Любовница бури

Когда Монстр говорил обо всем этом величии, он снова казался совсем ребенком, впечатлительным и наивным, насмотревшимся в синематографе фантастических картин, наивно верящим в правдоподобие всего, творившегося на экране. Но при этом в такие минуты он был таким прекрасно-вдохновленным, что Поль невольно восхищалась тем, что человеческое существо вообще способно быть настолько крепким в своей вере.

Ей было неизвестно это чувство, религия обошла ее стороной, хотя в колониях и была возможность посещать церковь для живших вдали от дома французов, расположенную в соседнем, более крупном городе. Она верила в простые вещи, в выживание любой ценой, в себя и своих друзей. Была ли она такой фанатичкой идей сопротивления? Вряд ли.

Скорее, просто противницей мысли, что один народ может безнаказанно сживать со свету другой, с какими-то сомнительными целями. Что люди должны страдать из-за политических игр, а дети оказываться брошенными родителями, отправившимися на бесконечные и бессмысленные войны. Что все это – все вот эти мистические поиски, рассуждения о том, что одна нация лучше, а другая хуже, что человек просто имеет право отнять жизнь другого человека – имеет хоть какой-то смысл.

– А ты? Почему ты хочешь этого? – прошептала она и вспомнила те картинки, которые видела в голове у Шварца, когда он добровольно открыл перед ней собственный разум. Кошмары психиатрической лечебницы, сравнимое с пытками по жестокости лечение; одиночество, осуждение окружающих только за то, что он родился не таким, как они. Но ей почему-то хотелось самой услышать от него откровение, а не строить собственные доводы.

Монстр дернулся от этих слов, словно от удара плетью. Больше разговоров о политике нацистов и новостей с фронта он избегал только тем, касавшихся его самого, его чувств, мыслей и особенно прошлого. Поль даже начало казаться, что он в тот раз вовсе не планировал позволять ей увидеть психиатрическую больницу, что это вышло случайно, а она попросту беспардонно украла у него это личное воспоминание, скрытое за семью печатями.

– С этой силой ты смогла бы найти своих родителей, – быстро перевел тему мужчина, – разве ты не хочешь этого?

– Нет, – коротко выдохнула Поль. Рихард изумленно вытаращил на нее глаза. Он ждал совершенно другого ответа. Вероятно, был уверен, что нашел главную ахиллесову пяту девушки и сможет надавить на нее. И вот… какое разочарование.

– Они отказались от меня. И… я думаю, что сделали бы это снова, – принялась терпеливо объяснять арестантка, словно говорила с неразумным ребенком, задававшим вопросы об устройстве окружающего мира, – если они не умерли, конечно. Но если они мертвы – поиски тем более бессмысленны. Что изменит знание о том, кем они были и где похоронены? Прошлое мешает двигаться дальше.

– И ты не держишь на них зла? Не хотела бы отомстить за то, что они так обошлись с тобой? Они даже имени нормального тебе не дали! Что это вообще за собачья кличка?

Поль задумчиво разгладила складки на своей безразмерной рубахе, пожевала губы. Ей было даже немного неловко от того, что она воспринимала все это без какого-либо энтузиазма, а Шварц, будучи чужим ей человеком, так сильно из-за этого разволновался. В это время она вообще не понимала смысла мести. Конечно, слово ей было знакомо, она читала о нем в книжках, где все эти несчастные герои вроде графа Монте-Кристо посвящали этому всю свою жизнь; слышала истории про традиции далекой Сицилии. Но она совершенно не могла себе представить, чтобы сама занялась чем-то подобным, вместо того, чтобы оставить прошлое в прошлом и спокойно жить дальше.

– Нет, – она слегка качнула головой, – какой смысл мне злиться на них?

Она так увлеклась своими мыслями, что не заметила того, какое сильное влияние ее слова оказали на Монстра. Он нахмурился, вскочил и снова начал измерять широкими шагами тесную каморку. После очередного круга он вернулся к Поль и, прежде, чем она успела среагировать, снова коснулся ее виска. Девушка не была готова к вторжению и ее ментальные щиты рухнули. В глазах потемнело и по застилающей мир мутной пелене пошли волнами обрывки воспоминаний, самых темных, самых злых и неприятных.

Голод и постоянная жажда в пустыне. Грубость и жестокость людей. Лицо того страшного грязного араба, который зажал ее в переулке с вполне понятными намерениями, пока она не всадила ему в живот свой кривой маленький нож. Как бежала потом к Фалиху и они, собрав все ценное, пробирались в Танжер, спасаясь от возмездия и наказания. Спасаясь от себя. От чувства вины за непреднамеренное убийство. Тяжелые дни в Париже, изнурительная работа, стертые в кровь пальцы от трудной работы, боль, усталость, снова голод, голод, голод… И день, когда она попалась в руки гестапо, бесконечные часы в темном подвале, копошащиеся в углах крысы, жестокие пытки… Переломанные кости, загнанные под кожу иглы, побои…

Титаническим усилием Поль удалось прекратить это жуткое путешествие в темные глубины собственной памяти. Тяжело дыша, она откинулась на спинку стула и злобно уставилась в низко склоненное над собой лицо Шварца.