Любовники ездят в метро

Обычно это происходило так: Турин заходил в вагон, находил там Лёню, они обменивались беглым взглядом-приветствием. Турин обычно улыбался, Лёня поджимал губы. Потом они ехали до Новочеркасской. Там Лёня сам выбирал, какой выход наверх сегодня станет их дорогой – после первого случая Турин наотрез отказался от «свидания в бомжатнике». Лёня тогда устроил истерику, потому что ему не понравилось слово «свидание». Турина это повеселило, но на своем он настоял. Теперь они проводили время в парках, на набережной и во дворах, как того хотелось Турину. Он считал это своей маленькой, но очень важной победой.

Он давно понял, что Лёня был каким-то диким и одновременно диковинным зверем, которого приходилось вот так постепенно приручать. Это совершенно выбивалось из привычной Турину картины мира, где таким зверем обычно бывал он – многие девушки говорили ему, что долго искали к нему подход из-за его независимости и замкнутости. Они просто не встречались с Ковалёвым.

На том, чтобы узнать его фамилию, настоял Турин – успел до того, как Лёня выдал очередной малозначительный факт, быстро задать свой вопрос. Тому ничего не оставалось, как ответить. Впрочем, малозначительных фактов в его случае не было, Турину было интересно о Лёне все.

Страницы в социальных сетях у Ковалёва конечно оказались закрытыми. Турин это предполагал, но расстроился не сильно – у него теперь каждый день была возможность узнавать все из уст первоисточника.

И целовать эти самые уста.

Их поцелуи, конечно, становились теперь кульминацией каждого дня. Турин предвкушал поцелуй с утра, часто зависал с улыбкой, представляя себе, как и где это сегодня случится. Весна вошла в свои права, погода стояла на редкость жаркая. Все разом скинули пуховики, оставаясь в легких пальто и куртках, дышалось свежо, как и всегда в это время года хотелось каких-то романтичных безумств. И у Турина таких безумств хватало.

Каждый день их встреча становилась приключением. Они поднимались по эскалатору, потом Лёня зависал на несколько секунд – выбирал их будущий путь, затем резко срывался с места и спешил к выбранному выходу. Они поднимались в город, там оба закуривали и неспешно шли куда-то, где можно будет «арендовать» уединенное местечко. Турин постоянно пытался завести какой-нибудь незначительный хотя бы разговор по дороге, но Лёня обычно бурчал что-то грубое в ответ и стрелял сердитыми взглядами.

Он ходил все в той же кожанке, но свитер под ней теперь сменился на более легкий балахон с каким-то нераспознаваемым принтом. Шапка все еще была на месте и сидела так же нелепо. Впрочем, ему шло.

Лёня сам находил место, достойное их занятия. Это могла быть забытая всеми скамейка в дальнем конце парка, задняя стена дома, на которую не выходило никаких окон, уединенное место на набережной. Обычно он останавливался, оглядывался, как-то немного театрально потягивался и щурил свои глаза. Затем всегда следовал один и тот же язвительный вопрос:

– Вам как обычно?

Турин отвечал, что да. Чаще всего Лёня немедленно начинал издевательства и говорил о том, что все понял, и что Турин на самом деле не извращенец, а импотент, поэтому его и интересуют только поцелуи. Турин злился, обещал ему вломить, если не прекратит, но они оба прекрасно понимали, что этого никогда не случится. Турин вообще-то не особенно любил причинять кому-то боль, если только это не был спарринг или другая заранее обговоренная драка. И уж тем более он не планировал бить худосочного Ковалёва.

Когда Ковалёву надоедало над ним стебаться, его взгляд менялся, и Турин понимал – можно. Теперь он сам целовал Лёню – так, как ему хотелось. А ему хотелось и очень. После первого поцелуя он уже не сомневался в своем влечении. Оно не было платоническим, не было и чисто исследовательским. Узнав, какой Ковалёв на вкус, Турину хотелось и дальше его пробовать, потому что вкус этот ему нравился. Ковалёв был удивительно сладким, но не приторным – всегда чувствовался табак и какая-то чисто Ковалёвскаяя нотка. Турин про себя называл ее «ложкой дегтя». Как характер Лёни – кошмарный, при совершенно неземеной (по мнению Турина) внешности. Поцелуи были длинными – здесь Лёня не говнялся и не пытался как-то еще поддеть или унизить. Он отвечал с энтузиазмом, позволял и Турину вылизывать свой рот, сколько вздумается, и сам не отставал. Не позволял он только касаться себя. Стоило Турину один раз притянуть его к себе за талию, как он тут же получил ощутимый тычок под ребра и сердитое:

– Руки убрал!

Лёня злился, непонятно на что.

– Так удобнее же, – Турин растерялся, не ожидая такой ярости.

– Только поцелуй, – твердо произнес Лёня.

Пришлось согласиться. Целоваться и не давать волю рукам было странно, и в следующий раз они оба, не сговариваясь, определили территорию, доступную для касаний: лицо и голова в целом.