Любовница президента

Да, да, да

Хватит мне врать

Я был как Хатико, тебе лишь бы слинять

Ну, а теперь дверь закрыта

Давай, ищи выход

Я не хочу тебя понимать

Друзья говорили, типа, к этому шло

А я в ответ: Да пошло оно всё!…

(с) Поболело и прошло

HENSY

Она жила в зачуханном, старом районе на отшибе города. Какими путями добиралась до работы - известно только ей и бабкам, которые в шесть утра прыгают в маршрутку и полдня путешествуют по городу. Универ находился в другом конце. Злорадное ощущение триумфа, что живет паршиво и денег нет. Значит, Сева - недостойное чмо.

Накинул капюшон на голову, руки в карманы, потому что холодно, в ушах какой-то модный рэп. И раздражает, и нравится. Хочется выдернуть и врубить другое. Но слова прибивают, заставляют слушать и даже жать на перемотку.

«Не хочу больше думать о тебе…не хочу даже вспоминать твои глаза… Не хочу, но эти мысли в голове… Ты и я…Забудь ее…забудь».*1

Она не видит, как он следом идет, переходит на соседнюю улицу. Она торопится. К кому, бл*дь? К Севе? Интересно, она с ним приехала? От одной мысли об этом ушлепке рядом с ней пробрало до костей холодом. Возникло желание переломать ему все ребра.

У нее легкая походка, и она по-детски перепрыгивает через лужи, поправляет волосы, которые от ветра лезут в лицо. Он помнит, какие они мягкие и как пахнут. Провел взглядом до дома, выдыхая дым от сигареты сквозь зубы. Посмотрел вверх на окна. На пятом живет. Дом вот-вот развалится в труху. На лавке личное СМИ района с семечками и парочкой трясущихся шавок. Можно будет потом навести справки. Но он не приблизился, остался стоять за кустами. С сигаретой в зубах.

Хотел было уже уйти, как вдруг увидел – вышла из подъезда за руку с ребенком. Сигарета выпала изо рта, и руки сжались в кулаки. Со скрипом с болью.

Родила, значит. От козла-предателя. У девочки лет пяти волосы длинные, вьющиеся, темные, на ней красное пальто, красные резиновые сапоги. Михайлина наклонилась к ней, надела шапку, поцеловала ребенка. Интересно, ищет там черты своего любовника? Почему-то, когда увидел чужого ребенка, возникло это оглушительное чувство, адская ревность и лютая тоска. Потому что отчетливо понимает – он ее трахал. Кончал в нее. Его проклятое семя проросло. Она носила в себе и рожала. Ее предательство обрело физическую оболочку и получило имя. Стало бесконечным.

Снова следом. Как больной на голову маньяк. Идет и чувствует, как солью на сердце с каждым шагом. Любая мысль о ней и ком-то другом поддевает кожу лезвием. Взгляд невольно останавливается на ребенке. Девочка прыгает по лужам, вода брызгает в разные стороны. Младший брат примерно такого же возраста. Но там куча нянек, мамок. Не подойти. Да ему и не дают подойти.

«Он будет плохо влиять на нашего Славика. Пусть держится от него подальше.

Славик совсем маленький, им не о чем говорить и не во что играть. От твоего среднего сына сигаретами воняет. За Славиком мама моя присмотрит»

 Голос Ирины тут же мерзко зазвенел в голове, и Демьян дернул ею от раздражения. Настолько держат его вдалеке от своего сына, как будто он прокаженный. И к черту. Ему это тоже на хрен не нужно.

Михайлина остановилась, начала что-то искать в карманах. Видимо, сотовый. Девочка в красном пальто прыгает по тротуару. Размахивает шариком. До Демьяна доносится голос ее матери, лишь обрывочные фразы. Улыбается. Наверное, со своим говорит. Тварь. Какого хрена она приехала? Так хорошо без нее было. Он даже не вспоминал о ней… Почти. Не выдержал, подошел, дернул за локоть.

Обернулась, и улыбка тут же пропала. Опустила руку с сотовым. Какие-то доли секунды - он выпал из реальности, потому что завис. Потому что лицо ее вблизи увидел, и накрыло. Судорожно глотнула воздух, быстро перевела взгляд на девочку, которая что-то напевала и разбрызгивала воду.

- Ты следишь за мной? – выдохнула Михайлина и хотела спрятать сотовый, но Демьян отобрал его и поднес к лицу.

- Это я. Ее очередной пацик. А ты кто?

- Эдуард Геннадьевич, логопед Полечки. Где Михайлина Владимировна? Вы кто такой? – пожилой голос заставил одернуть сотовый от уха.

Да. Ошибочка вышла. А где-то внутри екнуло. Значит, не кому-то лыбу давила, а с доктором любезничала. Михайлина отобрала у него телефон.

- Простите, я… я уронила сотовый, его подобрал какой-то наглый мальчишка, - бросила взгляд на Демона, а тот силой сдавил челюсти. Мальчишкой его назвала. Какой он на хрен мальчишка? – Да, мы будем у вас во вторник. У Поли все получается. Она молодец. Спасибо. До свидания.

Все это время смотрела в глаза Демьяна своими светлыми голубыми глазами с длинными пушистыми ресницами, не тронутыми косметикой. Он рассмотрел на ее щеке родинку. Ту самую, которую всегда хотел потрогать пальцем, проверить - родинка это или крошка. До безумия захотелось сделать это прямо сейчас. Но он удержался.

- Ну что? Где ее папаша?

Кивнул в сторону ребенка.

- В работе весь? Одну тебя отпустил?

- Не твое дело. Просто не твое дело. Если ты…если ты хотя бы еще раз приблизишься ко мне или…или к моему ребенку!

- То, что? – рявкнул ей в лицо. - Что ты можешь сделать? Ты? Ты же никто. Убогая, нищая оборванка. Такой жизни ты хотела для себя, когда бросала моего брата? Об этом ты мечтала?

- Какой угодно, только не с ним и… не с тобой! Подальше от вашей больной семейки!

Выпалила и хотела его обойти, но Демьян помешал ей это сделать.

- Совесть не мучает? По ночам он тебе не снится? Брат мой?

- Снится! И я каждое утро просыпаюсь в холодном поту и радуюсь, что это только сон. Радуюсь, что он никогда меня больше не тронет.

- Что? Что ты сказала?

- Что слышал. А теперь отойди, мне с дочкой в магазин надо, ей ужинать скоро.

- Как все просто. Отойди, отодвинься. Как проходят твои сборы? И где твое еб*рь? Чего не защищает тебя? М? Или ты ему не рассказала?

- Оставь меня в покое! Я никуда не уеду! Понял?

     Глаза продолжают следить за маленьким красным пальто и шариком. Вот он вырвался из руки девочки, вспорхнул выше, и она побежала за ним. Через дорогу, протягивая маленькие ручки.

Быстрый поворот головы. Фары огромного грузовика, приближающиеся на невероятной скорости. Где-то до кровавых трещин в барабанных перепонках дикий вопль:

- Паулинааааааааа!

И свист ветра от быстрого бега, от прыжка. Рука подхватывает почти невесомого ребенка. Удар боком об асфальт. Счес щекой и покатился на обочину. Застыл с девочкой у себя на груди. Держит. Он ее держит обеими руками изо всех сил. Медленно открыл глаза и встретился взглядом с такими же голубыми глазами, как и у Михайлины. Смотрят на него. Огромные, похожие на два блюдца с ресницами с километр.

- Шалик! Там! – показала пальцем наверх.

- Поляяяя! Поленька моя! Поляяя!

Михайлина упала на колени, отобрала у него ребенка. И целует ее, целует, плачет навзрыд, волосы гладит. Демьян поднялся с травы, чувствуя, как трещит от удара башка, как ломит левое ребро и колено. Взгляд отвести не может от молодой женщины, целующей, ласкающей ребенка. Красивая. До сумасшествия красивая. Ей идет быть матерью.

Поднялся на ноги и с трудом стал на левую ногу.

- Зачем ты побежала? Зачем? Мама говорила тебе… говорила - на дорогу не бегать.

Прижимает к себе девочку и вдруг сквозь слезы шепчет ему:

- Спасибо…спасибо тебе.

Неожиданно и почему-то больно. Почему-то не хочется ее "спасибо". Ненависть куда привычней. С ней комфортно. А от «спасибо» ноет под ложечкой. От «спасибо» дух захватывает, и какая-то слабость наваливается. 

- Папа…, - заявляет девочка и тычет в него пальцем.

- Нет… это не папа. Это…это Дёма.

- Дёма. Дёма. Дёма холосый?

Спросила и на мать посмотрела, губы поджала в ожидании ответа.

- Да… Дёма хороший. – девочку на землю поставила.

Потом протянула руку к его щеке, но он резко дернулся назад, скривился от боли в колене.

- Твоя нога. Надо в травмопункт. Может, ты ее сломал.

Беспокойство в ее голосе такое же болючее, как и «спасибо».

- Нормально все. Не трогай.

Выставил руку вперед. Захотелось оттолкнуть с такой силой, чтоб сама на дорогу вылетела, но не смог. На него «блюдца» смотрят. 

«Папа…папа…папа…» - ее голосом, - «Она что не знает, как выглядит ее папа?» – уже вопрос самому себе.

- Поехали ко мне, я лед приложу, и рану на щеке промоем.

- Дёма, Дёма. Дёма.

Девочка стоит и дергает его за рукав куртки.

«А поехали. Отчего не поехать. Познакомимся поближе. Посмотрю, с кем живешь и от кого родила»

- Поехали.

Они жили в маленькой двухкомнатной квартире. Назвать ее двухкомнатной можно было с натяжкой. Вторая комната представляла собой маленький квадрат с детской кроватью, окном и маленьким столиком.

- Кросы сними и в ванну мыть руки.

Сама сбросила свои туфли и нырнула в комнатные тапочки с какой-то глупой опушкой. Потом склонилась к ребенку, снимая с нее пальто, сапожки. Он не сразу понял, что смотрит на нее, как ошалелый. Не отрываясь. Как она приглаживает волосы дочери, как целует ее поцарапанную ручку. Каждый пальчик. Черт, он никогда не думал, что женщина может быть сексуальной в дурацких тапках, растрепанная, стоящая на корточках перед ребенком. Но она была. Реально была оху**но сексуальной, особенно прядь волос, которая упала ей на глаза, и она дунула на нее и вдруг резко обернулась к нему. Улыбка растаяла. Всегда, когда она смотрела на него, ее хорошее настроение оканчивалось.

- Что такое? Да…у нас не хоромы.

- И что? По хер! – пожал плечами, пошел в маленькую ванную комнату, открутил кран, увидел, как подтекает вода, оставляя ржавые полосы в раковине. Полотенце висит чистое. Посмотрел на полку. Нет ничего, что указывало бы на то, что она живет не одна. Никакой мужской бритвы. Лосьона. Всего две щетки. Одна большая, вторая маленькая. Обе розовые. И мыло детское. Не жидкое, как он привык, а овальное в зеленой мыльнице. Черт! Неужели кто-то еще вот так живет? Внутри защемило, стало как-то паршиво и неуютно. Посмотрел на свое отражение в зеркале и увидел грязную, разодранную об асфальт щеку. Урод. В отражение хотелось плюнуть. Как много лет назад, когда сравнивал себя с Бодей. Накачанный, сильный, с красивыми чертами лица Богдан, и он - с кривоватым, когда-то сломанным носом, торчащими скулами, губошлеп.

- В кого он такой губошлеп? В твоих, что ли? Рот, как у буратино! – голос матери отца звучит из детства. И собственное ощущение убогости и ущербности волной отвращение к самому себе. – Как от разных родителей. Такой красавчик Боденька и это отродье злобное. 

Опустил взгляд и вымыл руки.

- Вот…чистое.

Михайлина подала ему пушистое детское полотенце с какими-то лягушками. То смотрит в глаза, то опускает веки. Как будто стесняется своей этой бедности. Неловко ей. Или он ей не нравится, и хочет поменьше видеть лицо Демьяна.

- Проходи сразу на кухню, у меня там аптечка. Прости, тапок запасных нет. Но здесь чисто. Мы с Полей каждый день подметаем и моем пол. Да, Поль?

- Даааа. Поля подметает, а мама моет.

- Потому что Поля кто?

- Поля молодец и холосая девочка. – доносится голос, и Демон сам не заметил, как усмехается. Смешная девчонка.

Парень прошел на кухню, в которой вдвоем и развернуться негде.

- Садись.

Михайлина толкнула его на стул, и он послушно уселся, глядя, как она в уютном домашнем платье стоит в дверях, руки подняла, волосы закалывает, а Демьян взглядом скользнул по высокой груди под цветастой тканью и судорожно сглотнул.

Девушка развернулась к шкафчикам, открыла один из них, стала на носочки, потянулась вверх, пальцы почти достали до пластиковой коробки. Инстинктивно встал со стула и легко достал коробку. Михайлина развернулась, и они вдвоем замерли, за коробку держатся. И он на мгновение сдох в ее глазах. Забарахтался жалко на их дне, цепляясь за темно-синие разводы, пытаясь вынырнуть, и почему-то не мог. Потому что у нее матовая сливочная кожа, потому что ее губы вблизи нежно-розовые, а ресницы на кончиках светло-рыжие. И башню сносит. Срывает к такой-то матери. Хочется ее. Кусочек. Один глоток. Просто тронуть кончиком языка. Узнать, какая она на вкус…мечта. Чужая.

- Спасибо. Сядь. Я так не достану. Ты вымахал за эти годы.

И улыбнулась. ЕМУ. Отшатнулся и тяжело рухнул на стул. Подошла ближе, открыла свою коробку, сунула ему в руки. Откупорила зубами какую-то бутылочку, а его застопорило, заклинило, и все. Не может отвести взгляд. Намочила ватку. Начала щеку вытирать. Какая красивая. Недосягаемая. Недоступная.

- Вспомнила, как когда-то так же руку твою мазала. Помнишь?

В глаза посмотрела, продолжает улыбаться. Ей идет. Кажется совсем девочкой. Вся в его вкусе. И не отпускает. Как в той долбаной песне…

- Нет.

- Ладно.

Но улыбки и след простыл. И он злорадствует и тоскует одновременно. По улыбке ее. Адресованной ему.

- Ну вот. Ничего серьезного. А теперь ногу показывай и ребра свои.

- Та щас. Все. Хватит в доктора играться.

Хотел встать, но она придавила его за плечи обратно к стулу и нагло стащила через голову его футболку. Это было не просто эротично, это было настолько крышесносно, что у него заныло в паху, и стон застрял в горле.

- Ужас! А вдруг там перелом? – всхлипнула и тронула ладонями его голую спину. – Это не синяк. Это синячище.

 Пи***ц! Что она творит? Какого хрена! Пусть не смеет его трогать… не трогает…трогает…трогает… да… еще…еще…еще. Глаза сами закрылись, а ее пальчики бегают по его ребрам.

- Здесь сильно болит? А здесь?

- Да…болит, - сам не понимает, что говорит.

- Я лед приложу. Подожди, не шевелись. Перелома, наверное, нет.

Демьян и не шевелится. Он сидит и даже не дышит, потому что знает, что вздох сделает, и сорвет, как после пробежки или тренажерки. И дыхание перевести не сможет.

- Вставай.

 Встал послушно и смотрит на нее сверху вниз, как она лед в полотенце заворачивает и прикладывает к ребрам.

- Держи. Потом убирай, если сильно холодно. А я ногу посмотрю.

Резко поднялась, оказалась в миллиметре от его лица. Выдохнула, и его обожгло ее дыханием. Выронил лед, сдавил за руки. Оттеснил к столу. За талию схватил и к себе прижал изо всех сил. Голова кружится, глаза маревом кровавым застилает, запах ее с ума сводит. И ни одной мысли. Только голод, жажда, адское желание обладать.

- За этим позвала? Этого хотела? Хотела же, скажи!

Губы ее пытается поймать, удержать за волосы, пока вдруг не ощутил, как от пощечины взорвалась болью щека. Тут же отрезвило, а на место взорвавшейся похоти нахлынула злость.

- Ты идиот? Я по-дружески. Ты же мне, как брат. Мальчишка совсем. Я… посмотреть, помочь. А тыыы!

 И его триггернуло. От себя отпихнул изо всех сил.

- Мальчишки в детском саду, поняла? Не брат я тебе! Никто! Ясно? Доктора, бл*дь, из себя возомнила.

Закрыла ему рот ладонью.

- Не матерись! Поля услышит!

- Срал я на твою Полю.

Отшвырнул ее руку, вскочил со стула, но Михайлина схватила его за руки и развернула к себе.

- Ты! Хватит! Ты же не такой! Ты другой! Я знала тебя другим! 

- Каким?

- Добрым… нежным… сочувствующим.

- Дура ты!

Руки выдернул, куртку на голое тело натянул и оторопел у самых дверей. Там малышка стоит, преграждает путь. В руках игрушечный молоток.

- Ты не холосый! Ты маму обидел! Ты плохой! Я тебя бить буду!

И замахивается на него, лицо злое, смешное.

«Я тебя побью, понял? Еще раз мою машинку возьмешь! Это мне мама подарила! Мне! Ясно?

