Любовница

– Я так хотела бы быть твоей единственной женщиной. Единственной! Понимаешь? И знать, что ты будешь принадлежать мне завтра, и в будущий понедельник, и также в Сочельник. Понимаешь? – Я плакала. – Я хотела бы быть твоей единственной женщиной. Только это.

Он опустил голову. Сжался, словно сказанное мной было подобно удару, и теперь он ожидал следующего. Он вытащил палец из горлышка бутылки и замер в этой позе. И молчал. Потом встал и пошел к морю. Я сидела, не в силах пошевелиться. Возвратившись, он коснулся моей головы и тихо произнес:

– Прости меня.

Потом прошел в кухню и стал готовить завтрак. В тот день мы не занимались любовью. Следующей ночью тоже. А потом возвращались в Варшаву.

Вот тогда, на обратном пути из Хеля, я поняла, что никогда он не будет только моим мужчиной. Иметь его всецело можно только на время. И я должна с этим смириться. Если нельзя обладать булкой целиком, то можно получать радость от выколупывания изюминок и поедания их. Кроме того, стоит жить минутой, хотя часто хочется положить собственное сердце в холодильник. И когда, возвращаясь из Хеля, мы подъехали к Варшаве, я совершенно смирилась и дотронулась до его руки. Там, где самые выпуклые жилы. И когда мы подъехали к моему дому, он поднялся со мной на пятый этаж. Донес чемодан. И остался на ночь. И такая смирившаяся я и сейчас.

Завтра мой день рождения. И годовщина его свадьбы. Уже девять недель у меня нет месячных. Я жду его ребенка. И уже совсем не боюсь его кольца. Завтра я скажу ему, что нельзя покупать два букета роз и думать, будто вручаешь их женщинам из двух разделенных Вселенных.

Он, несомненно, это поймет и уйдет от нас. Но все равно мне останется от него целый мир. Младенческий.

НОЧЬ ПОСЛЕ БРАКОСОЧЕТАНИЯ

«А Хельга меня страшно разочаровала», – с гневом подумала она, изо всех сил толкая спиной тяжелую стальную дверь и сметая с бетонного пола куски щебня и осколки разбитой лампочки.

Эти последние два часа ей хотелось побыть совсем одной. Она повернулась к двери, чтобы запереть ее на замок, и увидела над головой календарь, который Гедда повесила на одном из ржавых болтов, укрепляющих конструкцию двери.

«Моя малышка Гедда», – с нежностью подумала она, вспоминая то, что случилось несколько дней назад.

Было раннее утро. Все еще лежали в постелях. Давно уже стали привычными взрывы наверху, но тот показался таким близким, что маленькая Хайда, которая спала, прижавшись к ней, проснулась и испуганно заплакала. Тогда Гедда встала и в одной ночной рубашке, босиком пробежала по бетонному полу, подвинула к двери стул, обычно стоявший у туалета, встала на него и повесила календарь на этот ржавый болт. А когда спускалась со стула, то зацепилась ночной рубашкой за его спинку и порвала ее. Она так громко рассмеялась, что даже Гельмут, которого, как все были уверены, не разбудил бы и взрыв гранаты, подброшенной под кровать, открыл глаза. А Гедда, которой не было и семи лет, спокойно, с достоинством поправила остатки рубашки и с поднятой головой вернулась в постель.

Моя маленькая любимая Гедда…

Сейчас она так же спокойно проглотила содержимое ампулы, которую подал ей этот сопливый, трясущийся от страха, ничтожный докторишка Штумпфеггер или как там его. Гедда проглотила и с достоинством опустилась на диван, а этот Штумпфеггер так застонал, что Хельга со страхом посмотрела на меня.

Моя маленькая Гедда…

Это Гедда повесила календарь. А потом они все семеро, она и дети, – Иозеф жил в главном бункере рядом с фюрером – начинали каждый день с отрывания листка календаря, это делала Гедда. Театрально сосредоточенная, следящая за тем, чтобы не зацепиться ночной рубашкой за стул, – они всегда улыбались при этом. Только Гельмут спал, как обычно. И сегодня утром все было так же. Гедда забралась на стул и оторвала листок. Последний. 1 мая 1945 года. Четверг.

Моя маленькая Гедда…

Она повернула ключ в замке стальной двери, отделяющей ее комнаты от коридора, ведущего к главному входу и дальше по крутой лестнице, двумя уровнями ниже, к главному бункеру. Она не выносила этого места. Как Йозеф мог согласиться, чтобы она с детьми жила так высоко, под самой крышей левого крыла бункера? Над ними был только слой земли в саду рейхсканцелярии. Взрывы снаружи стали невыносимыми. У него была удобная комната шестнадцатью метрами ниже, рядом со спальней фюрера в главном бункере, и он не слышал этого ада!

Она отошла от двери и присела на диван возле умывальника. У нее оставалось два часа и семнадцать минут. Было 17.03. Йозеф придет сюда в 19.20. Будет одет, как обычно, элегантно. Шляпа, белые кожаные перчатки. Интересно, наденет ли он те, которые она подарила ему на сорокачетырехлетие?