Любовники в заснеженном саду

— Что ж не сообщил? — поинтересовался Никита, с трудом отрываясь от мыслей об абсолютах.

— Меня это не касается… У меня своих геморроев полно. А тебя это позабавит… Помнишь ту ночь, когда ты приволокся ко мне с Пятнадцатой?

— И что?

— А вот что…

Митенька открыл ящик кухонного стола, доверху набитый всяким хламом: вилки, ложки, консервные ножи, полиэтиленовые крышки, мумифицированные тушки тараканов, ссохшиеся головки чеснока, противоблошиные ошейники, заляпанные жиром брошюры самого провокационного содержания: от сектантской «Сторожевой башни» до устава Партии пенсионеров. Никиту всегда умиляли эти залежи, он был просто уверен: стоит хорошенько покопаться в этой куче барахла — и на свет явятся неизвестные фрагменты давно утерянной Янтарной комнаты. А так же отбитый нос Сфинкса из Гизы, унесенный в неизвестном направлении наполеоновскими солдатами…

Интересно, что на этот раз извлечет на свет божий Митенька?

Пока Никита размышлял об этом, Митенька вытащил из стола крошечный прозрачный пакетик и повертел им перед носом приятеля.

— Ты знаешь, что здесь?

— Понятия не имею…

— А ведь это твоя вещица… С Пятнадцатой линии…

Сколько Никита не вглядывался в содержимое пакетика, он так ничего и не увидел. Пакетик был восхитительно, обворожительно, сногсшибательно пуст.

— Оригинальная вещица, — осторожно заметил Никита. — Очень оригинальная…

— Я тоже так подумал… Учитывая место, где она к тебе прицепилась…

— И где же она ко мне прицепилась? — Никита все еще не понимал, куда клонит Митенька.

— Я так думаю, что в спальне… Той самой… Где ты нашел второе тело…

Он наконец-то раскрыл пакетик, Митенька. И, покопавшись там неуклюжими пальцами, вытащил самый обыкновенный волос. Светлый и длинный, теперь понятно, почему он не просматривался в крошечном куске целлофана.

Митенька повертел волос в руках, расправил его и даже подергал за концы.

— Узнаешь? — спросил он.

— Нет.

— А зря. Его я снял с твоей куртки. А знаешь, что самое интересное?

— Что?

— Это ведь искусственный волос.

— Что значит — искусственный?

— Искусственный — значит ненастоящий… Волос из парика, одним словом. Мариночка носила парики?

— Не знаю, — стушевался Никита. — Вроде нет… Вроде у нее были свои волосы…

— У нее были свои волосы. Я навел справки. У нее была роскошная шевелюра… Густая… почти львиная… И-эх, не мне досталась…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Просто хочу уточнить. Ты ведь в тот вечер нигде больше не был, я так понимаю? Кроме этой гребаной Пятнадцатой линии…

— Нет, — Никита все еще не мог сообразить, к чему клонит Левитас.

— И знакомых трансвеститов у тебя нет, так?… И плешивых воздыхательниц ты к «Прибалтийской» не подвозил…

— А кто такие трансвеститы?

Левитас метнул на Никиту полный иронии взгляд.

— Ладно, проехали… деревня!.. Так что, по всему выходит, что эту бациллу ты подцепил у Корабельникова. А теперь смотри… Марина Корабельникова была почти натуральной блондинкой… Ее… уж не знаю как назвать… подружка… телохранительница… коротко стриженной брюнеткой.. Ты у нас тоже… коротко стриженный брюнет… Из трех возможных вариантов ни один не сработал. Тогда чье же это добро, позволь тебя спросить… А?..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ДЖАНГО

(продолжение)

…Похороны Марины Корабельниковой были на удивление малолюдными. Респектабельными и сдержанно-аристократическими. Они удивительно шли такому же сдержанному сентябрьскому дню: застенчивое солнце сквозь еще не поредевшую листву, застенчивый молодой батюшка с пухом на щеках и несколько самых близких Корабельникоffу людей.

В их число попали и Никита с Нонной Багратионовной.

Конечно же, стоило только Kopaбeльникoffy приподнять тяжелые веки, как толпы соболезнующих затоптали бы все могилы в радиусе километра, а сочувственные венки с сочувственными лентами можно было бы грузить составами, но… Пивной барон так тщательно оберегал свою частную жизнь, что решил не делать исключений и для частной смерти.