Лицо Богдана злое, волосы на лоб упали…»

Лицо брата в детстве наложилось на лицо девочки. Словно одинаковые картинки. Только цвет волос разный и глаз. Тряхнул головой, повернулся к Михайлине. Она стоит в дверях кухни, смотрит то на него, то на Полину. Потом подошла к малышке, села на корточки, забрала молоток.

- Дёма уже уходит. Ему пора домой.

- Он плохой. Я буду его бить!

- Нельзя никого бить, Поля. Мама тебе говорила.

- Он не мой папа! Он плохой! Я думала, папа, а он нет… плохой! Плохой! Ты говолила, папа сколо у нас появится… а его нету. Не папа… не папа. Плохой! Где наш папа? Где он?

Обошел ребенка, открыл дверь и выскочил в коридор. Наконец-то вздохнул полной грудью. Быстрым шагом сбежал по лестнице, выскочил на улицу. Что ж это за трындец какой-то? Почему его так срывает? Почему рядом с ней ни дышать, ни смотреть, ни пить, ни есть.

___________________________________________________________

*1 Не хочу больше думать о тебе. Исп. Dabro (прим. автора)

Глава 10

Первые месяцы я хотела избавиться от нее. Хотела любыми способами стереть любое напоминание об этом изверге, боялась его наследственности, ненавидела малышку за то, что связывает меня по рукам и ногам. Всю беременность я нервничала, пропускала анализы, не стала на учет в консультацию. Я думала о том, что эта беременность может помешать мне забрать мою Дашу. Ведь Даша уже была, она уже поселилась в моем сердце, а ребёнок эфемерен. Он, как что-то, принадлежащее его отцу. Чужеродное. Не мое.

До первого крика в родильном зале, до первого взгляда в сморщенную мордашку и осознание, что я влюблена. Что больше никогда в жизни не буду принадлежать себе, и никого никогда не смогу любить сильнее, чем это маленькое существо. Взяла на руки, прижала к груди и…поняла – ОНА МОЯ. Прежде всего. Ее отец принимал в ней самое примитивное участие. И никогда не будет претендовать на нее. Это была безмерная радость – ведь Галаи от нас отказались.

- Почему он кличал на тебя?

- Мы поссорились. Взрослые тоже иногда ссорятся.

- Он злой и класивый. Лазве класивые бывают злыми?

Я усмехнулась и поправила плюшевое одеяло. Прилегла рядом с Полей.

- Бывают. Но он не злой… просто обижен.

- Он к нам еще плидет?

- Возможно.

- Ладно. Ласкажи мне сказку пло Клошечку Хавлошечку, и я буду спать.

- Про Хаврошечку не буду. Ты всегда плачешь.

- А ты плидумай холоший конец.

- Хитрая какая.

- Плидумаешь?

- Придумаю. Закрывай глазки и слушай.

Она уже давно спала, а я не могла уснуть. Все время невольно терла между собой пальцы, которыми касалась его спины. Как будто на них все еще осталось ощущение юношеской кожи. Она у него горячая, гладкая, шелковистая с золотистым отливом. И руки… не как у мажора, а грубые, с выпирающими костяшками, жесткими ладонями. Не знай я Галаев, могла бы подумать, что ему приходилось работать физически. В нем была какая-то зверская, примитивная привлекательность. Хищная, ядовито-сексуальная, вызывающая, харизматичная внешность. Торчащие в вечном беспорядке черные волосы, толстые брови, раскосые глаза, высокие, широкие скулы и большой, чувственный рот.

У него красивое тело. Юное, мужественное, поджарое. Со стальными мышцами, выделяющимся прессом. Почти безволосая грудь, и тонкая полоска от пупка под широкий кожаный ремень, чуть ниже под ширинкой внушительная выпуклость.

И взгляд. Волчий, дикий, необузданный. Пробирает до костей. Когда руками своими сгреб меня, сдавил, выдыхая мне в лицо. По всему телу дрожь прошла. И, нет, не отвращения. А незнакомая, будоражащая, огненная волна зацепила соски, скатилась к низу живота и разлилась истомой в промежности. От неожиданности я оторопела. Мне захотелось его ударить, сделать ему больно. Чтобы отрезветь… я ведь не могу к этому мальчишке вот так. Не могу ощущать…возбуждение? Он противен, он ненавистен… он… Он спас мою дочь. Вот так вот просто. В разгар нашей ссоры, не раздумывая, еще до того, как я поняла, что происходит, просто взял, закрыл собой и упал с ней на обочину.

Он мог погибнуть вместе с ней. Но даже не подумал об этом. Промакивала его щеку и смотрела в эти зеленые глаза. Острые, жгучие… как будто разрезают на мне одежду. Трогают тело, жгут мою кожу. Мне почему-то казалось, что эти нервные руки с длинными пальцами умеют ласкать женское тело. И… этот рот. Как близко он от моих губ. Если поцелует, я… что я сделаю? И перед глазами адские картинки бешеного поцелуя, как сдирает с меня одежду и берет прямо там на кухонном столе… О, боже! Я ведь никогда ничего подобного не испытывала. После Боди… секс стал чем-то неприятным, отталкивающим, болезненным. Я даже не занималась мастурбацией, потому что мне не о чем и не о ком было фантазировать, а мои воспоминания только усугубляли мою якобы фригидность.

«- Фригидная сучка, которая даже задом вертеть не умеет, чтоб я быстрее кончил. Все оргазмируют от секса, а ты лежишь бревном. Покричи хотя бы.

- Если ты меня не любишь, Богдан.. зачем мы вместе?

- При чем здесь любовь. Я сейчас тебя трахаю… сделай хоть что-то… не знаю, потри себя там. Помоги себе. Ты когда-нибудь кончала?

- Нет.

- Фригидная… ясно. К врачу сходи…»

К врачу я не пошла. Я научилась притворяться, и все стали счастливыми… Он стал. А я? Я думала, что со мной что-то не так, и что я никогда и никому не буду нужна, кроме Богдана.

***

Закрыла глаза и тяжело выдохнула. Я с ума сошла. Это же Дёма…Дёмкааа. Он мог бы быть мне младшим братом. От этих мыслей и от стыда начинают полыхать щеки, и хочется сдавить свои груди, чтобы соски расслабились. Не ныли от напряжения.

Меня разбудил звонок в дверь. Встала сонная с постели, накинула на плечи кофту и поплелась к двери. Посмотрела в глазок и резко отпрянула. Мне кажется. Я все еще сплю. Снова посмотрела. Нет, не кажется. Стоит, облокотился о лестничные перила, жует жвачку, смотрит то в глазок, то на потолок. Сегодня воскресенье…

Открыла дверь, кутаясь в кофту и почему-то думая о том, что я страшная, сонная. Неумытая. Ужас.

- Доброе утро.

Ткнул мне какой-то цветок, явно сорванный с клумбы во дворе. А меня умилило. Не знаю почему. Стало тепло в груди, и губы невольно растянулись в улыбке.

- Я пришел починить кран.

- Ты умеешь чинить краны?

Взяла цветок и автоматически поднесла к лицу, понюхала. Но пахнет не цветком, а парфюмом Демона и его сигаретами. И мне нравится этот запах.

- Я много чего умею. Если б узнала, не поверила бы.

Прозвучало двусмысленно, и я плотнее укуталась в кофту.

- Ну проходи. Только не шуми, Поля еще спит.

- А ты…ты тоже спала? Разбудил?

Развернулась и неожиданно наткнулась на него, потому что стоял за моей спиной. Вблизи его глаза настолько светлые, настолько зеленые, что кажется такую зелень можно увидеть только на рассвете в лесу. Как сквозь нее пробивается солнце. Челка упала ему на лоб, на переносицу, и мне ужасно захотелось ее убрать. Зарыться пятерней в непослушные волосы. И эти губы. Они…они такие порочные, такие греховно сочные, большие.

- Я тоже спала.

- От тебя пахнет молоком. – сказал над самыми моими губами, и у меня закружилась голова от этого напора, от этой страсти в голосе. Я каждой клеточкой ощутила, что он меня хочет. Без единого слова, без намека. Я видела этот голод в его глазах. И не было ничего более эротичного, чем этот взгляд, сжирающий мое лицо.

- А что вы тут делаете?

Мы оба повернулись к Поле. Она стояла перед нами в пижаме, удерживая зайца за одно ухо, и смотрела то на меня, то на Демьяна.

- Я пришел исправлять ваш кран.

- Лано плишол и всех лазбудил. Мама сделай Дёме чай. А мы с зайцем пошли умываться.

Заявила деловито и поплелась в ванну.

***

Ранее...

- Какая наглость - заявиться ко мне и напоминать о своем ребенке.

- О вашей внучке.

- Официально она не моя внучка, и ты письменно это подтвердила. Так что можешь разворачиваться лицом к двери, и походкой от бедра покинуть мой кабинет, и унести с собой все свои алчные амбиции. Знал, что рано или поздно жадность возьмет верх, и ты объявишься. Это был лишь вопрос времени.

Будь это та Михайлина, которая много лет назад боялась собственной тени, она бы сейчас трусливо ретировалась назад и вылетела пулей из кабинета. Но от нее мало что осталось, она была вынуждена исчезнуть и уступить место силе, устойчивости и наглости. И меня больше всего волновала моя сестра. Я видела перед собой ее грустные, полные отчаяния глаза. Как она смотрела на меня, сколько надежды, веры, что вот сейчас все станет хорошо. И мне хотелось горы свернуть, чтобы подарить ей вот это «хорошо». У меня была моя Полинка, а у нее никого… все эти годы она ждала меня. Помнила.

- Я помню, что вы вынудили меня подписать, я также помню, что действительно никогда в жизни не хотела видеть никого из вашей гнилой семейки. Искренне надеялась, что вы давно истлели.

Коварная ухмылка пропала с его лица, и глаза сверкнули яростью.

- Ты что себе позволяешь, жалкая сучка!

- То, что могу себе позволить.

 Я сделала еще несколько шагов к нему и выложила веером на стол фотографии. На них мое лицо, фрагменты моего тела, ног, рук с багровыми кровоподтеками. Все это снято сотовым телефоном. Видно время и дату.

- Это скрины. Как вы понимаете, оно хранится у меня в надежном месте. На этом видео ваш старший сын бьет меня кулаками в лицо, в спину, в живот, пинает ногами. Я засняла это в один из тех приступов жестокости моего жениха, когда все в вашем доме делали вид, что ничего не происходит. Здесь видно и его лицо со звериным оскалом, и синяки, которые он на мне оставил. Любой профи скажет, что это не монтаж.

Никита Сергеевич смотрел на фотографии и тяжело сопел. Он поджал нижнюю губу, и его ноздри раздувались от бешенства. Не ожидал такого удара под дых. А я хранила этот козырь годами и искренне надеялась, что мне никогда не придется его использовать.

- А это тест ДНК… Я сделала его сразу после рождения Паулины. Ваш сын обожал расчесываться моей расческой, и на ней сохранились его красивые густые волосы. Мне хватило ума забрать его зубную щетку и спрятать в пластиковый пакет.

Ударил кулаком по столу, и фотографии подпрыгнули, некоторые слетели на пол.

- Хватит. Откуда мне знать, что это волосы моего сына, а не твоего любовника? Такая, как ты, ушлая девица, способна на любую фальсификацию.

- Вы можете сделать экспертизу повторно. ДНК покажет близкое родство с любым членом вашей семьи.

- На хер мне это надо?! Я уже говорил, что никогда не признаю твоего выродка.

Я бы вцепилась ему в жирное лицо и выцарапала глаза. От желания сделать это свело руки. Но я ударю по-другому.

- Вчера я связалась с Казанцевым Владимиром Анатольевичем. Вам это имя о чем-то говорит?

Генерал стиснул руки в кулаки. О, да, говорит. Иначе его лицо не покрылось бы красными пятнами.

- Как ты смела? Кто дал тебе право соваться в мои дела? Что ты сказала этому наглому журналюге?

Испугался? Конечно, испугался. Владимир Анатольевич - известный независимый журналист, с которым у Галая возникали конфликты на почве коррупции… но нет, я ему не звонила. Но могла бы это сделать в любой момент.

- Как думаете, насколько сильно его заинтересовало бы видео и тесты ДНК? А ваших избирателей? Кажется, вы собрались баллотироваться в мэры?

- Я тебя в порошок сотру. Тебя и твою дочь. От вас даже пыли не останется. Тыыыы, мразь! Ты бросила моего сына, и из-за тебя… из-за тебя он погиб. Скажи спасибо, что ты все еще жива. Что я не излил свою злость на тебя и не уничтожил вас сразу после похорон.

- Из-за вас! Он погиб из-за вас! Ваш сын был наркоманом и садистом. И в этом всецело ваша вина. А меня и свою внучку вы не тронете. Если хотя бы один волосок упадет с нашей головы – Казанцев получит и видео, и тест ДНК. А его вы не подкупите никогда. Он знает, что вы за человек. Видит вас насквозь.

Несколько секунд он пытался разорвать меня взглядом, потом отшвырнул остальные фото и откинулся на спинку кресла.

- Что тебе надо?

- Мне нужны деньги и ваши связи.

- Сколько денег?

- Много. Я хочу удочерить свою сестру. Точнее, выкупить ее… Мне нужны деньги на взятки. И мне нужно, чтоб вы замолвили свое слово…. Ее хотят удочерить какие-то немцы.

- Что я получу взамен?

- Оригиналы и копии видео, все документы по ДНК и… расческу со щеткой.

- Откуда мне знать, что ты не припрятала что-то еще?

- Вам придется мне поверить.

- Когда я получу материал?

- Как только суд признает сестру моей подопечной, и я заберу ее домой.

- Пиши данные сестры и дай мне время. Насчет денег – озвучь сумму, и я переведу ее на твой счет.

Я верила, что поступаю правильно… я даже не знала, во что ввязываюсь. Но думаю, это ничего бы не изменило.

***

- А ты где учился краны чинить?

Прислонилась к двери в ванной, глядя, как напрягается его сильная спина, как бугрятся мышцы под майкой. И это невероятное желание дотронуться. Никогда в своей жизни мне не хотелось этого сделать с мужчиной.

- Там уже не учат.

Ответил хмуро, прокручивая специальным ключом, чтобы снять кран. Его настроение менялось со скоростью света. Бывали моменты, когда мне казалось, что Демьян меня люто ненавидит. И мне хотелось, чтобы их было больше. Именно таких моментов… тогда, и я смогу его ненавидеть.

- Прокладку там поменяю, и не будет течь. Старье столетнее эры динозавров.

- Лучше нет и не будет.

Повернулся ко мне и с вызовом посмотрел в глаза.

- Сама выбрала жить в нищете.

- Я не жалею.

- Молодец. Крутая ты.

Снова отвернулся и с напряжением дернул ключ в сторону.

- Твою мать, давай, сука, откручивайся!

За инструментом ходил к соседу Ивану с третьего этажа. Единственный мужик у нас в доме. В основном одни пенсионерки вдовы. Дом так и называли - Вдовий Чертог. Я не думала, что вот этот мажор, наглый, надменный, всегда одетый в дорогущие вещи, пойдет к нашему алкашу инструмент просить, да еще и общий язык с ним найдет.

- Может, перерыв сделаешь? Пообедаем.

- Сейчас. Закончу и сделаем. Чертов кран, не откручивается.

Дернул сильнее, кран соскочил, и вода струей ударила к потолку. Я завизжала от неожиданности и тут же расхохоталась. Демьян пытался усмирить неиссякаемый поток, на визг прискакала Поля и с криками:

- Фонтанчииииик. - принялась шлепать по воде.

Демьян весь мокрый побежал перекрывать воду, фонтан продолжал бить, как взбесившийся вулкан, Поля визжит, я бегаю с тряпками и понимаю, что выбирать воду бесполезно и что баба Аня с четвертого скоро прибежит и будет размахивать кулаками. Наконец-то вода перестала брызгать, и теперь я стояла вся мокрая чуть ли не по щиколотку в воде. Забежала вторая соседка и утащила дочку к себе - поить чаем и показывать мультики. А я принесла два ведра и принялась собирать воду. Юбку завязала на бедрах, чтоб не намокла, волосы закрутила на макушке.

Его заметила, когда выжимала тряпку в ведро. Застыл в проеме, смотрит опять дико, страшно. Дышит тяжело.

- Лифт отключили, бегал пешком за Иваном, потом вместе воду перекрывали.

Белая майка облепила красивое, молодое тело. Мне видны кубики пресса, напряженные маленькие соски, плоский живот с родинкой у пупка. Штаны прилипли к сильным ногам, обрисовали напряженные мышцы бедер, колени и накачанные икры.

- Ты весь мокрый.

Поймала его взгляд, устремленный на мою грудь, к которой прилипло тонкое домашнее платье. Тут же скрестила руки, чтоб не видел, как сжались кончики от прохлады и возбуждения.

- Ты тоже. – голос хриплый, срывающийся полоснул по нервам.

Шагнул ко мне, и я почему-то не отступила назад, а протянула руку и тыльной стороной ладони вытерла воду с его щеки. Желваки на скулах Демьяна дернулись вместе с кадыком на длинной шее. И этот взгляд. Откровенный, пошлый, наглый. Мне хочется от него спрятаться, исчезнуть, и в то же время чтобы не отводил глаз, смотрел на меня… так, как никто и никогда. Перевела взгляд на его мокрые, полные губы и снова посмотрела в расширенные зрачки парня.

