Любовники в заснеженном саду

Куда ты пропал, я не могу с тобой связаться. Надеюсь, все в порядке. Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку. Это не убийство, это всего лишь самоубийство двух сумасшедших, никто ничего не заподозрит. Главное — доза. Не мне тебя учить. Хотя с Р. придется повозиться. Предсмертную записку я привезу. Убийца — они сами. Перезвоню тебе на Риера Альта, не позднее 12, сообщу рейс. Л."

— Ну, и что это такое? — Динка впивается в меня глазами. — Что это такое?..

— Ты хочешь, чтобы я объяснила?

— Нет, хочу, чтобы ты мне тут слабала краковяк, мать твою!..

— Объяснить?

Объяснение есть, совершенно невероятное, бессмысленное, чудовищное. Я еще не произносила его вслух и не знаю, как оно будет выглядеть, когда я наконец произнесу его. Но если произнесу…

Пути назад не будет.

— Ангел — это Ангел, — потухшим голосом начинаю я.

— Не держи меня за дуру!.. Динка не смотрит мне в глаза. Она вертит в руках оба листка, разглаживает их, цепляется пальцами за их края, как цепляются за край пропасти. Мне даже начинает казаться, что она не слышит меня. Не хочет слышать.

— Ангел — это Ангел… — упрямо повторяю я. — Его дорогой… Твой дорогой… Пабло-Иманол Нуньес.

— Пошла ты…

— Ты будешь слушать или нет?

— Я слушаю. — Динка берет себя в руки и даже стягивает с меня старый плед и накрывает им колени.

Что ж, она права. Такие вещи лучше слушать одетым. А если не одетым — то, во всяком случае, не голым, как в морге… Попасть в — морг мы еще успеем…

— «Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку…» Ты знаешь, что это?

— Что?

— Помнишь, Ленчик говорил нам о книге? О том, что «Таис» нужна книга? Скандальная книга… Она подогреет интерес, она вернет нам…

— Ничто! — орет на меня Динка. Нервы у нее и вправду стали ни к черту. — Ничто не вернет к нам интерес, даже если бы Ленчик написал целое собрание сочинений! Даже если бы его фамилия была Лев Толстой — ничто не вернет к нам интерес!!!

Я спокойно пережидаю вспышку ее ярости. Я вообще стала спокойной, как Боа-Удав, как Змея-Сирена, как, мать его, Филин…

— Ленчик писал книгу… Писал книгу… То есть я думаю, ее начала Виксан… Помнишь, он отбирал мои дневники… Те, которые я писала на гастролях..

— Да пошли они в задницу, твои дневники!!!

— Он отбирал мои дневники. Для этой книги… — упрямо продолжаю я вколачивать в Динкину башку свою теорию. — Теперь он ее закончил… Наверное, даже прослезился…

— Ты-то откуда можешь знать?

Это риторический вопрос, Динка и сама понимает. Она слишком давно знает меня. Меня и Ленчика. Ленчик сам говорил, что я похожа на него. Пугающе похожа, именно так. И она это знает, и я. Я чувствую Ленчика как никто. Я вижу его. Ведь я — Рысенок. Р-ысенок. А Рысь умеет видеть сквозь стены, так сказано в моем бестиарии. И я вижу сквозь Ленчикову стену. Я вижу отвратительные тухлые внутренности, которые спрятаны за стеной; внутренности, сожранные жаждой славы, денег и болезненным самолюбием.

— Я знаю. «Это не убийство, а всего лишь самоубийство двух сумасшедших»… Две сумасшедшие — это мы. Мы ведь похожи, правда? Никаких мозгов у нас не осталось, все нас бросили, и мозги тоже… Это когда-то мы были всем, а теперь стали никем… Скажешь, не так?

Динка молчит.

— Скажешь, не так? — продолжаю наседать я. Динка молчит.

— Скажешь, ты никогда не думала об этом? После всего, что мы потеряли.. И с чем остались…

— И с чем же мы остались?

— Со всем этим… И еще с дурацким ярлыком извращенок, лесбиянок, бесстыжих сосок… Мы нравились всем, когда были пацанками… А теперь… теперь мы не пацанки, Динка… Мы девки, которым только и остается, что…

Я замолкаю. Я смотрю на плед, который Динка накинула себе на плечи. Я вижу кожу, которая проглядывает сквозь плед. И я… Я вдруг начинаю понимать, как постарела эта кожа, измотанная бесконечными мужиками, пьянкой и вылезшей полгода назад наркотой. Как она истончилась. А ведь Динке только восемнадцать. Так же, как и мне… Но ведь и моя кожа не лучше. Ее никто не касался, ее никто никогда не касался, кроме сценического пота в бесконечных гастрольных турах. И она… она даже не старая…

Она — мертвая.

— Разве ты никогда не думала об этом, Диночка? Разве то, как ты убиваешь себя — разве это не самоубийство?

— Плевать, — глухо говорит Динка.

— «Никто ничего не заподозрит…» Потому что это не будет до конца самоубийством… Потому что это…

Я замолкаю, оборвав фразу на полуслове, я близко придвигаюсь к ней, так близко, что у меня начинает кружиться голова. И беру ее за исцелованную инъекциями руку.

— Потому что это… Главное — доза, правда?

— Ну надо же, какая осведомленность… Хотя ты любишь потрындеть о том, в чем ни хрена не смыслишь… Ленчикова школа… Ненавижу…