Любовники и лжецы. Книга 1

– Кстати, тебя вызывает Ники. Прямо сейчас. Он у себя в кабинете. – Репортеру уже надоело слушать. – Сказал, чтобы ты бросила все. Кажется, у него что-то наклевывается.

– Ники надо бы самому заняться созданием таких сценариев. У него отлично получилось бы. – Женевьева повесила трубку.

– Сейчас обед, – сказал репортер, отчаливая от стола Женевьевы. – Он сказал, чтобы ты отменила все свои встречи, если у тебя они назначены. Хочет свести тебя с каким-то фотографом по важному делу. Я подслушал, как об этом договаривалась его секретарша. Иди в редакторскую столовую.

С тяжелым стоном Женевьева встала.

– Значит, день испорчен. Ты уверен, что ему нужна именно я? С каких это пор ты у него на побегушках?

Репортер лениво сделал ей ручкой.

– А разве мы все не на побегушках у него?

Затем он повернулся и двинулся между рядами столов с компьютерами.

Когда Бог вызывает, не откажешься. Женевьева вошла в лифт и поднялась на пятнадцатый этаж. Выйдя из лифта, она ступила на толстый уилтонский ковер. Из огромных окон открывался вид на район доков: в серой дымке виднелись краны, балки и грязная вода Темзы.

Женевьева прошла сначала через первую приемную, потом через вторую. Как только она приблизилась к самому святилищу, дверь распахнулась, и на пороге появился сияющий и стройный, властный и самодовольный Николас Дженкинс.

– Наконец-то, Джини, – сказал он. – Заходи, заходи. Шарлотта, налей Джини что-нибудь выпить.

Когда он отвернулся, Шарлотта, его старшая секретарша, скорчила в спину начальнику одну из рож, которые у нее так блистательно получались, и протиснулась позади Женевьевы в дверной проем. А Джини не могла пошевелиться. Она глядела в глубь кабинета, где возле стола Дженкинса стоял высокий темноволосый мужчина. Ей почудилось, что наступила абсолютная тишина, подул свежий ветерок, а в кабинете стало светлее.

– Да заходи же ты, – суетился Николас, подталкивая ее через порог и подводя к мужчине, который уже повернулся и спокойно смотрел на девушку.

– Джини, познакомься с Паскалем Ламартином. Ты, конечно же, слышала о нем…

Джини взяла протянутую ей ладонь. Она почувствовала, как от лица отлила кровь. Пожав Ламартину руку, девушка быстро отпустила ее. Нужно было хоть что-нибудь сказать, Николас в ожидании смотрел на нее.

– Да, – произнесла она, – я о нем слышала. Нам даже приходилось встречаться.

– Довольно давно, – добавил Ламартин вежливым и спокойным тоном. Голос у него совсем не изменился. Джини чувствовала на себе испытующий взгляд Дженкинса.

– Много лет назад, – быстро проговорила она, позаимствовав бесстрастный тон Ламартина. – Я была еще школьницей. Паскаль – старый друг моего отца.

– А-а, понятно, – протянул Дженкинс и, к облегчению Женевьевы, тут же утратил интерес к этой теме.

Да, много лет назад, в Бейруте. И никогда он не был другом ее отца, скорее наоборот. Хотя отец и получил Пулитцеровскую премию за свои вьетнамские репортажи, но к тому времени слава и бурбон[6] сделали его дряблым и размагнитили.

«Старый боевой конь», – говаривал он, потягивая первый за день хайбол[7] в баре четырехзвездочного отеля «Ледуайен», окруженный раболепной толпой мелкокалиберных журналистов. Сидя в баре, отец находился в центре внимания, расточая виски и анекдоты, а она – тихая, испуганная и всеми забытая – старательно отводила глаза от этого зрелища, предпочитая разглядывать крутившиеся над головой лопасти вентиляторов.

Старый боевой конь, старый газетный волк, сорокашестилетний выпивоха. Ее отец, живая легенда, великий Сэм Хантер, перед которым преклонялся весь тамошний журналистский корпус. В те дни он больше полагался на стрингеров[8] и помощников. Раз в неделю отец брал такси и отправлялся в то место, которое называл «фронтом».

Среди компании, собиравшейся в баре, был и молодой фоторепортер. Он был французом, а привел его сюда австралиец, корреспондент ЮПИ.[9] Паскалю Ламартину исполнилось двадцать три, эта командировка в Бейрут была для него уже третьей. Женевьева видела его снимки и восхищалась ими. Сэм Хантер тоже видел и сразу же объявил их хламом.

«Фотографии? Да кому они к черту нужны! – было его любимым припевом. – Избавьте меня, ради Бога, от этих пиявок с «лейками» на шее! Один репортаж стоит тысячи фотографий, вот что я вам скажу. Сегодня от этого барахла балдеют, а завтра забывают. А вот слова запоминаются. Они откладываются в проклятой башке проклятого читателя. Запомни это, Женевьева».

Неприязнь оказалась взаимной, и Женевьева сразу поняла это. Когда француза представили, он пробормотал что-то вежливое и встал чуть поодаль от толпившейся в баре компании. Какой-то придурок выдал очередную идиотскую шутку, и ее отца понесло.