А он вдруг резко наклонился вперед. От неожиданности я дернулась всем телом, и он замер, едва касаясь губами моего рта. От этого почтиприкосновения было щекотно и до дикости хотелось податься вперед, чтобы ощутить в полной мере, какие они… его поцелуи.

- Давно хотел… представлял, какие они… твои губы. С самой первой встречи… они казались мне сладкими, как дикая малина.

Коснулся пальцами и очертил контур моего рта.

- Не надо…

Уперлась ладонями ему в плечо, и вдруг снова брызнула вода. Как выстрел. Как спусковой крючок где-то внутри, и этот большой, чувственный рот вцепился в мои губы с бешеным напором. С какой-то первобытной яростью, силой. Тяжело дыша, хрипло выдыхая, сминая мои мокрые волосы обеими руками, и я не понимаю, как мои ладони скользят по сильной спине, проникая под мокрую ткань, сжимая жадно прохладную кожу, царапая ее ногтями. Я захлебываюсь водой и его жадными поцелуями, его языком, который нагло таранит мой язык. Зажимает его, скользит по нему змеей, вызывая ответную дрожь во всем теле, вызывая невыносимое желание ощутить сильнее, еще, больше. Чтобы целовал до синяков, чтобы кусал мои губы. Он отрывается и снова сжирает мой рот, и я жмусь грудью к его груди. Мы настолько мокрые, что мои соски царапают его кожу, напрягаются от соприкосновения с холодной тканью. Мы оба мычим, хрипим, как голодные звери, задыхаясь. И я не понимаю - то ли отталкиваю его, то ли сжимаю руками мокрые волосы и сама терзаю его губы. 

Распластал меня по кафелю, тянет голову за волосы назад, пожирая мою шею, подбородок, кусая ключицы, спускаясь вниз к груди.

Звонок в дверь заставляет обоих замереть. Смотрим друг другу в глаза. Демьян громко дышит, и я вторю ему в унисон. Его грудь ходуном ходит, и мне хочется притянуть его к себе за шиворот, чтобы снова ощутить, как сильные руки сомнут мое тело.

- Открой. – кивнул куда-то в сторону.

Шлепая по воде, поплелась к двери. Соседка набросилась на меня сразу. С порога. А Демьян выскочил, чтобы воду снова перекрыть.

- Вы что натворили! Изверги! У меня штукатурка с потолка сыплется! Потеки на стене! Понаехала здесь! Свиристелка молодая! Хахалей водит!

Это баба Аня за моим плечом Демьяна увидела. Быстро вернулся. Значит, лифт работает.

- Вы чего раскричались, бабушка?!

- Какая я тебе бабушка?! Сопляк! Кто ремонт делать будет?

- Я сделаю. Не орите.

- Понавела здесь. Плодит безотцовщину. Шлю…

Демьян шагнул к ней, и она тут же испуганно прикусила язык.

- Значит так, бабка. Слушай меня внимательно. У тебя есть два варианта. Первый – ты замолкаешь, закрываешь свой грязный рот, и я побелю твои стены, заделаю потолок, и все мирно и тихо разойдемся. А есть второй – ты продолжаешь орать, а я спалю твою квартиру вместе с твоими манатками. Нет, меня не посадят. У меня хватит денег откупиться. А ты будешь жить в богадельне.

Бабка притихла. Смотрит то на меня, то на Демьяна.

- Обои поклеите на кухне. Там тоже потеки.

- И не сплетничать. Нет у нее любовников. Только я один. И ребенок тоже мой. Ясно?

Если б знал, насколько близок к правде. Не его… но родная кровь. Неужели не заметил, как на отца внешне похожа бывает.

- Что ж сожительствуете, не женитесь?

- Поженимся и тебя пригласим. Все. Цирк закрыт, клоуны уходят домой.

- Интересно, она с каждым своим сожителем жениться будет, аль только за тебя собралась? Ходит к ней еще один…

Захлопнул дверь у нее перед носом и посмотрел на меня. Я губы пальцами тронула и тихо сказала.

- Уходи. Не надо помогать. Я сама.

Прищурился, долго смотрит мне в глаза.

- Испугалась, что твоему расскажет?

Отодвинул в сторону, в ванну прошел, кран на место молча прикрутил. Снова из квартиры вышел, вернулся, проверил, что вода не течет.

- Все. Ухожу, – пошел к двери, но я схватила его за руку.

- Спасибо.

Резко толкнул меня назад и впечатал в дверь, удерживая двумя руками чуть выше локтей.

- Так значит, с тобой приехал. Что ж не живет здесь? Трахать приходит, м? Еб*т, а потом линяет?

Дернул подол платья наверх и неожиданно схватил за трусики впереди.

- Уходиии, пожалуйста. Не ходит ко мне никто!

- Лжешь!

Ломая сопротивление, отодвинул трусы, скользнул рукой между моих ног и одним движением проник в меня пальцем на всю длину.

Я запрокинула голову, приподнимаясь на цыпочки, а он за мной следом. Не сводя глаз с моего лица.

- Еще какая мокрая.

Хотелось сдавить его руку, заплакать. Меня никто вот так не трогал. Бодя брезговал. Заставлял меня саму.

- Пожалуйста…

Заостренные черты лица, поплывший взгляд и этот палец внутри меня. Толкнулся один раз, вызывая дрожь во всем теле.

- Тебя что никогда руками не трахали?

- Отпусти!

Нагло смотрит в глаза. Выскользнул пальцем прошелся вдоль нижних губ, раздвигая их. По моему телу прошла волна страха от непривычных ощущений. Как будто внутри стало щекотно, начало зудеть, и этот зуд сосредоточился там, где скользила подушечка его пальца. Это было откровеннее всего, что делал со мной Богдан. Наклонился к моим губам.

- А говорят, у взрослых женщин там не так, как у девочек… а у тебя узко.

Захотелось вырваться, чтоб замолчал, не вгонял в краску, не заставлял стать пунцовой от стыда. Ощутила его палец внутри, несколькими толчками.

- Михайлина Владимировна… какая вы мокрая. Я бы придавил тебя к твоей долбаной доске и трахал так, чтоб искры с глаз сыпались.

Пока говорит - надавливает там внизу, на клитор. Трет ритмично, уверенно, размазывая по твердому узелку мою собственную влагу. Прихватил за мокрые волосы на затылке, потираясь губами о мои губы.

- Бодя говорил, ты холодная… ни хрена, горячая.

Трет сильнее, быстрее толкается по два-три толчка внутри и снова обводит вкруговую клитор.

- А сейчас покричишь для меня. Умеешь кричать? С ним и с еб**ем своим кричала?

Хотела ударить, вырваться, но он вдруг обхватил твердый узелок пальцами, сжал сильнее, и меня накрыло кипящей волной. Разрушительным цунами, чем-то непередаваемо и жутко мощным. Настолько мощным, что все мое тело содрогнулось, забилось, запульсировало от режущего, невыносимого удовольствия. Низ живота скрутило судорогой, и мышцы влагалища сильно стиснули толкающиеся внутри пальцы Демьяна.

- Вот так… а теперь я уйду. А вы, Михайлина Владимировна, когда будете вести пару, вспоминайте, как я вас этими пальцами довел до оргазма. За кран не благодарите.

Сунул руку в карман и бросил на стол пачку купюр.

- Соседке на ремонт! Сожителю привет!

Он ушел, а я сползла по стенке на пол и заревела. От стыда, от опустошения и от какого-то ужасного, ноющего ощущения внутри. И, нет, это далеко не ненависть.

Глава 11

- Панкратову нужны дополнительные знания, Линочка.

Ректор был сама любезность сегодня и уже не смотрел на меня с его обычным пренебрежением и раздражением. Я даже стала для него Линочкой. Совершенно неверное сокращение моего имени. Я всегда говорила, что я не Лина, а Михайлина. Не надо сокращать мое имя. Но спорить с ним не хотелось. Тем более после скандала.

- И что мне надо сделать?

- Дополнительный час после пар.

Заискивающе улыбнулся и подвинул ко мне конвертик.

- Алексей Вадимович Панкратов передал вам личную благодарность. Здесь небольшая премия за потраченное личное время. Берите, не стесняйтесь. Скрытой камеры у меня нет.

Я взяла конверт и положила в сумочку. Да, я взяточница, коррумпированная дрянь, и как меня земля носит такую сволочь алчную… А так и носит. Мне Полю кормить надо, тетради купить, фломастеры для рисования, очередную взятку дать за свидание с Дашей. И поэтому я возьму взятку и буду лишний час сидеть с придурком Панкратовым, который немногим приятнее таракана. Такой же мерзкий, уродливый и наглый. Мою сумочку распотрошил тогда как раз он. По приказу Демьяна.

- Вот и умница. Вижу, вы начинаете привыкать, и студенты стали лучше себя вести. На вас не поступает жалоб.

- Да. Я стараюсь.

- Вот и хорошо. Займитесь Панкратовым. Он должен сдать сессию по вашему предмету. Шестая аудитория в вашем полном распоряжении. Когда будете уходить, ключи отдадите вахтеру.

Я кивнула и, придерживая сумку, пошла обратно наверх к аудитории. Поднимаясь по ступенькам, позвонила соседке, предупредила, что придется задержаться.

- Ничего страшного, Мишенька, не волнуйся. Мы с Полей в домино играем, потом поужинаем и мультики смотреть будем.

- Спасибо вам огромное. Не знаю, что б я без вас делала.

Стало стыдно перед дочкой, я обещала взять ее сегодня в парк, а потом отвести в Макдональдс. После визитов Демьяна она была страшно перевозбуждена и спрашивала, придет ли он снова. Все время говорила о нем. И несколько раз переспросила - точно ли он не ее папа.

- Нет. Маленькая, Дёма не твой отец. Я уже рассказывала тебе о твоем папе. И я не обманывала.

- Лучше бы обманула. Лучше бы я думала, что он уехал.

- Зачем? Потом ты бы узнала правду и обижалась бы на меня за ложь.

- Угу… а так мне плиходится говолить, что папа с мамой лазвелись, а потом он умел на войне.

- Но это правда. И так бывает у многих. Люди иногда разводятся, и это не мешает им любить своих деток.

- А он меня любил? Мой папа?

- Он погиб до твоего рождения, но, думаю, будь он живым, он бы обязательно тебя любил.

- А Дёма? Как ты думаешь, если бы он стал твоим хахалем, он бы смог меня полюбить?

- Кем стал?

- Хахалем. Так Мария Осиповна говолит, когда мы смотлим селиал.

- Нет, Дёма не будет моим хахалем, но ты ему точно понравилась.

- А почему не будет? Он класивый и смотлит на тебя, как влюбленый плинц.

- Моя глупенькая девочка. Ничего он так не смотрит.

- Смотлит! Устами младенца глаголет истина!

***

Открыла аудиторию, распахнула настежь окно, поставила сумку на стол.

- Добрый день, Михайлина Владимировна! Вот мы с вами и встретились снова.

Панкратов вразвалочку зашел в аудиторию и уселся в первом ряду, закинул руки за голову.

- Добрый день, Иван. Насколько я знаю, с материалом у тебя большие проблемы в целом, поэтому мы начнём с самого начала и пройдемся по теме «Крепостное право». Я хочу, чтобы ты написал на доске, в каком году его отменили, кто отменил.

А сама наклонилась к сумочке. На сотовый пришла смска, и сердце слегка дернулось, когда увидела, от кого она.

«Ты еще не дома? Я ждал тебя возле универа. Там дождь».

- А Крепостное право – это про наложниц?

Резко обернулась. Панкратов стоял сзади и улыбался.

- Нет. Это про рабство. Пиши на доске и начерти схему.

Он принялся что-то черкать мелом, а я посмотрела на сотовый и ничего не ответила. Это начинало переходить все границы, начинало нервировать и заставлять дрожать от одной мысли о Демьяне. А еще ужасно нравилось, что он где-то там ждал меня под дождем. Ужасно захотелось, чтобы дождался.

- Вы это… вы простите меня, что я тогда сумку вашу трогал…

Виновато улыбнулся Иван, отрывая меня от созерцания окна и от мыслей о Демьяне.

- Просто… не знаю, что на нас на всех нашло.

И хорошо, что отвлек. Эта тема меня немого отрезвила.

- Демьян Галай на вас нашел. Все, это уже не важно. Пишите.

- Я просто хотел сказать, что вы хорошая. Добрая и… красивая. И все такое.

- Отлично. Спасибо. Год неправильно написал. Откройте учебник на двести сорок шестой странице и проверьте материал.

Еще одна смска.

 «Ты где? Твои пары давно закончились!»

- Михайлина Владимировна. Здесь два параграфа. Вот в этом говорится о том, что первый раз крепостное право хотели отменить в 1797 году и 1803…

Панкратов наклонился, показывая учебник, а я присмотрелась к написанному.

- Читайте до конца и потом напишите верную дату на доске.

- Я всегда считал, что Крепостное право отменила Екатерина Вторая.

- Ну да… и годы правления как раз совпадают! Перечитывайте, Панкратов. Перечитывайте. И не надо пытаться угадать.

Он, улыбаясь, посмотрел мне в глаза.

- Это ж вам отец мой заплатил за уроки? Я могу заплатить больше, а вы поставите в дурацкой карточке свою роспись. Типа занятия я посетил.

- Садитесь и учите. Не надо торговаться, мы не на базаре.

- А вам говорили, что у вас очень красивые глаза?… Мы могли бы договориться обо всем… здесь никого нет.

В эту секунду кто-то схватил Панкратова за шкирку и отшвырнул в сторону. Я даже не заметила, как в аудиторию кто-то ворвался.

- Не лезь к ней, гнойный пи*ор!

Голос Демьяна взорвал мой мозг, и я в ужасе увидела, как он сцепился с Панкратовым. Как жестоко ударил его ногой в солнечное сплетение. Тот еле отдышался, глядя на Галая и придерживая живот ладонью.

- Ты - придурок! Какого хера?! Я заплатил за занятия!

- Я тебе сейчас заплачу! Пошел на хер отсюда!

- Галай! Ты не зарывайся!

Они стояли друг напротив друга, похожи на молодых, сумасшедших зверей. Только я почему-то не сомневалась, кто кого порвет. Панкратов уже выглядел перепуганным, но еще пытался держать лицо.

- Прекратили немедленно! Сейчас же! Вышли оба из аудитории!

- Заткнись! – рявкнул мне Демьян и пошел на Панкратова.

- Слушай сюда, ушлепок. Взял ноги в руки и съе**лся отсюда в темпе вальса. Чтоб яйца от быстрого бега на углах заносило.

- Да пошёл ты! Думаешь, твой папа крутой и тебя кто-то боится? Без своего предка ты ноль! Пустое место! Это все знают!

Вместо ответа Демьян врезал кулаком в лицо Панкратову, и тот отлетел на несколько метров, из носа потекла кровь.

- ХВАТИТ! Я ОХРАНУ ПОЗОВУ!

Демьян схватил парня за шиворот и силой выволок из аудитории, вытолкал в коридор и со всей дури захлопнул дверь, повернул ключ и швырнул куда-то за сиденья.

- Ты что творишь? Он позовет охрану. Позвонит ректору. У меня будут проблемы!

- Никому он не позвонит… Да и срать я хотел на твои проблемы!

Он шел на меня.  Злой, бледный, растрепанный, с кровоточащей ссадиной на скуле. Панкратов разбил ее снова. На косухе поблескивают капли дождя, и он играет штангой в языке, слегка причмокивая им и привлекая внимание к железной штуке. В прошлый раз ее там не было.

- Уйди из аудитории. Мы с тобой потом поговорим.

- Ни хера. Сейчас говорить будем. Что он здесь делал?

Бросил взгляд на конверт на столе, схватил его и тряхнул. Выпали деньги, и лицо Демьяна стало почти белым, он оскалился, глядя исподлобья.

- За что заплатил? Чтоб обслужила его прямо здесь?

- Ты с ума сошел?

- Я дам больше!

 Оказался возле меня, и я замахнулась, чтобы ударить его по лицу. Но Демьян успел перехватить мою руку и завести мне за спину. Теперь его дыхание обжигало мне лицо, а наши взгляды впились друг в друга, как будто сцепились в смертельной хватке.

- Сколько ты стоишь?

- Тебе не по карману!

- Значит, трахну бесплатно!

И схватив меня обеими руками за лицо, впился губами в мои губы, царапая штангой мой язык.

Попыталась оттолкнуть, шагнуть назад, но он сгреб меня за талию обеими руками.

- Надоело от тебя всех отгонять, ясно?

- Отпусти!

Как-то жалобно, неуверенно. Как будто сама отрицаю это «отпусти». И не хочу, чтоб отпускал. Руки хочу его чувствовать, ладони сильные, жесткие.

- НЕТ!

Ломает сопротивление, удерживает за лицо и целует, сильно, жестко, грубо. Со всей злостью, голодом. Под мышки подхватил и на стол швырнул. Усадил так, что ягодицами ошпарилась о холодную столешницу. Сама неожиданно вцепилась в его волосы, зарываясь в них пальцами, ощущая их жесткость, непокорность, отвечая на поцелуй с тихим стоном.

Выдергивает блузку, тянет наверх.

- Не рви…пожалуйста, - шепотом в губы, – мне домой идти.

