Любовница №2358

Она поклонилась:

— Ваша рабыня, господин. Полная раскаяния и смирения.

Аль-Зарах, как и в прошлый раз, стоял у мозаичной колоннады, ведущей на широкий балкон. Смотрел в глубину двора. Лениво оторвался и направился к нам, покручивая в пальцах серебряную рукоять хлыста. Я невольно сглотнула. Ничто не помешает ему применить его по назначению. Бахат говорила, что он любит сечь. До смерти. Кажется, вот и весь выбор…

— Оставь нас, Масабих.

Толстуха вновь поклонилась и поспешила исполнить приказание.

Когда двери затворились, аль-Зарах приблизился, сдернул покрывало с моей головы:

— Идут ли уроки тебе впрок, Амани? Или Масабих солгала?

Я мнила себя более сдержанной. От звука его голоса в груди рождалось бурлящее возмущение, которое поднималось, угрожая захлестнуть с головой. Не знаю, насколько меня хватит.

Я потупила глаза:

— Да, господин.

Аль-Зарах усмехнулся:

— Это хорошо.

Рукоять хлыста прошлась по моей шее, подцепила узорную накидку.

— Сними это.

Я повиновалась. Ткань с легким шорохом скользнула к ногам. Я осталась в распашном жемчужном платье с обильной вышивкой серебром, из-под которого виднелась тончайшая белая сорочка и лазурные шаровары в тонкую полоску.

Аль-Зарах смотрел на меня, закаменев, прищурив черненые глаза:

— Я помню тебя в красном, как кровь. С бесстыдно оголенными плечами. Как распутная девка. Знаешь, что делают с распутными женщинами в моей стране?

— Я не распутная женщина.

Я не сдержалась. Было достаточно его взгляда, его тона, чтобы все мое смирение рассыпалось к чертям. Самое страшное — я уже забыла о недавних мучениях. Нестерпимая жажда теперь казалась лишь сном, призраком чужого чувства. Надуманным, пересказанным, нагнетенным. Я забыла об угрозах.

Я невольно сжала руки в кулаки и спрятала в складках платья — каждое мгновение я могла лишиться пальцев. Как Бахат. Я ходила по лезвию, по краю пропасти, рискуя с каждым неосторожным шагом провалиться в бездну. Одно его слово — и я могу лишиться жизни. Я будто вошла в клетку с диким зверем, не понимая, смогу ли из нее выйти. Я опустила голову — даже неосторожный взгляд может стать приговором.

Аль-зарах тронул мои волосы, пропускал платиновую прядь между смуглых пальцев, будто любовался контрастом. Поднес к носу и шумно втянул воздух.

— Наши женщины пахнут иначе.

Я с трудом сдержала усмешку: здесь все пахнет одинаково. Специями, дымом костров и вездесущей накхой. Хотелось вдохнуть соленый запах моря, свежесть чистого снега в горах. Горьковатый любимый аромат промерзшего дерева и увидеть Пола. Кажется, сейчас я отдала бы за эту возможность половину жизни. Холодного сдержанного  Фирела вместо этого распаленного жарким пустынным солнцем варвара. Он будто околдовывал, мутил разум. Даже воздух рядом с ним становился плотным, обволакивающим. Я чувствовала его желание в каждом вздохе, в каждом мимолетном жесте. И эти вибрации пронзали меня разрядами тока.

Нас учили улавливать это, реагировать на самую малость. Распаляться и гореть чужим желанием. Тренировали, как собак. Миссис Клаверти это слишком хорошо осознавала. Зная аль-Зараха, она понимала, что при  должном напоре мне просто не устоять. Она бы и сама не устояла. Но это не имело ничего общего с истинным чувством.

Аль-Зарах коснулся кончиками пальцев моей шеи, скользнул по щеке до подбородка, вынуждая поднять голову:

— В моей стране распутных женщин секут плетьми до кровавого мяса. А потом забивают камнями.

Я сглотнула. Аскар-хан пристально смотрел мне в глаза, улавливая малейшие оттенки смятения, страха. Или протеста. Он вынуждал меня на протест. Хотел проверить, сломалась ли я. До какой черты дошла. Я сама не знала этой черты.

— Ты знаешь, что тебе положено за побег?

Я молчала.

— Наверняка знаешь. Ты можешь лишиться пальцев. Языка. Груди.

У меня едва волосы не встали дыбом. С возможной потерей пальцев я уже почти смирилась. Но, языка… Груди… Я невольно поежилась, не в силах даже представить последнее. Это не укрылось от аль-Зараха.

— Ты боишься.

Я снова молчала

— Это хорошо. Значит, еще не все потеряно. Пока в человеке есть страх — им все еще можно управлять. Если ты не хочешь поддаваться иным рычагам.

Он положил руку мне на талию, провел до груди, накрыл ладонью и сжал через ткань:

— Было бы жаль лишить тебя этой роскоши. Они утверждают, что у тебя был лишь один мужчина. Это так?

— Так.

— Я запрещаю тебе вспоминать о нем.

Я не сдержалась:

— Вы все еще уверены, что можете повелевать моими мыслями?

Он ухватил меня за подбородок и заставил смотреть в глаза:

— Мои желания станут твоими мыслями.

Я невольно замечала, как шевелятся его четко очерченные губы с едва заметной темной каймой. Мне кажется, его мать была белой, такой же, как я. Несчастной пленницей, навеки заточенной в этой проклятой пустыне. Масабих рядом с ним — едва ли не чернокожая, будто недомытая.

— Твоя прежняя жизнь забудется, Амани. Ты приняла истинную веру — теперь между нами нет преград.

— Разве любовь не значит ничего?