У нее в жизни было так мало любви, хотя вряд ли Роберт по-настоящему любил ее. Да и Бэй тоже. Они оба любили ее тело. Она все еще достаточно молода, чтобы испытывать желание, несмотря на годы вынужденной непорочности. Сможет ли она прожить следующие тридцать лет, не пожелав еще хотя бы одной ночи с Бэем?
Еще одна ночь может у нее быть. Во всяком случае, день. Она может позволить ему это прямо сейчас, может сосредоточиться на каждом поцелуе, ласке, объятии. А потом хранить их в закромах памяти для предстоящих холодных зим, как фунты стерлингов в глиняном кувшине.
Дать Бэю хотя бы малую толику того, что он хочет, за те деньги, которые он, похоже, твердо намерен пожаловать ей. Позволить себе эту лебединую песню, как он выразился. Почувствовать его на себе и в себе, его руки, язык, зубы на своем теле.
Она поднялась, и он быстро встал, озабоченно сдвинув брови.
Она облизнула губы.
– Я не могу дать тебе три месяца, Бэй. Но могу дать тебе три часа. Сейчас. Это все, на что я осмелюсь. – Она протянула к нему дрожащую руку.
Он прижался поцелуем к ее руке.
– А вдруг я смогу убедить тебя подарить мне чуть больше времени? Скажем, месяц?
– Попытка не пытка. – Шарлотта почувствовала, как приподнимаются уголки ее рта. Должно быть, она такая же ненормальная, как и Анна Уитли, но он такой неотразимо соблазнительный!..
– Что ж, принимаю вызов. В сущности, уже принял. – Он прижал ее ладонь к своим бриджам. – Видишь? Я тверд с тех пор, как вошел в твою дверь. Пойди задерни шторы в спальне. Мы же не хотим удивлять мистера Трамбулла.
Шарлотта и сама была удивлена. Но она отбросила осторожность, мысленно отгородилась от всех сомнений и повела Бэя к себе в спальню.
Он развязал ее дурацкий чепец. Это же просто преступление – скрывать такие волосы. Блестящие волнистые локоны растеклись по спине, когда он осторожно вытащил все шпильки до единой. Шарлотта стояла тихо, опустив глаза, словно боялась встретиться с ним взглядом. Ресницы казались неестественно темными на бледной коже.
Шарли боится его! И боится себя, боится того, что происходит между ними. Ему придется подготавливать ее нежно, не спеша, если еще есть надежда превратить три часа в тридцать дней. Он с удовольствием предвкушал целый месяц восхитительных баталий как в постели, так и вне ее. Он умеет быть убедительным и на словах, и на деле. Она упадет со своего пьедестала прямо в его объятия.
Но, если честно, это она убедила его приехать за ней сюда, не приложив к этому ни малейших усилий.
Комната ее была маленькой, простой, девичьей, с белоснежным, без единой складочки бельем. Скоро он это изменит. В Байяр-Корте у него массивная елизаветинская кровать, на которой может поместиться целая небольшая семья. Он представил себя и Шарли, занимающихся любовью там, словно в каком-то экзотическом восточном шатре. Сегодня ему придется сдерживать свое желание, иначе они окажутся на покрытом домотканым ковриком полу. Он расстегнул ее простое синее платье, надеясь, что она, по крайней мере, протянет руку к его шейному платку, но она продолжала стоять совершенно неподвижно. Как христианская мученица, покорно дожидающаяся на фарфоровом блюде, когда лев придет за своим ужином. Так не пойдет. Она серьезная и скованная, как монашка. Неужели уже забыла, что сама предложила заняться любовью прямо здесь и сейчас? Он просто пришел на чай, ожидая очередного отпора.
Он всунул один палец ей под мышку и пощекотал. Она дернулась, закусила губу, но ничего не сказала. Он пощекотал еще, на этот раз обеими руками, и она тихо вскрикнула. Платье упало на пол. Она повалилась спиной на кровать, а его пальцы продолжили свое озорство. Теперь она, беспомощная, смеялась и извивалась. Лицо немножко порозовело от гнева и... удовольствия.
– Прекрати немедленно! – закричала Шарли, прежде чем взвизгнуть. Пока она безрезультатно отбивалась, грудь ее под корсетом вздымалась и опадала. Губы приоткрылись, чтобы запротестовать. Ему пришлось прекратить эту взаимную пытку, поэтому он поцеловал ее, как хотелось сделать с самой первой-минуты, когда он чуть не лишился головы, входя в ее домик.
У Шарли был вкус кресс-салата и масла. Такая сладкая. Мягкая. Он обхватил ее лицо одной рукой, а второй развязал шнуровку, чтобы освободить пышную грудь. Она идеально легла в его ладонь, само желание и соблазн. Он скучал по апельсиновому запаху, по бархату кожи. Скучал по всему, даже по ее вспыльчивому нраву и безобразным чепцам. Он хотел признаться в этом, но время умолять прошло. Пора воспользоваться другими методами.