Остановился, в глаза смотрит вблизи, и, мне кажется, я сейчас свихнусь от этой наглой, жадной зелени. От этого змеиного гипноза.

Расстегнул одну пуговицу, другую, не отрывая взгляда от моих глаз, третью. Распахнул блузку и опустил глаза, стянул лифчик под грудь. Его лицо исказилось, мгновенно стало бледным, заостренным. Двумя большими пальцами провел по соскам, и они не просто сжались, они стянулись и затвердели с ноющей болью. Потянул их на себя, перекатывая шершавыми пальцами, и эта ласка отозвалась наливающейся пульсацией между ног. Как будто там все распухло и болит.

Наклонился и подцепил языком самую вершинку железной штангой, заставив меня взвиться, прогнуться и, застонав, обхватить его голову руками.

- Боже…, - втянул сосок сильнее, грубее, сжимая грудь так, чтобы он выпячивался еще сильнее, торчал конусом бесстыдно вперед, и я смотрю, как его язык танцует на нем, обводит блестящей сталью. От изнеможения всхлипнула… хочется заплакать, хочется закричать.

Поднял наглое лицо, смотрит исподлобья, пошло облизывая губы, вытаскивая язык и скользя им по моей коже, не отрывая от меня взгляд, ведет вверх, засосом к шее, кусая кожу еще выше, к скуле, пока не накрыл мой рот своим ртом, задирая юбку вверх, на бедра. И я ощутила это, ощутила, как сильно хочу его. До безумия. До пересохшего горла и дрожи во всем теле.

Оторвался от моего рта.

- Прекратить? А…училка? Или отыметь тебя прямо здесь?

Звучит пошло, мерзко и… дико возбуждающе. Я хочу ответить «нет». Хочу ударить его. Хочу закричать… но в эту секунду чувствую, как его палец врывается в мое тело. Глубоко, на всю длину.

- Говори! Отыметь? Вые**ть тебя?

Все же ударила наотмашь, и он пронзил меня сразу тремя пальцами, заставляя выгнуться, втягивая в себя сосок.

- Нееет, - протяжно, пульсируя, двигая инстинктивно бедрами, как будто насаживаясь на его пальцы. На его сильные, длинные пальцы.

- Точно, нет?

Ускоряет толчки, рассматривает, сжирает каждую реакцию, опускает взгляд на свою руку и снова на меня. И это дико порочно, это настолько грязно и сексуально, что я не могу больше вытерпеть, не могу притворяться.

- Нет…

- Нет, не точно?

Подонок! Какой же он проклятый подонок!

- Так да? Трахнуть тебя? Да? Прямо здесь? На этом столе? Аааа? Михайлина Владимировна! Давай!

- Даааа…, - чувствуя, как по щекам текут слезы, обхватывая его шею обеими руками, - да, пожалуйста, да…

- Пи***ц тебе, училка… поняла?

Киваю, цепляясь за его запястье, целуя лихорадочно в ответ, хватая губами его губы. Наверное, это истерика, я не могу успокоиться, я сжимаю его влажную футболку, задирая ее, царапая спину. Навис надо мной, удерживает одной рукой за грудь, а другой таранит мое тело. Быстро, сильно, по его лицу стекает пот или капли дождя.

- Дёмааа…люби меня…слышишь? Оживи меня…ДЁмаааа.

Вдруг остановился, смотрит мне в лицо. Сосредоточенный, красивый, такой молодой и такой дикий.

- Все! Вставай! Хватит!

Хотел отстраниться, но я схватила его за волосы и потянула к себе, ища его губы. Он упирается, избегая поцелуя, пытаясь оттолкнуть.

- Хватит, сказал!

- Пожалуйста… хочу тебя. Хочу почувствовать. Хочу…

Схватилась за ширинку, расстегивая ремень, дергая пальцами. Сжал мою руку.

- Ты об этом пожалеешь!

- Плевать!

- Я сказал, что ты пожалеешь! Беги, училка… беги, пока я добрый и пока не поздно!

Я не могла себя остановить, я не могла унять эту женскую жажду, этот адский голод, эти первые невыносимые эмоции. Я никогда и никого так… только его. Только с ним.

Притянула к себе за ворот футболки.

- Испугался, мальчик?

Это был выстрел. Как будто я ударила его еще раз, только намного сильнее.

Схватил меня за талию, переворачивая на живот, распластав плашмя на столе. Я слышу, как расстегивает ширинку, как что-то шелестит. Вся внутренне сжалась, кусая губы.

Ощутила мощный толчок, услышала его громкий стон и впилась в стол сильнее. Потянул за волосы к себе, заставляя прогнуться в спине, перехватывая за шею локтем.

- Сама, - толчок, - сама нарвалась… - еще глубже, так, что кажется сейчас разорвет от сумасшедшей, тянущей наполненности. И меня знобит от понимания, что я позволила, что это он во мне, что это его тело бьется позади меня, это его потом обволакивает мое сознание.

Он двигался в адском, бешеном темпе. Рвано, хаотично, сильно. Одной рукой сжимая мою грудь, а другой удерживая вот так за шею. Не давая повернуться, не давая даже сдвинуться с места. Я извивалась под ним, открывая рот, хватая воздух. Стол, казалось, развалится под нами, раскрошится к чертовой матери.

И не было боли, я сочусь изнутри, я настолько скользкая, настолько мокрая, что мне за это стыдно.

Скользнул рукой между моих ног и накрыл мой рот ладонью, когда я чуть не закричала.

- Тссс…ты же не хочешь, чтоб нас здесь…поймали.

А мне кажется, я больше не вытерплю, больше не могу. Пусть прекратит… пусть перестанет, это так невыносимо. Пусть остановится… пусть не останавливается. Вот так трогает меня там, вот так растирает между нижними губами, сдавливает клитор. Только он так может меня.

Схватил за затылок и нагнул на стол, распластывая на нем, толкаясь все сильнее и также ускоряя движение пальцев.

- Бл*******дь, - рыком мне в ухо в ту секунду, когда я сократилась от оргазма, когда сдавила его член всеми мышцами влагалища, стиснула так сильно, что ощутила, как окаменел низ живота от сокрушительных спазмов наслаждения. Он задвигался еще сильнее, жестче, рваней, пока не впился зубами в мою шею, содрогаясь, выдыхая кипятком мое имя.

- Понравилось? – шепотом мне на ухо.

- Уходи и забудь об этом!

- Именно это и собирался сделать… - скорее угадала, что он нагло и цинично ухмыляется.

Какое-то время я лежала… на столе, чувствуя, как он вышел из меня, одернул мою юбку, слыша, как снимает презерватив, застегивает ширинку.

Прошел куда-то вглубь помещения. Завоняло сигаретным дымом. Я смотрю на доску, на схемы, которые чертил Панкратов. У меня рябит перед глазами, и я понимаю, что сошла с ума…

Демьян докурил, ничего мне больше не сказал. Просто ушел. Хлопнул дверью аудитории.

На дрожащих руках я приподнялась над столом, пошатываясь на негнущихся ногах, чувствуя адскую слабость во всем теле.

Запиликал мой сотовый. Протянула руку за сумочкой… достала мобильник. Мне пришла какая-то ссылка. Нажала на нее, и все тело заледенело от ужаса и от адского стыда. Ноги подогнулись, сползла на пол, задыхаясь, глядя остекленевшим взглядом на экран, на знакомый красно-белый дизайн популярной видео соцсети, где… в аудитории университета студент оголтело трахает своего преподавателя. Видно издалека, видно лишь его спину, но слышны стоны, характерные звуки… сотовый выскользнул из моих пальцев. Пришла еще одна смска.

«Я же сказал, что ты пожалеешь…, поздравляю, только что я оттрахал тебя в прямом эфире. Теперь ты порно-звезда, детка! Собирай чемодан и вали на хер отсюда, пока в тебя не начали тыкать пальцем на улице!»

Глава 12

Надо держаться, не сломаться, не дать им себя уничтожить. Я сильная. Я должна справиться. О божееее, за что он со мной так? За что?

- Только…только благодаря памяти о вашем отце… я не сделаю заявление в полицию и не разрушу вашу жизнь до основания.

Ректор что-то писал на бумаге, на меня не смотрел. Я тоже на него не смотрела. Только на шариковую ручку, быстро бегающую по бумаге.

- Это позорище, такого вопиющего бесстыдства я от вас не ожидал. Вы ИЗУРОДОВАЛИ великое дело преподавателя. Вы унизили наше учреждение, как мне людям в глаза смотреть…

- Хватит! – сказала решительно и выхватила письмо у него из-под рук. – Я услышала о себе все, что вы хотели донести! Я написала заявление об увольнении и отказалась от зарплаты. Что еще вы хотите?

- Вас теперь хочет каждый, кому не лень! Ваше имя на стенах пишут и склоняют по всем падежам. Ступайте вон. И чтоб глаза мои вас не видели. Молитесь, чтоб эта история не вылилась вам боком настолько, что не расхлебаете проблемы. У нас город маленький!

- До свидания.

- Прощайте! Советую вам уехать как можно дальше!

Когда выходила из кабинета, там столпились преподаватели и несколько второкурсниц-отличниц. Все они смотрели на меня, шептались обо мне, тыкали в меня пальцами и качали головами.

- Срам…позор. А на вид тихоня.

- Тихоня… вы слыхали, она со свадьбы с лучшим другом мужа укатила и родила от него.

- В тихом омуте… Верочка. Надо же, какая дрянь. Нашла, с кем замутить, с Галаем. С братом своего покойного мужа.

- Он же лет на восемь младше!

- На шесть!

- Все равно стыд-позор. Шлюшка.

- Дома бы трахалась, так нет, она прямо в аудитории. Галай ей денег отвалил за порно, или она бесплатно расстаралась?

Прошла мимо них, чувствуя, как полыхают щеки и бешено колотится сердце, как отнимаются руки и ноги. В коридоре мне в вдогонку присвистнули.

- Эй, училка! Покажи сиськи! На видео не было видно!

- И жопу покажи. Галай там так наяривал… а задницу не рассмотрели.

- Эй, училка, а сосешь ты так же круто, как трахаешься?

- Покричишь под нами? У Кузи больше, чем у Демона, он те засадит по самые гланды.

Мимо, быстрым шагом. Глаза в пол. Не смотреть и не думать. Просто бежать быстрее. Прочь из этого здания. Куда-то в город. На улицу, иначе я задохнусь. К горлу тошнота подступает, глаза застилает теменью, и дышать нечем. Слез нет, или есть, и я не чувствую, как они по щекам бегут.

Выскочила на свежий воздух, полной грудью набрала в легкие кислород, задержала там и медленно выдохнула. Чья-то рука на плечо легла, и я резко обернулась.

- Соколова?

Моя ученица. Милая, скромная девушка-отличница из многодетной семьи.

- Галай - подонок… он не должен был так поступать… Не должен. Я знаю, что вам работа нужна. Я… на Мясоедовской на кухне работаю. Посуду мою, убираю. Нас раньше двое было, но Ларка в декрет ушла, и место свободное. Платят немного, но каждую неделю наличными. Приходите. Вот адрес.

Сунула бумажку мне в руку.

- И… забейте на него. Он - козел. Просто козел. Это его любимое развлечение. – отвернулась в сторону, и у меня еще сильнее внутри засаднило, заболело. Наверное, с ней он также поступил.

- Спасибо, Леночка, спасибо. Я зайду сегодня. Непременно зайду.

Возле меня остановилась белая иномарка, и когда я пошла по тротуару, медленно поехала рядом. Я несколько раз на нее оглянулась, потом перешла на другую улицу.

Домой шла пешком. Денег хватило на одну маршрутку. Доехала, как можно ближе, и пошла по скверам. Постоянно казалось, что на меня все смотрят, что меня узнали и сейчас начнут издеваться. Зазвонил сотовый, и я вытащила его из кармана. Остановилась и смотрела на незнакомый номер какое-то время. Звонили настойчиво. Я ответила.

- Михайлина Владимировна?

- Да.

- Здравствуйте. Меня зовут Валентина, и я секретарь и помощница господина Ульриха Майера.

Я стиснула сотовый и подобралась всем телом.

- И чего он хочет?

- Встретиться, поговорить. Вы сейчас заняты? Мы знаем, что вы остались без работы. Господин Ульрих хотел бы поучаствовать…

Усмехнулась уголком рта… Как быстро расползается новость. Или все повязано? Как же я не верю в совпадения и случайности. 

- Передайте господину Ульриху, что мне его участие неинтересно, и для него я всегда занята!

- Зачем же так грубо. - мужской голос с акцентом заговорил вместо женского. - Здравствуйте, Мишель. Можно вас называть?

- Нет. Меня зовут Михайлина Владимировна.

- Какое красивое имя. Михайлина. Аналог французского Мишель?

- Что вам нужно?

- Всего лишь помочь вам. Всего лишь проявить доброту и участие. Вы остались без работы, у вас на руках маленькая дочка. Ее нужно воспитывать, ставить на ноги, как у вас говорят. Я хочу позаботиться о вашей сестре, удочерить ее, сделать счастливой и помочь заодно вам. Пятьдесят тысяч долларов вполне могли бы решить многие проблемы. Откажитесь от опеки, и вам привезут наличными в тот же день. Более того, соцслужбы забудут дорогу к вам в дом.

- Ты хорошо понимаешь по-русски, да?

- Да. Я учил русский язык и работаю с русскоговорящими сотрудниками.

- Вот и отлично. Так вот слушай и запоминай. ПОШЕЛ. ТЫ. К. ЧЕРТУ! ЭТО МОЯ СЕСТРА, И ОНА БУДЕТ ЖИТЬ СО МНОЙ! А ТЫ ВАЛИ В СВОЮ ФАШИСТИЮ И ЗАБУДЬ О МАЛЕНЬКИХ ДЕВОЧКАХ! Педофил недорезанный!

Отключила звонок и нервно сунула сотовый в карман. Сволочь. Купить меня решил. Как только успел быстро узнать, что меня уволили. Кто так быстро обо всем доносит. Или они следят за мной? Снова заметила белую машину, очень похожую на ту, что увидела возле университета. Но иномарка свернула за угол дома, и я упокоилась.

Достала из кармана бумажку с адресом ресторана. Ничего, посудомойкой, так посудомойкой. Где наша не пропадала. Я справлюсь. Я сильная. Я должна быть сильной.

***

- Работать надо по ночам. Чтоб к утру все было вымыто, вылизано. И три зала, две вип комнаты, плюс кухня. Обычно по две девочки на смену.

Носатая, длинноволосая администраторша, показывала тонким пальцем на горы посуды в раковинах.

- Оплата либо каждый день, либо раз в неделю, либо раз в месяц. Оформляем официально через месяц. Это испытательный срок. У нас здесь текучка, и тратить время на оформление, чтоб завтра выписывать расчетный лист.. ну такое. Тебе подходит?

- Подходит. Когда можно начинать?

- Да хоть сегодня. У нас работников не хватает. Можешь остаться. Мы скоро закрываемся.

- Хорошо. Я только позвоню няне. У меня дочка маленькая.

Набрала номер соседки, но та не ответила. Я перезвонила еще несколько раз. Наверное, не слышит. Сериал на всю громкость включила.

- Так ты останешься?

- Да.

Кивнула и выдохнула. Завтра будет и хлеб, и любимые сосиски Поли, и даже Егоровне шоколадку куплю. Ничего… значит, не сложилась карьера преподавателя. Я не пропаду.

Убирать было тяжело, с непривычки в ноги как будто иглы впились, а пальцы занемели от холодной воды. Горячую владельцы ресторана на ночь отключали. Я еще несколько раз попыталась дозвониться до соседки, но теперь ее сотовый был вне зоны доступа. Уснула, а он разрядился. Спят уже давно. Мы с ней договаривались, если меня долго нет, то Полечка у нее остается.

Сотовый снова зазвонил. Теперь номер был скрыт. Я ответила яростным рычанием:

- Слушай ты, Ульрих! Не звони сюда никогда. Моя сестра не продается! Ясно?!

Но там молчали. Никто не отозвался.

- Алло. Кто это?

Тишина. Только слышно чье-то прерывистое дыхание. И, мне кажется, я начинаю понимать, кто это может быть. От этой догадки мурашки ползут вдоль позвоночника, и сердце бьется быстро, бешено. Глаза наполняются слезами. Звонит проверить, жива ли я после того, что сделал… я кожей чувствовала, что это он. Каждым ноготком.

- Подонок! – прошипела в трубку и выключила сотовый совершенно. Сунула в карман аккуратно сложенного платья и заперла в шкафчике. Прислонилась к нему лбом и закрыла глаза. Дура! Наивная, тупая идиотка, которая попалась на удочку. На его «давай кран починю», на его «Как ты пахнешь», на то, что Поле он понравился. Все было спектаклем, все было подлой, низкой игрой с целью унизить, растоптать, размазать. Он хуже Боди… хуже своего отца. Они били честно, в лицо, а этот… ударил ножом в спину. Ненавижу подонка. Никогда не прощу и никогда не забуду. А перед глазами снова и снова лицо его наглое, взгляд сумасшедший, пальцы нервные, умелые. И губы зудят от воспоминаний о поцелуях… На теле все еще следы от его ласк остались. Ничего… я забуду, я проживу без них. Без Галаев. Надо было сразу увольняться, когда его увидела. Надо было бежать.

