тенью на фоне курящейся белой горы, которая шипела и что-то бормотала за его спиной, светясь во тьме, как серебро. Шерри с вызовом посмотрела на него.

— Встань! — повторил он, резко мотнув головой.

— Но ты причинил ей такую боль! — вскричала Шерри. — Она даже лишилась дара речи! Вот если бы ты ушел…

Он нагнулся, схватил ее за плечи и рывком поднял на ноги. Шерри, пронзительно закричав от злости, что есть мочи пыталась вырваться из его железной хватки, чтобы вернуться к дочери, которая сидела теперь на земле совершенно прямо. Джасинта осторожно коснулась ладонью лица: странно, оно только слегка онемело и совсем не болело. Она видела, как Шерри стремилась вырваться и снова присоединиться к ней, но он удержал ее на месте, а спустя секунду оглушительно засвистел, и этот звук своей мощью перекрыл все шумы, доносившиеся со стороны лагеря.

Прошло всего несколько секунд, прежде чем Джасинта услышала оглушительный цокот копыт и скрип колес экипажа, приближавшегося к ним. Когда экипаж остановился, он чуть ли не силой стал заталкивать в него Шерри, которая яростно протестовала:

— Я не брошу ее! Я не оставлю ее с тобой наедине! Я не…

— Заткнись! — грубо оборвал он женщину, однако в его голосе не чувствовалось злости. И вообще он напоминал сейчас строгого отца, разговаривающего с непослушным ребенком. — Значит, так. Ты отъедешь отсюда ярдов сто по тропинке и будешь ждать. — Как только прозвучал этот приказ, кучер стеганул лошадь, и экипаж исчез в темноте, увозя с собой Шерри, которая все еще кричала, что не хочет оставлять Джасинту одну.

— Ты не посмеешь причинить ей боль! — донеслось до Джасинты откуда-то издалека. А Шерри откинулась на сиденье и закрыла лицо руками. Она ничего больше не видела, потом — и не слышала, поскольку все звуки перекрывал неистовый шум, царивший в лагере.

Джасинта по-прежнему сидела без движения, глядя в землю. Она даже не подняла глаз, когда Шерри силой заталкивали в экипаж, отсылая прочь. Теперь Джасинта ждала, понимая, что с радостью примет все, что бы с ней ни сделали. Некоторое время оба молчали.

Судорожно вздрогнув, она закрыла лицо ладонями и прошептала:

— Мне все равно… Мне все равно, что ты сделаешь со мной, ведь я ничем не смогу помочь себе…

Она почувствовала мощную руку на своем плече и в ужасе подняла глаза. Все слова застряли у нее в горле. Джасинта чуть привстала, словно собираясь бежать.

— Не бойся. Я не причиню зла, — нежно проговорил он. — Мне очень жаль, что я приносил тебе боль прежде… Но ведь это было так редко. — Она слушала, стараясь рассмотреть его лицо, которое теряло свои очертания из-за сгустившихся сумерек. Он нагнулся, легко подхватил ее под мышки и осторожно поднял на ноги. Затем крепко прижал к себе. Беспомощная и ошеломленная, она чувствовала, как все сильнее и сильнее бьется ее сердце… и по-прежнему ждала. Не осталось сомнений, что он совершит с ней нечто ужасное, и сейчас Джасинта радостно предвкушала эти неведомые муки.

«Мне все равно, — успокаивала она себя. — Что бы ни случилось, мне все равно».

Он продолжал прижимать ее к себе, а потом очень осторожно, медленно и нежно пальцы его начали гладить ее волосы, спину, руки, лицо. Эти прикосновения были бесконечно ласковыми, мягкими, почти неощутимыми, но доставляли Джасинте ни с чем не сравнимое наслаждение. И она, полностью доверившись ему, расслабилась, закрыла глаза и прижалась к его широкой груди, тут же почувствовав, как к ней вновь возвращаются силы, энергия, самоуверенность. Наслаждение было огромным, хотя вовсе не сладострастным и чувственным, и ей захотелось задержать этот миг навеки, остановить это мгновение… На веки вечные закрыться в этом темном мире, остаться здесь, не ощущая ничего, кроме непрерывных нежных касаний его рук. Она вздохнула.