Любовники в заснеженном саду

Конечно, права. Я не обижаюсь, обижается моя собственная плоть, до сих пор слегка саднящая и ноющая. Но и она подчиняется Динкиным холодноносым выкладкам. И — из чувства противоречия — даже перестает саднить и постанывать.

Уф-ф… Боль от первой ночи сошла на нет, и скоро я ее забуду.

— Ты права, — вздыхаю я.

Я больше не кажусь себе победительно-бесстыжей. Удручающе-глупой — так будет вернее.

* * *

…Я отправляюсь в Барсу ровно в двенадцать пятнадцать.

Ровно в двенадцать пятнадцать я подхожу к затянутым кованым железом воротам. А ровно в двенадцать шестнадцать меня настигает Ангел.

Накрывает.

Он накрывает руками мои плечи и осторожно касается губами затылка.

Я застываю ни жива ни мертва. Если рукам Ангела придет в голову спуститься ниже и ухватить меня за задницу, он легко нащупает ключи, засунутые (дура я дура, вовремя не проинструктированная Динкой!) в задний карман джинсов. А мужчины любят хватать за задницы, хлебом их не корми, дай только приложиться! Я помню это со времен ночных клубов, куда нас наперебой приглашали — и во время триумфа, и после.

Особенно — после.

После, после, когда мы перестаем быть знаменитыми похотливыми сучками, а становимся просто похотливыми сучками. Лишенными романтического ореола. Да и какой может быть ореол, наличие ореола сводится к желе, в котором плавает осетрина по-царски: для папиков, папиковых любовниц и папиковых телохранителей. Вот это и есть самый настоящий ореол.

Мы с Динкой пока еще идем гвоздем программы, как же, как же, стремительно повзрослевший лесби-дуэт не переплюнуть отставным попсятникам и попсятницам, звездившим лет пять-шесть назад. Мы до сих побиваем их подозрительно стоячие груди, их подтянутые в клинике пластической хирургии скулы и шеи в возрастных складках. Попсятники и попсятницы гонят свои замшелые, покрытые нафталином хиты. Мы тоже гоним свои хиты, пусть и не такие замшелые, но все равно — вчерашние.

Наши вчерашние хиты уже не возбуждают папиков, папики знают их наизусть, папики не раз насиловали ими свои автомагнитолы. Папиков интересуем мы, сами по себе; мы — «Таис», безнадежно выросший из своих коротких юбок, мокрых блузок и тяжелых ботинок. Но мы по-прежнему заключены в эти чертовы тяжелые ботинки, теперь они смахивают на ржавые, разъеденные кровью мелких животных капканы, не вырваться, вот хрень.

Не вырваться.

Остается только скакать на сцене под фанеру и прижиматься друг к другу на припеве, и целоваться в финале до смерти надоевшими друг другу губами. Целовать Динку все равно что целовать крышку унитаза, такие мысли часто посещают меня; думаю, у Динки найдется сравнение позабористее… Но папики никогда не прочтут подобные мысли, это не заложено в нашем с Ленчиком контракте. По контракту мы с Динкой должны любить друг друга до гроба, жить долго и счастливо и умереть в один день. И быть похороненными под легкие необязательные рыдания секс-меньшинств. Едва приправленные церковной анафемой.

Да, папики никогда не прочтут подобные мысли.

А жаль, иначе они бы не подзывали администраторов и не дышали бы им в лицо чесночно-водочным вопросом: «А девочки могут спеть для нас? Кулуарно… Башляем любую сумму».

За стыдливым «петь кулуарно» умирает от жажды одно-единственное желание: пусть они трахнутся при нас. Ничто так не возбуждает слегка поникшие на поприще большого бизнеса чресла, как секс двух хорошеньких самочек. Образцово-показательная случка образцово-показательной лесбийской парочки. Потрахаться на публике нам предлагают все чаще и чаще, слава больше не защищает нас, контракт со славой закончился у нас даже раньше, чем контракт с Ленчиком. Если все и дальше будет продвигаться такими же темпами, Ленчик в один прекрасный день проснется сутенером.

Но пока до этого далеко, и волнующее созерцание женского секса — нашего с Динкой секса — папикам не грозит.

Правда, не все папики согласны с этим мириться. Некоторые особенно настойчивые предлагают нам это напрямую. Опустив стекла своих «Мерсов», «Лэндкрузеров» и «Лексусов». Теперь у служебных и не очень входов нас поджидают именно они. Они, а не бескорыстно взмокшие от страсти фанаты. Фанаты побежали к чертям собачьим в кильватере неверной славы, оставив нас молча глотать непристойные предложения.

Молча глотать. Возмущаться — себе дороже. И я молча глотаю и боюсь только одного: чтобы Динка не сорвалась. И не обложила «Мерсы», «Лэндкрузеры» и «Лексусы» трехэтажным матом. С нее станется. А папики в ответ на подобные пассажи не обложили бы зарвавшихся лесби свинцом из одомашненных винчестеров.

Динка не срывается, до самого конца: всю свою злость она вымещает на Ленчике и на партнерах по сексу. Тех самых, которым и в голову не придет безнаказанно хватать ее за задницу.

…Ангел тоже не хватает меня за задницу, это было бы слишком примитивно. К тому же я вовремя поворачиваюсь к нему лицом.

— Прекрасно выглядишь, — улыбается мне Ангел.

— Ты тоже, — брякаю я.

— Как ты?

— Нормально…

— Нормально? — Ангелу не очень нравится мой ответ.