Утром я уже валилась с ног, еле доползла до шкафчика, чтобы переодеться. Включила сотовый, и он тут же зазвонил в руках.

- Михайлина Владимировна, это Любовь Валентиновна – заведующая. Вам отказали в просьбе об опеке над Лерочкой. Слышите? Отказали. Мы еще вчера хотели позвонить, но забегались…

Я облокотилась об шкафчик и почувствовала, как кружится голова, как начинает сильно стучать в висках.

- Как отказали? Почему отказали?

- Им поступил какой-то звонок от социальных работников. Даже не знаю, что там случилось. Говорят, вас уволили с работы… и еще какое-то видео по сети гуляет.

- Что?

- Я говорю, в опеке отказали. Вы будете оспаривать, брать адвоката, или мы можем отдавать Лерочку на удочерение?

- Даша! ЕЕ зовут ДАРЬЯ! Запомните! И, да, буду подавать снова, адвокатов буду брать! Вы ее не получите, слышите? Вы ее не продадите этому проклятому Ульриху!

- Я… я понимаю, что у вас сейчас черная полоса в жизни, и вы нервничаете. Но подумайте. Лер..Дашеньке будет лучше в Германии, она ни в чем не будет нуждаться. Ну что вы сможете ей дать?

- Я - ее семья! Сестра родная! Любовь дам и защиту.

- Какую? Вы себя защитить не можете! Личную жизнь свою от чужих глаз скрыть! Куда вы ребенка заберете? В разврат?

Я отключила звонок, подошла к раковине и плеснула воду в лицо. Обдало холодом, отрезвляя, убирая туман усталости из мозгов.

Я приеду домой, посплю и решу, что делать. Пора напомнить генералу о его обещании.

За ночную смену мне неплохо заплатили. Я заехала в супермаркет, купила любимые сосиски Поли, фрукты, шоколадку для соседки. Возле дома на лавке уже сидели бабульки завсегдатаи с семечками и газетами в руках.

- Доброе утро.

- Какое ж оно доброе? Егоровну ночью скорая увезла, померла Егоровна там… инсульт. Бедная… как быстро.

- Что?

Пошатнулась и выронила сумки, перед глазами все закружилось.

- Оставила девочку на больную женщину. Ей еще с вечера плохо было, врачи приезжали, а она шлялась где-то всю ночь.

- Бросает вечно на Егоровну. Потаскушка молодая!

Я шатаюсь и почти не слышу их. Бросилась в подъезд, через ступеньку на свой этаж, дверь ключом открыла.

- Поля! Полинушка моя! Я дома! Где ты?

Никого нет в квартире, пусто. Я по комнате мечусь, за голову схватившись, потом голос второй соседки услышала.

- Дык полиция увезла ребенка. В три часа ночи соседи вызвали. Плакала она, тебя звала, одна осталась. Беги давай… а то сейчас быстро детей отбирают и не спрашивают. Потом заграницу продают… Беги…беги…

- Ддда…да. А кто забрал? Участковый?

- Да, с тетками какими-то приехал. Квартиру твою осматривали.

- Спасибо. Бегу…бегу.

На улицу выскочила. Документы забыла, все забыла. В голове только одно пульсирует – Поля моя там одна, Полечка маленькая. Страшно ей. Надо такси поймать, денег еще немного осталось. Нет… мало. Только на автобус хватит.

Выскочила на дорогу, чтоб перейти к остановке, и увидела, как она на меня едет – красивая, белая иномарка. Та самая. От удара и от боли все почернело. Кажется, я закричала имя дочери и… утонула в черноте, ушла в нее с головой.

***

На душе было не просто мерзко – там выжженная пустыня, там завывает ветер, песок дерет горло и легкие, мучает жажда. По ней. Сильная, до ломки, до прострелов в висках и бешеного, адского стука сердца.

Он сделал это. Сделал то, о чем мечтал с того самого момента, как она укатила со своим долбаным любовником. Опустил ее в грязь, втоптал и раздавил там, как гадкое насекомое… только почему ему кажется, что гадкое насекомое - это он сам, а грязь вонючей жижей затапливает его изнутри. Он сам весь вонючий и грязный. И нет удовлетворения. Нет триумфа, радости, подъема. Ни черта нет. Он пустой. Грязный, пересохший и пустой.

И только глаза ее видит.

«Люби меня, Дёма»… эти слова вскрыли ему вены, разорвали душу. Он мог бы остановиться. Мог бы. Он хотел. Выскочить из аудитории, найди Панка, отобрать у него сотовый и прекратить трансляцию.

Но не остановился. Оно смешалось все вместе. Адская похоть, злость, ревность и вызов ее. Панкратов подначивал, что училка согласилась. Что он ее отымеет вместо самого Демона. Тот и дойти не успеет, как Панк разложит ее на столе и оприходует.

Ему тогда показалось, что так и могло быть. Слишком рядом стоят, слишком похотливо глазки Панка горят, и эта… в блузке своей указочкой по доске водит. Сексуальная до судорог. Всегда, в любой одежде.

Панка захотелось мордой о доску, а ее… грязно вые**ть. Прямо там. Что он и сделал. Только закрывал ее от камеры спиной. Все, что видеть могли, это его задницу и ее коленки.

Ее уволили. Сразу же. Не прошло и дня.

Видео Демон не пересматривал. Попытался. Но его стошнило. Что-то пошло не так. Что-то гадски пошло не так.

Он цеплялся за право мести. За воспоминания о цинковом гробе с телом брата, о бледном лице отца, о каменной плите с выбитым именем и портретом Богдана. Отец тогда так и сказал «все из-за суки этой, все из-за нее. Она мне сына сломала… отобрала моего мальчика. Будь она проклята, тварь».

Он тоже проклинал. Не раз и не два. Проклинал, когда мастурбировал на ее образ, проклинал, когда трахал девчонок и видел ее лицо, проклинал, когда на могилу Боди цветы носил, проклинал, когда ни с одной не складывалось… Потому что на нее не похожи.

Нирвана встретил его у дверей универа. Радостный, какой-то весь на подъеме. Какого хера, непонятно. Он с ним давно не общался.

- Ну чо…красава. Отымел ее таки. Ну ты самцоооо, ну самцооо. Я смотрел и завидовал. Повертел бы хоть. Людям показал. Зад у тебя отменный, но меня все же вставляют женские булочки. Ты б ее сиськи…

- Завали пасть!

- Че?

- Пасть, сказал, завали. Проехали. Не хочу обсуждать.

- Ну, да. Вставил ей и теперь неинтересно. А я, может, подробности хочу. Ей же вся мужская часть универа теперь мечтает засадить, и я в том числе…

Сам для себя не заметил, как схватил Нирвану за шкирку и впечатал в колонну. Как и всей мужской части универа, ему хотелось отрезать яйца, вместе с Нирваной.

- Только подойди к ней, я тебе голову сверну и зубы пересчитаю.

- Так я даже если хотел бы. Не смог. После того, что случилось. Ей теперь долго никто не вставит.

Ослабил хватку, глядя в небольшие глаза Нирваны с туманной поволокой после парочки косяков марихуаны. Нарик хренов. Вечно чем-то закидывается. У отца деньги только на это дерьмо и тянет. Как Демон раньше не замечал, и как раньше не бесило, черт его знает. Сейчас раздражало до трясучки.

- Что случилось? Ты о чем?

- Дык…училку машина вчера сбила. Почти насмерть. Весь универ об этом гудит. Она в реанимации. В неотложке. Вот-вот ласты склеит.

Сильно впечатал Нирвану в колонну, перепрыгнул через несколько ступеней, через ограду и к моту. Поднял железного коня на дыбы и открыл газ на полную. Так, чтоб ветер в ушах засвистел.

И в голове только слова Нирваны. В разных тональностях, эхом, бьют по мозгам, по нервам, по горлу. Мот кидает из стороны в сторону, равновесие не держится. Кажется, что все ползут черепашьим шагом. Он обгоняет, мельтешит среди машин. Объезжает пробки, вслед несутся маты-перематы, когда по рынку промчался, срывая крытые брезентом ларьки.

И другие мысли – Нирвана ошибся, это просто чей-то вброс… Не могла ее машина. Это неправда. Не с ней. Она не может вот так… не оставит его, как мама. Она же молодая, красивая, нежная. Она не может умереть.

Мот на сигнализацию и через ступеньку к стойке информации. Администратор, выкрашенная в ядовито-рыжий цвет, игнорирует всех, отвернулась и ржет в сотовый, он ее заставил сотовый выронить, когда рявкнул:

- К вам девушку вчера привезли. Машина сбила. Михайлина Владимировна Ярошенко.

- Ты чего орешь? Жди! Я занята!

Руку в окошко протянул и сотовый из ее рук выдрал.

- Ты чего? Тыыыы, – заорала рыжая, начала руки в окошко просовывать, пытаясь его схватить за рукав.

- Найди мне информацию, где девушка, а не то я твой андроид отправлю в нокаут. На новый вряд ли насосешь в ближайшее время. Выбирай: мне его ногой раздавить или о стену припечатать? Время пошло. Раз, два…

Она вся подобралась, лицо покрылось красными пятнами, а нос побелел. Что такое? Нарвалась на такое же хамло? Привыкла, что все в унизительном положении и никогда отпора не дадут? Будут задницу твою толстую вылизывать?

- В реанимации она. На четвертом этаже слева по коридору. Без халата и бахил не пустят.

- Держи говноид свой и людям не хами больше.

Пошел в сторону коридора, услыхал, как она охрану вызванивает. Ну-ну. Вызванивай. Будут реанимацию охранять.

Халат и бахилы купил, натянул на себя. Взбежал по лестнице. Больничные лифты в доле со смертью. Ползают нарочито медленней своих двух раза в четыре.

Надавил на красную кнопку коммутатора на дверях реанимации.

- У нас обход. Позже.

Кажется, врачи думают, что они заместители Богов на земле. Надавил на кнопку еще раз.

- Вам сказали - обход!

- А ты кто? И когда в отпуск за свой счет планировал? Могу отправить сегодня бессрочно!

Там чем-то поперхнулись. Обход, видимо, был обедом или вторым завтраком.

- Вы кто и к кому?

- Демьян Галай к Ярошенко. Поступала такая?

- Кто?

Послышался голос вдалеке.

- Открывай быстро, давай! Это сын шишки одной! Нам настучат по голове, если не впустим.

Замок щелкнул, и я оттолкнул жующего парня в халате, прошел прямиком в кабинет с табличкой «завотделением». Толкнул без стука.

Кто-то тихо ойкнул, силуэт медсестры юркнул за ширму, лысый доктор одернул халат и спрятал нижнюю часть тела за высоким столом. Рядом приборы пищат, люди умирают, а упыри в белых халатах повышают рождаемость. Какая гадкая ирония. 

- Что такое? Вы что себе позволяете? Вы кто такой?

Где-то он этого лысого видел. Кажется, к отцу приходил с какими-то проектами и разработками. Ученый хренов.

- Демьян Галай. Сын Никиты Сергеевича Галая. Здесь моя…моя…  девушка. Михайлина Владимировна Ярошенко. Как она? Хочу знать все о ней!

Лысый кивнул испуганной пышногрудой медсестре, и та выбежала из кабинета, прикрыв дверь. А он быстро собрался и взял себя в руки. Натянул на лысину шапочку, уселся за стол, надел очки. Стал выглядеть более или менее доктором.

- Присаживайтесь… Демьян Никитьевич.

Его передернуло. Никогда не любил по отчеству.

- Что с ней? Я хочу ее видеть! Немедленно!

Доктор порылся в столе, достал папку. Делал он это нарочито медленно, нарочито долго. Чем начал Демона бесить. Захотелось содрать с него очки и засунуть ему в штаны, и раздавить, чтобы порасторопней был.

- Поступила вчера утром. Тяжелая черепно-мозговая, серьезная травма позвоночника, переломы обеих ног, левого ребра…

Пока он говорил, Демьяну казалось его бьют железной кувалдой по голове. Наотмашь. Бьют так, что у него дух захватывает, и он слышит треск своих костей. После перечисленных увечий, он хрипло спросил, глядя на свои руки. То сжимая их в кулаки, то разжимая.

- Она…она выживет?

- Точных прогнозов нет. Еще вчера мы считали, что это невозможно, но показатели немного улучшились. Пока что трудно ответить на ваши вопросы. Ее ждет долгое выздоровление, дорогостоящие операции и реабилитация. В лучшем случае. Но… это стопроцентная инвалидность.

Последний удар был самым оглушительным. Настолько сильным, что Демон дернулся и от боли заскрипел челюстью. Шли секунды. Отщелкивали у него в голове. Врач тоже молчал.

- Ты… как там тебя зовут?

- Альберт Вениаминович.

- Сколько надо для того, чтобы прогнозы стали самыми благополучными? Позови свою помощницу медсестричку, и пусть составит вместе с тобой прайс-лист.

Встал из-за стола и направился к двери.

- К ней нельзя! Она в общей…она…

Демьян его не слушал, оттолкнул грудастую медсестру в сторону и вошел в первую палату, наполненную разнополыми пациентами в трубках, катетерах, подключенных к аппаратам жизнеобеспечения.

Ее сразу увидел… а когда увидел, ноги отнялись. Стали ватными. Передвигал одну за другой, подбираясь к постели, как через километры.

Чувство вины к земле придавило с такой силой, что он даже вздохнуть не мог. В висках только одно «найду, то это сделал, и лично катком перееду»

Под бинтами, трубками ее и не рассмотреть. Маленькая, вся перебинтованная, белая, как мел. Из-под гипса пальчики торчат со сломанными ногтями до мяса. И у него все сковырнуло внутри. Как будто разодрало грудину. Тронул пальчики, погладил. Мишка. Тоненькая, с огромными глазами, доверчивая, добрая Мишка. Это не с ней он видео отправил в прямой эфир… С ней нельзя было так. Нельзя.

На лицо взгляд перевел. И дернулся весь. Заорать захотелось. Полголовы под бинтами и повязками. Видно только разбитые губы, и они шевелятся. Не слышно ни звука. Он наклонился, всматриваясь, пытаясь прочесть, что она говорит:

«По…ля….По…ля»

То ли кажется, то ли, правда, имя дочки все время повторяет.

- Я… найду ее и позабочусь о ней. Найду ее отца. А ты… Ты…выкарабкаешься. Обещаю. Выкарабкаешься… Мишкаааа…

Наклонился к пальцам губами прижаться, а она вдруг вся передёрнулась, выгнулась. Приборы запищали, взвыли.

Он назад отходит, уже не видит ничего. Все расплывается и кровать, и мониторы, резко замигавшие, и реанимация эта. Боль щеки жжет. В дверях доктора за шкирку схватил, приподнял.

- Самое лучшее все… палату отдельную.

- Я понял. Понял. Отцу вашему мое почтение передайте и благодарность и…

- Переведите отсюда! Сейчас!

Вырвался из удушливого запаха медикаментов, из давящего ощущения, что там осталась часть него. Не может всего этого быть. Не с ней.

Тяжело дыша, упал на асфальт, на колени, скрючившись, обхватив голову руками. То ли орал, то ли мычал. Только кулаками бил по асфальту, оставляя кровавые отметины. Потом сел, задыхаясь… Лихорадочно доставая из кармана сотовый. Набрал номер.

- Найди мне…найди мне одного чела. Всеволод Остромянский с Бодей дружил. Да, тот длинный, с которым Михайлина тогда укатила. Найди мне его немедленно.

Кто-то подошел к нему сзади.

- Простите… как хорошо, что я вас догнала.

Та самая грудастая стоит, с ноги на ногу переминается.

- Альберт Вениаминович просил, чтобы вы паспорт девушки принесли и… вот прайс. Пока на скорую руку. Потом более подробный составим. А еще… вашу девушку уже в отдельную палату перевели.

Встал с асфальта, все так же задыхаясь.

- Смотри за ней. Хорошо смотри.

Сунул деньги за пазуху.

- Чтоб она себя чувствовала, как на курорте.

Медсестра быстро кивала, а он, шатаясь, пошел к моту. Ему казалась, это его самого переехала машина.

Глава 13

Не хочу больше думать о тебе

Не хочу даже вспоминать твои глаза

Не хочу, но эти мысли в голове

А ты и я, ты и я, ты и я

Не хочу больше думать о тебе

Не хочу даже вспоминать твои глаза

Не хочу, но эти мысли в голове

А ты и я, ты и я, ты и я, е

Остановилось время, исчезает постепенно

Между нами притяжение, его нет (Его больше нет)

Забери обратно все, что было, без остатка

Я не тот, с кем будет сладко жить тебе (Сладко жить тебе)

Почему приносит боль твоя любовь?

И обиды почему? Я не пойму

Люди - будто зеркала, везде она

Я к тебе, ты от меня, все заново

Если сможешь, то прости, ловлю такси

Ты же знаешь, мне пора, давай без драм

О любви не говори, лучше соври

Между нами пустота

Не хочу больше думать о тебе

Не хочу даже вспоминать твои глаза

Не хочу, но эти мысли в голове

Ты и я, ты и я, ты и я

(с) Не хочу больше думать о тебе. Дабро

Он жил в новостройке. В высотном доме в престижном районе с женой и… ребенком. Ублюдок. Какой же он сраный ублюдок.

Демьян ошалел, когда позвонил в дверь, а ему открыла миловидная, невысокая шатенка с малышом на руках. Не ожидал ее увидеть. Все что угодно ожидал, только не это.

- Вы к кому?

- К Севе. Вы его сестра?

- Нет. Я его жена. А… по какому вопросу вы к нему?

Жена! Она его жена, мать их перетак обоих!

- Мы когда-то дружили, вот решил встретиться, вспомнить былые времена.

Она осмотрела его с ног до головы умными карими глазами, придерживая вертлявого малыша сбоку на бедре. Милый малыш, на Севу похож.

- Былые времена - это когда вы в начальных классах учились? Вы очень юно выглядите!

Усмехнулся. Внимательная.

- Сева был другом моего старшего брата, а со мной так - то в футбол, то на рыбалку.

Демьян старался говорить благодушно, а у самого кипело внутри, горело до зловония гарью.

- Сева на работе часов до четырёх дня. Приходите позже.

- Непременно. У вас милый малыш.

- Спасибо.

Она закрыла дверь, а Демон сбежал по лестнице и уселся в сквере на скамейку. Ничего, он подождет этого козла здесь. Чтоб в глаза ему посмотреть.

Сева вышел из дорогого внедорожника, явно при деньгах, и все у него зашибись. Демон ощутил, как волна злости не просто затопила, а завертела так, что дышать стало нечем. Со скамейки вскочил и сам не понял, как уже возле Севы был и со всей дури кулаком ему физиономию чистил.

- Ублюдочная тварь! Значит женился, а ее бросил? С мелкой! Мудак! Сам при деньгах, а она в сарае живет… и ездишь к ней пое**вать! Надо было тебя еще тогда урыть!

После каждого предложения удар кулаком под дых. Тот даже отвечать не успевает, пока наконец-то не схватил Дему за плечи и не нанес ответный удар в челюсть и с ревом:

- Тыыы! Сопляк зажравшийся! Сукаааа! Ты ж ни хрена не знаешь! – опрокинул на асфальт и припечатал ударом в скулу.

Но в этот раз Демьян уже был сильнее, снова под себя Севу подмял, сдавил за горло, не давая пошевелиться.

- К дочке своей иди! Менты ее забрали! Слышишь? Дочку твоюююю! Давай, мразь, сделай хоть что-то хорошее!

- Сукаа, не моя она! Не моя… брата твоего, уе*ка, наркомана конченого, который бил ее… так, что места живого на теле не оставалось, а она… из-за сестры терпела, а потом удрала от твари этой… а я только помог! Помог, понял! Не моя она! НЕ МОЯ!

Кулак Демона застыл в воздухе, а Сева скинул его с себя и со стоном сел на асфальте, трогая челюсть и разбитый нос.

- Ушлепок! Ты и брат твой сука!

Демьян свалился на спину, не чувствуя сбитых кулаков, кусая разбитую губу. Его тошнило. Сильно. Как в детстве, когда на карусели кружился, и ее заклинило. Он тогда все кишки выблевал. И сейчас… ему казалось, что эти кишки уже в горле торчат.

- Придурок… нос мне разбил, у меня командировка завтра. Встречи важные.

Протянул руку и помог Демьяну подняться. Так и сидят оба на асфальте. Мимо люди проходят, но все делают вид, что ничего не видят. Привычное дело. Отморозиться и резко ослепнуть. Протянул ему сигарету, Демон взял, чиркнул зажигалкой, сам дал прикурить и себе, и Севе.

- Он ее беременную на свадьбе в живот бил. В туалете. Я растащил и предложил ей уехать… это, наверное, был предел. Даже ради сестры терпеть не стала, он бы ребенка внутри нее убил.

У Демона руки трясутся, и сигарета дрожит. Он только на горящий кончик и смотрит. Больше никуда смотреть не может. Его вертит, он с трудом держится на каком-то ужасающем краю пропасти, внутри черви копошатся, сжирают все живьем.

- Ради малой терпела. Ее забрать надо было из детдома. А для этого и замужем надо быть, и работать.

- Какая…малая?

- Младшая сестренка. У нее ж мать с собой покончила после смерти второго сына, и они одни с малой остались. Мишка несовершеннолетняя была, сестру забрали естественно.

- Бл****дь!

- Я узнал, что она вернулась, приезжал несколько раз. Деньги привозил. Но она ж гордая, ты ж ее знаешь. Ничего не брала. Только продуктами. Ну и мне… семья у меня, Светка злится, когда я к ней езжу, ревнует… Она отказала мне тогда. Ни замуж не вышла за меня, ни моей не стала. Не люблю, говорит, тебя. С одним без любви хватило. Я теперь ради ребенка жить буду и ради Дашки моей. К отцу твоему ходила, просила с сестрой помочь… это я надоумил. У нее фото остались с побоями. Иначе твой и пальцем о палец бы не ударил. Ненавидел ее люто.

Полез в кейс, достал несколько снимков и положил Демьяну на колени.

- Вот парочку фото и у меня были… Еще флешка есть с записью. Как он ее… Эй… ты чего? Может, ко мне поднимемся? Выпьем? Умоешься!

- Бил… он ее бил, - повторяет Демон, как заведенный, как больной на голову.

- Да, бил. Еще сука так бил, чтоб другие не видели. В живот, по спине, по бедрам. В голову бил. Обнюхается и… наркоман гребаный!

- Замолчи…ЗАМОЛЧИИИИ!

Закрыл уши руками, закрыл собственную голову, потому что казалось, что сейчас бьют его самого, что сейчас ему мозги в кашу превращают.

- Где Михайлина?

Он его не слышит, встает с асфальта и прочь уходит. Хватит. Все. Больше не выдержит. Кажется, из ушей кровь польется.

- Где она?

Так и не ответил. На мот сел и с места с ревом сорвался. Сам не знал, куда едет. Гнал со всей дури, несся изо всех сил. Нашел себя на кладбище у могилы брата, пинающим цветы, раздирающим их на части. Потом на колени упал, сжимая кулаки.

- Как? Как ты моооог?... Как? Бл*дь, как? Она же…она же маленькая такая, хрупкая… Кожа у нее тонкая и ручки эти… Бл*дь, как, ты, сука, мог с ней так?... Мразь… я же боготворил тебя, я же Богом своим тебя считал… я ее за тебя…

Раскачиваясь, глотая слезы, сдирая с клумбы цветы с корнями. Хочется свернуть памятник. Раздолбать на куски.

- Мхом порасти. Ноги моей здесь не будет… Мразь.

Плюнул на землю и, шатаясь, ушел.

***

К отцу поехал. Игнорируя повизгивания секретарши, поднялся в офис в кабинет, снес дверь и вломился на конференцию.

- Все! Расходимся! Все окончено! Але-але-ап. Пошли отсюда!

Отец с ревом поднялся с кресла.

- Ты что - пьян?

- Трезв, папа, я ужасно трезв. Вытащи отсюда всех, не то я при них говорить буду, и тебе не понравится!

- Простите, на сегодня совещание окончено!

Когда все вышли, и Демон захлопнул дверь, генерал в ярости ударил кулаком по столу.

- Ты что себе позволяешь, сопляк!

- Скажи… честно скажи, ты знал?

- О чем? Ты на кого похож? Грязный весь! Ты откуда вылез?! За наркотики взялся?!

- С могилы, бл*! А про наркотики с сыном своим старшим на том свете поговоришь!

- Выбирай выражения!

- Я выбираю… скажи, ты знал, что Бодя… сука такая бил ее?

- Кого?

- Михайлину! Знал, что…ее дочь - это твоя внучка? Знал? Она же за помощью приходила! Да? Фото показывала, как он ее…

- Твою мать! Сучка! Таки проговорилась!

Генерал отошел к окну и распахнул его настежь

- Не внучка она мне! Она сама решила так. Отказалась от всего. Я и копейки на нее не дам.

Размазывая слезы, сотрясаясь от желания завалить отца и избить так, чтоб тот долго ещё не мог в кресле своем сидеть.

- И не надо. Ей ничего от тебя не надо. Сам справлюсь.

- Ну-ну. Попробуй. Ты без моих денег - ноль. Пустое место!

Подошел к отцу и к себе развернул.

- Это ты - пустое место. Ты. Мешок, набитый дерьмом и деньгами. Ни черта мне от тебя не надо.

Сам справлюсь!

- Попробуй!

Снимки в лицо швырнул.

- Ты это видел, я так полагаю? Она к тебе приходила за сестру просить! Так вот… сделай то, что она просила! Понял? Сделай! Иначе я за себя не отвечаю. Я тебе не просто карьеру сломаю, я по ней танком проедусь!

- Ах ты ж сопляк хренов! Шантажировать меня удумал! Кишка тонка!

Схватил Демьяна за шкирку, но тот оттолкнул отца.

- СДЕЛАЙ ТО, ЧТО ОНА ПРОСИЛА!

- Она просила сестру ее помочь забрать из какой-то богадельни. Только кто ее теперь заберёт? Кому она на хер нужна? Пусть удочеряют! Так лучше будет! Чего ты лезешь? Оно тебе надо?

- Надо! Мне нужна!

- Ты больной на голову идиот, как и твоя мать! Та каждое насекомое жалела, и ты туда же! Иди водкой залейся и полегчает! 

Таки ударил. Со всей дури. Так, что очки треснули, и к стене отлетел, головой лысой ударился и весь красными пятнами покрылся.

- Имя матери не тронь!

- ВОН ПОШЕЛ! НЕ СЫН ТЫ МНЕ БОЛЬШЕ!

- Да куда уж мне. Твой сын умер. А меня у тебя никогда и не было! Только не лезь к НЕЙ и к детям! И ко мне не лезь!

Развернулся и к двери пошел, вслед услыхал голос отца:

- Давай…давай, поживи сам. На коленях приползешь! За учебу кто платить будет?!

- На хер твою учебу! Я больше не учусь!

- А кем будешь, грузчиком опять?

- Да кем угодно, не твое дело!

К ней домой поехал. Ключ из сумочки достал и почувствовал себя вором. Пришлось вернуться за ним в больницу и получить вещи Михайлины. Ее увидеть не дали, готовили к операции, за которую он должен оплатить уже сегодня и очень большую сумму. Но об этом он подумает чуть позже, когда разберется с ребенком и вернет девочку домой.

 Двери открыл и застыл на пороге. Все перевернуто вверх дном. Не просто беспорядок, а дичайший хаос. Ящики столов вывернуты, шкафы открыты, посуда разбитая валяется, картины на полу, игрушки разодраны. Как будто что-то искали.

Но кто и что? Зачем кому-то нужна учительница истории? Разве у нее могли храниться сокровища или большие деньги?

- Кто рыскает тут? Чего пришли, нелюди? Щас милицию позову!

Обернулся, а там бабка стоит. Та самая, вредная, которая прибегала кричать, что ее затопили.

- О, антихрист заявился. А раньше где был? Когда дите забирали? Когда Михаську машина сбила? Это твои здесь весь дом перевернули?

- Кто перевернул? Вы видели?

- Откуда мне знать.

Пожала худыми плечами.

- Я в глазок видела здоровых остолопов. Человека три. Спустились сверху. А до этого гремели, стучали. Я им по батарее… а им плевать. Думала, может, квартиру кто купил. Но так быстро? Где хозяйка-то? Жива?

- Жива. В реанимации лежит. Мне паспорт ее найти надо и в больницу отвезти. Я пришел, а здесь вот такое…

- Паспорт она могла у Егоровны оставить. Она последнее время туда все относила. Егоровна говорила, что у себя не оставляет. Как боится кого-то.

- Это у той соседки, которая умерла?

- Да. У ней. Бедная. Хорошо, хоть с Михаськой дружила, а так совсем одна и одна. Дочка в Америку укатила и даже не звонила почти. Только на день рождения и на новый год.

- И…как я попаду туда? В ее квартиру?

Стоит смотрит на него снизу вверх. Маленькая, скрюченная. На бабу-ягу похожа. Мачеха б потом святой водой умывалась и свечки вокруг себя ставила, Святославу какую-то звала бы дом освящать. Когда к ним, в особняк Галаев въехала, первым делом гадалку эту притащила и все комнаты освятила. Говорит, злой дух изгоняла. Первой жены генерала. Потом ей, правда, пришлось звать свою освятительницу через день. Демон ей устроил персональных домовых, призраков и прочую нечисть.

- Точно не вор. Пошли ко мне, ключ дам. Егоровна у меня запасной оставляла всегда… на случай, если ее дверь открыть не смогут. У нас, бесхозных стариков, одна забота - не сдохнуть и заживо не сгнить в закрытой квартире, а чтоб открыли и похоронили по-человечески.

Сказала бодро, но в голосе боль и досада, тоска. Демьяну не по себе стало. Брошенные старики выглядят еще более жалкими и несчастными, чем дети. Вторых чаще всего оставляют неосознанно, из-за беды или болезни, а стариков… тех бросают в полном уме и здравии.

- Че стал, как столб? Пошли, говорю. Пока не видит никто. А то еще скажут, что квартиру Егоровны решили обворовать, и ментов к тебе вызовут.

Подождал у двери, пока соседка, шаркая тапочками, вернулась с ключом.

- На вот. Но если чего стащишь, настучу, не побоюсь. Помять у меня хорошая. Я каждый гвоздик, где торчит помню.

Демьян усмехнулся. Смешная бабка эта, ворчливая, но не такая и мерзкая, как показалось в первый раз.

- Спасибо. Я занесу.

- Уж сделай милость.

***

Паспорт нашел сразу. Он лежал на тумбочке вместе со свидетельством о рождении Поли и еще какими-то документами, а в маленьком пакетике какая-то флешка. Демьян ее в ладони крепко сжал, потом сунул в карман. Как будет время, посмотрит. Надо еще вещи свои из отчего дома забрать.

- Эй, Антихрист, давай быстрее, кто-то к дому подъехал, про Егоровну спрашивает. Ооо, по лестнице идут. Давай ко мне! Быстро!

Сам не успел опомниться, как уже стоял в квартире старушки и вместе с ней прислушивался к чьим-то шагам на лестничной площадке.

- И че искать тут? Можно подумать, она у карги этой стала бы что-то хранить.

- Нам сказали найти. Значит, ищем и меньше вопросов. Заткнись и давай ищи.

Бабка к глазку прильнула. А Демьян руки в кулаки сжал. Ублюдки. Их кто-то подослал. Но кто? Неужели отец? И если он, то что именно искал? Может, флешку?

- Это те самые… которые наверху орудовали.

Демьян дернулся, схватился за ручку, но она его за рукав потянула.

- Куды намылился? Они тебе кости в порошок сотрут. Смелый какой. Ты лучше иди давай. Дочку от ментов забрал?

- Кого?

- Ясно. Так и думала, что наврал. Слишком сопливый, чтоб отцом быть. Малявку менты загребли, с социальными драконихами приходили. Ты быстрее беги, а то они ее пристроят, как сестру Михаськину фашистскому педофилу. Она за это и боролась, чтоб забрать ее. А тут такое. И дочку отняли.… Вот она сердешная побежала, и машина ее переехала. Я в окно видела. Белая иномарка. Сразу укатила. А говорят, какой-то грузовик зеленый. Но я-то видела. Я глазастая. Все вижу.

- А вас как зовут?

- Анна Ивановна я. Баба Аня. Иди давай, пока эти там лазиють. Девчонку жалко. Она там давно сидит.

- Спасибо, баба Аня.

- Иди-иди, Антихрист.

***

В участок приехал на такси, документы с собой привез. Его оттуда направили в детприемник с патронажным воспитателем беседовать. Приемник похож на обезьянник в СИЗО. Только там дети. Ободранные, грязные, голодные, запуганные. Самых разных возрастов. Волчатами смотрят. Из-за двери кабинета доносятся голоса.

- Любовь Валентиновна, да как я вам так быстро все оформлю. По закону тридцать дней ждать надо. Пытаться в семью пристроить… Я понимаю, что сразу же удочерил бы обеих. Но так нельзя…. Даже за...

Видимо, отошла подальше от двери, и голос стало не разобрать.

Он увидел Полину не сразу. Маленькая, худенькая, испуганная. Сидит в углу на скамейке, ноги под себя подобрала, руками обняла и молчит. Смотрит в одну точку. Лицо испачканное, припухло от слез. Стало больно внутри, что-то сильно защемило под ребрами.

- Поля!

Головку подняла, увидела его и как закричит:

- Дёёёёёмаааа! Холосый! Прилишел! Я знала, что плидешь! Я им говолила!

К нему подбежала и руками впилась в его ноги, обняла. Сам не понял, как на руки ее поднял и к себе прижал изо всех сил.

- Ты меня забелешь? А где мама? Она в больнице?

- Заберу. Я пришел тебя забрать.

Дверь кабинета резко распахнулась.

- Вы кто такой? Вас как пропустили?

Повернулся к здоровенной бабе в форме. Она руки в бока уперла и смотрит на парня исподлобья.

- Обыкновенно. Я за дочерью пришел. За Ярошенко Паулиной.

Брови бабенки удивленно приподнялись.

- Какой такой отец! Ей пять лет, а у тебя молоко еще под носом не обсохло.

- Я таких, как ты, на столе еще в начальной школе раскладывал.

Брови опустились, и глаза выкатились.

- А ну пошел отсюда! Ребенка отпустил и вали!

Попыталась Полю отобрать, но та разрыдалась и сильнее в шею Демьяна впилась руками.

- Еще раз ко мне руки свои протянешь, я тебе их оторву с мясом, поняла? – гаркнул на бабу, и та съёжилась от неожиданности.

Из соседнего кабинета выбежала вторая госслужащая и, увидев Демьяна, аж подпрыгнула. За руку схватила свою подругу и потянула к себе.

- Ты что? – зашипела. - Это ж генерала Галая сын. Тебя здесь уже сегодня вечером не будет.

Жирная тетка обернулась и… в мгновение превратилась в ласковую, виноватую собачонку, которая принялась бегать вокруг него. Все оформили очень быстро. Записали его, как отца, взяли расписку и отпустили. Еще и рассказали, как быстро малышку удочерить можно и к кому обратиться.

Демьян с девочкой на руках на улицу вышел и шумно выдохнул. Ну вот, одно дело сделано. Хреново только, что именем отца все равно пользоваться приходится. Ну и плевать. Пусть хотя бы своим именем что-то хорошее сделает. Что-то полезное.

- А где мама?

Полина ерзала у него на коленях.

- Мама в больнице. Ей станет лучше, и я тебя туда отвезу, договорились?

Кивнула и за шею его обняла, прижалась всем тельцем.

- Я говолила, что ты холоший. Я знала. С пелвого взгляда.

Улыбнулся невольно и погладил ее по голове. И что теперь? Куда с ней? Разве что только в квартиру Михайлины. Только там порядок навести надо.

А потом…потом искать вторую девочку.

***

- Баба Аня, я Полю забрал, у вас оставлю ненадолго. Мне кое-куда съездить надо и в квартире убрать.

Бабка то на девочку, то на него смотрит.

- Шустрый какой. Быстро справился.

- Вот здесь деньги. Если надо больше, я вечером привезу.

Она деньги не взяла и кулаком ему пригрозила.

- Я, может, и нищая, но не продажная. Вот посижу, и заплатишь… а еще хлеба с молоком купи. Будем бутерброды есть и оладьи печь. Да?

Спросила у девочки, но она назад отступила и отрицательно головой качнула.

- Я с тобой хочу… с ней не хочу. Она стлашная. На Ягу похожа. Я с тобой убилать буду.

Демьян опустился на корточки.

- Мне нужно за деньгами съездить, я быстро. А потом вместе убирать пойдем. Хорошо? Баба Аня хорошая.

- Плохая. Она всегда лугаться плиходит. Кулак маме показывала.

- Ну вот она исправилась и хочет сделать доброе дело.

***

- Уверены, что хотите открыть закрытый счет?

- Уверен.

- Будут утеряны проценты.

- Это не важно. Откройте и переведите на счет номер…

Пока девушка что-то писала в компьютере, Демьян прикрыл глаза, постукивая пальцами по столешнице. Вот и настал тот день, когда тронул деньги деда. Тот самый, неприкосновенный запас, о котором не знал никто. Даже его отец. Все Галаи были военными. Все приближенными к правительству. Дед Сергей Николаевич был тем человеком, перед которым падали ниц и целовали следы от его ботинок. Он умер, когда Демьяну было двенадцать, и их семья все еще была похожа на семью.

Дед, как в дешевом сериале, собрал всех у своей постели. Раздал указания. Демьян остался последним. Ему он ничего не сказал и ничего не оставил. Но когда все ушли, младший внук поднес старику стакан с водой, притащил книгу «Воспоминания Уинстона Черчилля» и сел на стул читать вслух, как любил дед.

Когда прочитал несколько глав, дед вдруг взял его за руку и тихо сказал.

- А ты чего хочешь, малыш? Ни о чем не просил, желания не загадывал.

- Хочу, чтоб ты жил, деда, долго. Можно?

Старик засмеялся и по щеке его потрепал.

- Из всех Галаев ты единственный, кто этого хочет, единственный, кто со мной каждый день сидит. Я тебе будущее оставил, внук. Не состояние. Но на жизнь хватит, на дело свое или на дом. Счет на твое имя открыл. Как взрослым станешь, сюда придешь и возьмешь свой подарок.

Протянул дрожащей рукой визитку.

- Здесь имя директора. Напрямую придешь и сам решишь, как со своими деньгами поступить. Твой отец… он тяжелый человек. Здесь твоя независимость. От всех.

- А Бодя? А ему?

- Бодя…а что Бодя? О нем пусть твой отец думает.

Дед умер через месяц после этого разговора. Умер тихо, во сне, пока Демьян читал ему книгу.

- Поставьте, пожалуйста, вашу подпись. И вот ваша карта. Вы можете пользоваться средствами, как хотите.

Девушка лучезарно улыбалась. Она бы с удовольствием отсосала у него прямо здесь или в туалете. Особенно когда увидела оставленную ему сумму.

Когда вышел из банка, набрал номер врача.

- Сегодня будет оплачена первая операция. Вечером буду.

Отключился и набрал еще один номер телефона.

- Рид, это опять я. Найди мне ребенка. Я сброшу документы на мейл. Нет. Я не занялся торговлей детьми. Да, удочерить хочу. Нет, не шучу. Найди. Мне нужна именно эта девочка.

Глава 14

Я помнил всё и всё забыл

Кого искал, кого любил

Я проходил сквозь эти стены

Я не хочу смотреть назад

Где пламенеющий закат

Себе и мне вскрывает вены

Мимо нас, мимо нас пьяное солнце

Оно уйдёт и больше не вернётся

Ну что же ты молчишь, не поднимая глаз?

Мимо нас

Мимо нас, мимо нас люди или птицы

Они летят, чтоб всё-таки разбиться

Убей меня потом, но только не сейчас

Сейчас

(с) Алексеев. Пьяное солнце

Смотрел на экран ноута и скрипел зубами, кусал щеки до мяса. Перед глазами ее лицо, ее глаза огромные. Как смотрит на него, как прикладывает лед, как потом отвечает на звонки Боди. Перепуганная она была. А он…он думал, что взволнованная, что плачет из-за брата.

На флешке позорные, мерзкие, убийственные записи, где видно, как Богдан ее бьет. И каждый удар Демону под дых, по ребрам, по легким. Потому что дышать не мог, потому что сворачивало узлом все внутренности. И голос ее «Не надо, Бодя…пожалуйста, я не буду так говорить, прости, не надо, не бей, только не в живот».

Сууууууукаааааааа. Орало внутри, и он еле сдерживался, чтобы не выбивать костяшки о стены, потому что в соседней комнате спала Поля. Обхватил голову руками, стараясь не стонать, и вдруг ощутил, как к нему кто-то прикоснулся, вздрогнул и увидел огромные глаза Поли перед собой. Не удержался и крепко ее обнял. И мелькают в голове эти проклятые кулаки, эти удары, эти мольбы «только не в живот». Мразь. Откопал бы и убил лично. Гори в аду, Бодя! Гори там вечно!

Поля не вырывается, ручонками обняла его за шею и сопит ему в ухо. Терпит маленькая. Поднял на руки и понес обратно в спальню, уложил в кровать.

- Ты из-за мамы?

И пальцем трогает его щеки, как будто вытирает что-то. Кивнул и укрыл ее пледом.

- Она поплавится. Я знаю. А ты не плачь. Мальчикам нельзя плакать, понял? Ты же сильный и большой. Я не плачу.

Кивает, гладит ее по светлым волосикам.

- Обязательно поправится. Обязательно.

Скорее себе, чем ей. И голос врача звучит эхом, бьет кувалдой по мозгам.

«- Ни говорить, ни двигаться, ничего не сможет.

- Как долго?

- Возможно, всегда.

- А операция?

- Мы не волшебники и не маги. Сделали, что могли. Есть повреждение позвоночника, травма головы, сотрясение мозга. Мы ее собирали по кускам, понимаете? Еще неизвестно, переживет эту ночь или нет.

Сказал так цинично и жестоко, как обычно умеют только врачи. И он знал, что он самый лучший, что специально из столицы приехал ее оперировать. Ему позвонили. Филатов Дмитрий Павлович. Один из лучших специалистов в стране. А Демон смотрел на него и думал о том, что если она ночь не переживет, то и он, профессор этот, тоже последнюю ночь дышит.

- Никакой надежды?

- Надежда есть всегда. Реабилитации, возможно, еще операции через время, массажи, уход.

Говорит, а он на нее смотрит. Как дышит очень слабо, как изо рта трубка толстая торчит и ручки… какие же у нее маленькие ручки все в этих бинтах и иголках. Ужасно хочется ощутить эти руки на своих волосах, на своей коже.

- Надо смотреть после того, как в себя придет. Будут осмотры неврологов, хирургов, ортопеда. Главное, она пережила операцию, мы и в этом не были уверены. У нее очень низкий гемоглобин. Питалась, наверное, ужасно. Кто только довел до такого.

Ударил по яйцам со всех сил. Так, что чуть пополам не скрутило. Она впроголодь с малышкой, а он ее добивал. Ничем не лучше Боди. Бил наотмашь, ставил подножки и добивал с особой изощренностью.

После операции всю ночь там сидел. На полу возле кровати. Прогнать его не смели. Галай же он. Перед ним только на цыпочках и шепотом. Заходили и выходили медсестры, трогали мониторы, записывали показания и качали головами. Он боялся спросить, как она. Боялся услышать, что стало хуже. Не знал, как смог бы дальше жить и дышать. Под утро заговорил с ней вслух и свой голос с трудом узнал.

- Ты не можешь умереть, Мишка. Нельзя тебе. Поля дома ждет. Совсем одна. Никого нет кроме тебя у нее. И Даша твоя… Слышишь? Не ради меня. Ради них нельзя. И ради меня… совсем немного.

И на руку ее смотрит, тронуть уже не смеет. Помнит, как в прошлый раз тронул, и ей плохо стало. Утром медсестра подошла, за плечо его потрепала.

- Обход скоро. После обхода Дмитрий Павлович поговорит с вами. Ей лучше. Я вижу. Она начнет выкарабкиваться. Показатели улучшились».

- Спи.

- Да. Ты первая. Закрывай глазки.

Закрыла и его за палец взяла, сжала в ладошке. Маленькая копия мамы. Еще одна блондинка, которая украла кусок его сердца. Даже не думал, что оно настолько безразмерное, и там найдется место для кого-то кроме него самого, а там ого-го сколько.

Никогда раньше с детьми не сидел, близко не видел. Они казались ему инопланетянами со своими законами, языком и особым меню. Весь день убирал разгром, устроенный какими-то ублюдками, которых он собирался найти, но позже, когда все немного станет более или менее понятным. Пока что он, как слепой котенок, тыкался по жизни в совершенно незнакомом ему мире и не ощущал почвы под ногами.

Посмотрел на тумбу с фотографией, где Михайлина с Полей обнимались в подсолнухах и смеялись. Счастливые.

«Ты вернешься домой и будешь так же улыбаться. Обещаю! Все хорошо будет!»

***

Любовь Валентиновна напоминала ему змею. Скользкую, худую, черную гадюку. С тонкими губами, серой родинкой на подбородке и злобным взглядом из-под очков. Она что-то писала в журнале и, когда он пришел, вначале даже на него не посмотрела.

- Мы не разрешаем встречи с не родственниками. Тем более девочка уже завтра уезжает в новую семью. Мне жаль, но я ничем не могу вам помочь. Вы можете обратиться в органы опеки и…

Ему пришлось ее заставить посмотреть. Со всех сил ударил кулаком по столу и смел ее журнал на пол.

- Ты, змея подколодная, на меня смотри, когда я с тобой разговариваю.

От страха заведующая уронила шариковую ручку, и очки свалились с одного уха, теперь она смотрела на него одним глазом без очков, а вторым через стекло.

- Вы…вы…вы…что себе позволяете. Это немы…с..ли…мо…Немедленно уходите!

- Слушай меня внимательно, змея! Говорю один раз. Поэтому очень хорошо запоминай. Меня зовут Демьян Галай, и завтра я заберу эту девочку! Поняла? Я ее заберу! А сейчас ты встанешь со своего трона и отведешь меня к ребенку! Иначе я тебе шею сверну и скажу, что так и было. Поняла?

 Молчит, подбородок вместе с отвисающей родинкой трясется.

- Я спросил, ТЫ ПОНЯЛА?

Быстро закивала.

- Вот и хорошо. Встала и пошла. На раз-два-три. Я считаю: РАЗ!

Она вскочила с кресла, быстро поправила очки, засуетилась.

- ВЫ бы так сразу и сказали, что вы сын генерала. Я бы вас отвела к ней… но ваш отец распорядился, чтобы мы не чинили препятствий в удочерении. Все бумаги подписаны, оформляется загранпаспорт на девочку.

- Кто распорядился?

Он думал, ослышался, думал, показалось.

- Никита Сергеевич. Сам лично звонил. Сказал, что все документы в порядке, и немецкая семья может забирать Лерочку… то есть Дашу.

- Ясно. Так вот есть поправочка – не сможет забрать. Теперь я опекун Даши, и все бумаги предоставлю вам завтра утром. И заберу ее тоже я. Поняла?

- Дда…да, я поняла. Сейчас тихий час. Я к вам ее приведу. Подождите, хорошо?

- Поторопись.

Вышла из кабинета, и он заметил, как сотовый выхватила. Догнал и отобрал смартфон.

- Он тебе не нужен. Получишь, когда я уеду.

Не посмела возразить, пошла по коридору, подвернула несколько раз ногу. Ведьма проклятая. Звонить удумала. Посмотрел, какой номер набирала, и рассмеялся. До боли знакомый номерок, выученный наизусть. Набрал сам. Ответили не сразу. Секретарша.

- Оставьте ваше сообщение, и Никита Сергеевич вам перезвонит.

- Скажи папе, что это я, и сейчас же соедини.

Голос отца заставил поморщиться от отвращения.

- Да! Что ты себе…

- Не будь предсказуемым. – перебил бесцеремонно, копируя его же тон. - Позволяю все, что хочу. Твое воспитание, папа, а точнее, его отсутствие. Ты ведь так был занят Бодей, своей карьерой и своей новой молодой дыркой.

- Откуда у тебя этот телефон? Ты совсем сдурел, сопляк? Из-за нее?

- Папа, гораздо больше тебя должно заботить, что у меня флешка, на которой твой старший сын бьет беременную девушку и нюхает кокаин. У тебя дома, папа, нюхает. Как думаешь, сколько мне отвалят СМИ за такой компромат? Или твои конкуренты. Как там второго кандидата зовут, Ефимов? А я могу даже лучше… я могу сразу в сеть с независимого сервера. Прямо в ютуб. На весь мир. Твои избиратели схавают? Или твоя предвыборная накроется медным тазом?

В трубке тишина. Мертвая. Гробовая. Затем глухим голосом:

- Что тебе надо?

- Девочка. Я хочу, чтобы задним числом она уже была моей. Удочерение, опека. Мне насрать, как ты это оформишь. И чтоб ни одна мразь не могла вывезти ее из страны.

- Мальчик! Ты кем себя возомнил? Иисусом? Ты что творишь? Куда ты лезешь! Девочку уже удочерили, и завтра она вылетает в Мюнхен! С важным человеком! Не лезь! Тебе больше всех надо?

- СЕГОДНЯ ОНА УЕЗЖАЕТ СО МНОЙ! ДОМОЙ! И мне насрать, как ты это провернешь! Понял? Иначе эта гребаная флешка разойдется миллионным тиражом!

- Ты…ты понимаешь, что это означает? Ты больше никогда ко мне не приблизишься!

- Не переживай, я даже на твои похороны не приду!

- Ублюдок!

- Да, папа. Я ублюдок! Да кто угодно. Насрать. Разговор окончен. Жду бумаги об опеке. Пусть твой курьер привезет на квартиру к Михайлине, где мы с твоей внучкой теперь живем.

- Малолетний придурок! Ты жизнь себе портишь!

- Нет! Я только начинаю жить! Как человек, а не как мразь! У тебя двадцать четыре часа, исправить хотя бы одну подлость!

Отключил звонок и увидел, как Любовь Валентиновна ведет по коридору очень худую, высокую девочку с огромными невероятными глазами и тоненькими прямыми волосиками, падающими на худые плечи. Она смотрит таким тоскливым и больным взглядом, что Демону становится страшно. Таких глаз не должно быть у ребенка.

- Я за тобой пришел. Я от Мишки. Пойдешь со мной?

И руку ей протянул. Она посмотрела на заведующую, потом на него. Высвободила тонкие пальцы из клешней Змеюки и быстро пошла к Демону. Взяла его за руку и на удивление крепко сдавила его ладонь своей хрупкой ладонью.

- Пойду. Я – Даша.

- А я - Дёма. Скажи Шапокляк досвидос, и поехали. Домой.

Усмехнулся, и она усмехнулась в ответ. Только глаза остались грустными.

Глава 15

Я по частицам собираю твой портрет

А ты рисуешь мое сердце на окне

Я подарил его, открыл тебе одной

Но почему оно пробитое стрелой?

Я по частицам собираю твой портрет

А ты рисуешь мое сердце на окне

Я подарил его, открыл тебе одной

Но почему оно пробитое стрелой?

Почему так пусто на моей душе?

И почему сегодня, будто сам не свой

Если я не твой, значит я ничей

Все, что нужно мне, это лишь быть с тобой

Я не знаю, сколько продержусь еще без тебя

Люби меня, любимая, моя

Я не знаю сам, когда снова посмотрю в твои глаза…

Я по частицам собираю твой портрет

А ты рисуешь мое сердце на окне

Я подарил его, открыл тебе одной

Но почему оно…

Наши ссоры на повторе, но ты моя слабость

Нет причин искать причину, что бы ты осталась

Они говорили, я тебе совсем не пара

Я тебе не парень, но это нас не парит

Мы погнали, дай мне руку

Улыбнись, хоть на минуту

Подойди же ближе, подойди и обниму я

Давай просто будем рядом

А больше и не надо

Я по частицам собираю твой портрет

А ты рисуешь мое сердце на окне

Я подарил его, открыл тебе одной

Но почему оно пробитое стрелой?

(с) Дабро

Ему было страшно к ней идти. Хотел, всей душой разрывался - так хотел, но боялся. Казалось, в глаза ей посмотрит и сдохнет на месте, если увидит в них ненависть. Не сдох. Вытерпел. Много всего было в ее глазах. И ненависть, и боль, и ярость. Демьяна первым впустили в палату. Пока без девочек. Предварительно врач принял его у себя. Торопливый, дерганный, нервный. Как будто на одном месте устоять не может. Странно, как этот человек операции по много часов выдерживает.

Он постоянно что-то крутил в пальцах, этот столичный светила. И когда разговаривал, в глаза смотрел изредка. Как сам с собой. Как себе все говорит. Или ему все равно, что думает оппонент. Выносит приговор так легко, так привычно с этой невыносимой долей цинизма, присущего всем врачам, привыкшим к людскому горю, к боли и к смерти.

- Возможно, заговорит, возможно, начнет двигать руками, головой. Через время сможет сесть. А возможно, так и останется лежать в постели. Препараты нужны дорогие, редкие. Список я написал и оставил у вашего лечащего врача. Если будут улучшения и прогресс, можно говорить о следующих этапах, о реабилитационных центрах. Пока что ждем.

- Я читал, что с таким повреждением позвоночника есть шанс встать на ноги. Что могло быть хуже и …

- Один на тысячи больных.

Посмотрел наконец-то в глаза. Серые, усталые. Кажется, ужасно сонные. Вот-вот закроются, и так и уснет на столе. Раздражение начало сходить на нет. Этот человек спас Михайлину, вернул ее к жизни. Только за это Демьян готов проглотить свой язык и терпеть любой цинизм и равнодушие. Терпеть что угодно ради нее. И как он раньше не понимал этого… что все из-за нее в его жизни, и что смысл она всегда имела только ради НЕЕ. На этом взращена его ненависть и боль – невозможность быть с ней.

И в голове музыка играет, и несколько строк крутятся, заплетаются, беснуются в голове…

Если я не твой, значит я ничей. 

Все, что нужно мне, это лишь быть с тобой.

- Примерно такой же, как шанс, что вам на голову упадет кирпич. Но он есть. А значит, и у нее есть шанс пойти.

- Я понял. Какие мои действия сейчас?

- Сейчас уход, массажи, уколы. Максимум уделять внимание реабилитации, питанию. Витаминам и позитивному настрою. Это все. И верить…верить в чудо. Ее заставьте поверить. А это самое сложное. Не захочет встать – не встанет никогда.

- Я постараюсь.

- Постарайтесь. Осознание, что она в состоянии растения, уже к ней пришло. Мы с ней говорили. Она все слышит, понимает. Говорить трудно из-за травмы и больно. Возможно, придется учить делать это заново, помогать, как и держать ложку, расчесываться. Все самые элементарные вещи. Вы ей кто? Брат? Это круглосуточный уход. Я бы на вашем месте подумал о каком-то пансионате, где больная сможет находиться под присмотром.

- Я…ее…муж я ее. И нет. Нам не нужен пансионат. Я сам справлюсь.

Скептически вздернул бровь и что-то начеркал на маленьком листке бумаги.

- Это номер центра. Если передумаете, позвоните. С такими больными тяжело, и скоро ваш энтузиазм поубавится.

- Посмотрим. Адрес мне не нужен. Спасибо за консультацию. До свидания.

Развернулся и вышел из кабинета. Чесались руки хорошенько вмазать светиле, чтоб не умничал и не решал за кого-то, рекламируя центры своих коллег. Спустился по ступенькам. Внизу Даша с Полей стоят. Ждут его. Обе маленькие, испуганные, нервничают. Они так ждали этого дня. Считали в календаре, вычеркивали числа. Ждали, когда Михайлина откроет глаза и начнет понимать, что происходит. Заняло время. Почти месяц.

За этот месяц они все многому научились. Особенно он. Жить с детьми, когда привык заботиться только о себе. Привык, что ему самому много не надо. Первый день, когда привез Дашу домой, думал, как справиться с ними. Чем кормить? Он есть готовить не умеет. Только яичницу и макароны с пельменями. Учились вместе. Даша находила рецепты, и они вдвоем чистили картошку, отбивали мясо, резали капусту на борщ какими-то уродливыми, толстыми кусками, пока рядом бегала Поля и кормила своих кукол печеньем. Заходила баба Аня, приносила варенье и блинчики с оладьями. Сказала, что надо Полю в детский сад оформить поближе к дому, возить далеко, как возила мама, не выйдет. Придется обойтись без логопеда. Оформил. Чувствовал себя куском придурка, пока стоял и переминался с ноги на ногу, записывая, что нужно купить и в каком виде надо приводить малышку по утрам, во сколько забирать. Его мозг отказывался все запоминать, и он завел себе файл в сотовом. Нянечки выбегали посмотреть на него, как на чудо природы. В наколках, со штангой в языке, в косухе с маленькой девочкой на руках и куклой под мышкой.

- Сестричка твоя? – спросила одна из них, самая бойкая с короткой стрижкой, грудастая. Облокотилась о косяк двери, заигрывая и облизывая губы.

- Дочка, - отрезал, и кокетство тут же уступило место сердитому разочарованию.

- Да. У Дёмы есть моя мама, ясно?! – заявила тут же Поля и уперла руки в бока.

Нянечка посмотрела вначале на нее, потом на «отца», хмыкнула.

- Лохматая она у вас. Надо косы заплетать. Не то вши заведутся.

- Косы? – и глаза округлил. Вот чего-чего, а косы он никогда не думал, что надо будет плести кому-то.

- Косы. Или остригите волосы.

Нет, стричь красивые русые кудряшки Полины он не собирался, и, как идиот, почти всю ночь сидел на ютубе с куклой между ног и заплетал ей косы, пока не научился. Утром Полина сразу с тремя косичками, аккуратная, в платьице, пришла в сад и гордо вертела головой. Похожая на маленького, зеленого дракончика, очень серьезного и сердитого. Дракончика, который бдит, чтоб шустрая нянька не строила глазки Дёме. На прощание расцеловала Демона в щеки и крепко сдавила за шею.

- Забели меня побыстлее. Здесь скучно. Я тебя ждать буду.

Ждать. Ему никто и никогда такого не говорил. Оказывается, это пи***ц как круто, когда тебя ждут.

- Заберу пораньше. Зуб даю.

- Смотли, опоздаешь плидется зуб выбить.

И снова обняла. Погладил ее по косичкам, и внутри все защемило от нежности, которая никогда там не жила, а теперь поселилась и хозяйничала, как у себя дома. Постепенно Даша свыклась с жизнью в доме, перестала дергаться от каждого шороха и по ночам смотреть в потолок, засыпая лишь под утро. Оказалось, что она умеет танцевать, рисует красками и лепит из пластилина забавных зверушек. Теперь все подоконники заставлены этими зверьками, а по вечерам Демон брынчит на гитаре, а они обе танцуют. И, оказывается, счастье - это не когда у тебя до хрена бабла, не тогда, когда телки ноги раздвигают по первому свисту и под тобой крутая тачка. Нет. Счастье вот оно. Две девчонки сделали из штор какие-то наряды и прыгают посреди комнаты под его музыку. Но для всей его полноты не хватает ЕЕ. Вернется домой, и тогда он будет счастлив в полной мере. Он заслужит его, выгрызет у суки-судьбы.

После оплаты операции подсчитал свои деньги и понял, что надо искать работу, иначе надолго денег не хватит. Впереди есть, на что тратиться. Дашу утром позвал, пока заплетал косу Полине, собирая ее в сад.

- Ну что, Кузнечик, к школе готовишься?

Кузнечиком называл ее за очень длинные тонкие ножки с выпирающими коленками и такие же ручки. Когда она прыгала и танцевала, казалось, они сломаются.

- Ну такое…

- Ясно, значит нет. Слушай, тут такое дело – мне на работу надо идти. Пока не знаю, куда устроюсь. Тебе Полю доверить можно?

- Можно, - ответила очень серьезно, по-взрослому.

- Точно? Потянешь? Или к бабе Ане водить будешь?

- Неа. Я справлюсь. Баба Аня старая, тяжело ей, а Полька звонкая, как петарда. От нее даже у меня голова болит.

- Я не петалда. Сама ты петалда. К бабе не хочу. С тобой хочу. У нее скучно и кота нет. Дёма, а давай кота возьмем?

- Угу, вот кота нам только и не хватает. Букву «эр» начнешь выговаривать, и возьмем кота.

- Так не честно.

- Честно. Давай иди рюкзак складывай.

Накинул куртку, порылся в кармане – вместо пачки сигарет там конфета на палочке и носки Полины. Дожили. Сигареты забыл купить, зато конфету купил.

- Заберешь Петарду из садика, накормишь супом, и идите гулять на площадку. Каждый час звонишь мне, поняла?

Кивнула и затянула свои тоненькие волосики в хвост. Всегда серьезная, почти не улыбается. Всегда сидит, сложив руки на коленях. Хочется встряхнуть и закричать, чтоб бесилась и вела себя как ребенок, что никто ее не накажет. Она разбила тарелку и тут же согнулась, начала закрываться, нашептывая:

- Простите…простите…я не буду так больше, я нечаянно.

И руки протягивает, чтоб ударил за разбитую посуду.

Он тогда ее к себе прижал, а потом они весь вечер били тарелки, подметали осколки, а утром поехали в магазин и купили новый набор.

- Когда к Мишке поедем? – спросила застенчиво и очень тихо.

- Скоро.

- Она ведь придет в себя?

- Конечно.

- А если нет… то ее отключат от аппаратов, и она умрет? Да?

Рывком обнял девочку и прижал к себе.

- Ты что? Никто ее не отключит. Она скоро придет в себя и вернется домой. Даже не думай об этом. У нас в стране нет эвтаназии. И я бы не дал никогда.

- Эй! А я?

Поля втиснулась между Дашей и Демоном и прижалась к нему сама. Грозно посмотрела на Дашку.

- Это мой Дёма, ясно?

Усмехнулся. Вот же ж маленькая ведьмочка.

- Да ради Бога, пусть твой. Я же не маленькая, как ты.

И показала Поле язык. Впервые увидел, как девчонка что-то говорит поперек и чудит.

- И я не маленькая! А ты чужая! Ясно! Откуда ты плишла! Мы тебя не знаем!

Стало больно за Дашку.

Поля хотела толкнуть ее, но Демьян взял малышку за руки и развернул к себе.

- Значит так! Даша нам не чужая, она - сестра твоей мамы. Мы вместе, ясно? Если не будем друг за друга, никогда семьей не станем!

Работу нашел сразу, устроился ночным грузчиком в супермаркете, чтоб днем больше времени проводить дома. Платили каждый день наличными. На жизнь хватало, чтоб деньги деда не трогать. Они для Мишки. Они неприкосновенные.

***

А сейчас они обе стоят внизу, держатся за руки и смотрят на него с надеждой.

- Давайте вначале я зайду, а потом попрошу и вас впустить, хорошо?

Обе кивнули и долго смотрели ему вслед, смотрели, как он заходит в палату, как прикрыл за собой дверь.

Сделал несколько шагов к ее постели. Остановился в нерешительности. Ужасно хотелось сбежать. Развернуться и валить отсюда, сесть на мот и мчаться куда-то за город. Но вместо этого подошел к кровати, остановился возле изголовья и, выдохнув, опустил взгляд на лицо Михайлины.

Она смотрела прямо на него, и на ее лице видны только эти огромные голубые глаза и в них….в них бездна отчаяния и ненависти. В них его совесть, и она жрет его поедом, она сжигает его живьем.

Они говорили, я тебе совсем не пара. 

Я тебе не парень, но это нас не парит. 

Мы погнали, дай мне руку, 

Улыбнись, хоть на минуту, 

Подойди же ближе, подойди, и обниму я. 

Давай просто будем рядом, 

А больше и не надо

- Прости…

Одними губами, почти беззвучно. А она глаза просто закрыла, и брови сошлись на переносице, и лицо перекошено, как от боли. И он словно слышит ее оглушительный, немой вопль «НЕТ!»

Глава 16

Я выскальзывала из темноты и снова в нее погружалась. Темнота не была избавлением от кошмаров, она и являлась самой трясиной безумия.

И не знала, где находиться больнее – в беспамятстве, в котором проживала дикий ужас и боль снова и снова, или наяву, когда меня накрывало физическими страданиями. Словно мое тело переехали танком, словно все мои кости раздробило. И я знала, почему все болит. Это он со мной сделал, но почему-то я осталась жива. Не смог? Не успел? Кто-то помешал? Разве он не сказал, что я умру?

Голоса людей, их разговоры где-то у моей головы или вдалеке у ног. Их то много, то очень мало, то кто-то совершенно один разговаривает или сам с собой, или со мной. Я не могу разобрать слова, только смазанную речь. Я не знаю, кто это, но мне страшно. Я боюсь, что это ЕГО люди, и как только они поймут, что я прихожу в себя, меня начнут выворачивать наизнанку. Ведь он непременно приказал добить. Не может быть, чтобы я после всего смогла остаться в живых. И хочу ли остаться? Разве я не ощутила себя свободной, когда поняла, что это конец, когда поняла, что сейчас его пальцы сильнее сожмутся на моем горле, и я больше не смогу дышать.

Я нарочно не открывала глаза, чтобы ОНИ не поняли, что я их слышу. Где-то вдалеке приглушенно саднило все тело, где-то вдалеке затаилась адская пытка. Она обязательно накроет меня с головой…но позже, наверное. Я ведь точно знаю, что она есть. Эта боль…потому что я ее чувствовала. Каждая клеточка моего тела и моей души ее помнила. Не знаю, где я нахожусь сейчас, но рядом не может быть друзей. Только враги. Только жуткие и страшные люди, которым он приказал закончить то, что сам не смог. И никто не спасет меня. Я никому не нужна, у меня никого нет, и никто не заплачет обо мне. Я просто исчезну. Как те…другие, о которых когда-то говорил Глеб. Меня похоронят? Или вышвырнут где-то в реку с камнем на шее?

Обрывки ужасных воспоминаний слились в один ярко-багровый туман боли и ужаса. Они преследовали меня нескончаемым кровавым калейдоскопом картинок. Меня увезли не домой, меня увезли из того Фонда куда-то за город в старое здание с обшарпанными комнатами и закрыли в одной из них на замок. А в ушах стояли дикие крики Людмилы:

– Она сама приехала…нашла меня…она сказала, что убьет меня, и тогда он будет с ней. Ударила в живот, потом по лицу и столкнула с лестницы. О боже! Если она убила моего ребенка, я умру. Я истекаю кровью…боже, по моим ногам течет кровь. Я умираю…это она…она меня убила. Эта тварь! Его подстилка!

Люди снимали все это телефонами. Меня, отшатнувшуюся в сторону, и ее, корчащуюся на полу, сжимающую огромный живот двумя руками. И я видела, как под ней расползается лужа крови. Мне стало жутко. Меня всю начало морозить от этого непереносимого ужаса. Потому что только я знала, что произошло на самом деле. Только я знала, что только что эта женщина сама убила своего ребенка.

– О мой малыш…эта тварь уничтожила моего малыша.

Потом меня уводили оттуда по пожарной лестнице, сажали в машину. Следом бежали люди и фотографировали. До меня пытались дотянуться, толкнуть, пнуть со всех сил. В меня плевали и кричали матерные слова. А охрана тащила к выходу. Тащила, как мешок. Как мразь, как последнюю тварь. Со мной обращались, как с мусором. Толкали в спину, называли «сукой». Когда привезли в то здание, мне было не просто страшно, я от ужаса оцепенела. Нет… я не так боялась за себя, как перед глазами стояла картина падающей вниз Милы…то, как она ударяется животом о ступени, и понимание, что она сделала это сама. Ради…ради чего? Она убила своего ребенка и рисковала жизнью, чтобы погубить меня и остаться с Петром. Это того стоило? Боже, в какой мир я попала, где я нахожусь, как в нем можно жить дальше, если блага Первой леди дороже жизни ребенка? Потом я больше не буду думать ни о чем…потом я прокляну себя и свою жизнь и пожалею, что не умерла, пожалею, что меня не продали в Израиле, потому что было бы не так больно умирать, как от рук того, кого безумно любишь.

Он приехал глубокой ночью. Пьяный. Впервые я видела его пьяным, с выпростанной наружу рубашкой, расстегнутом пиджаке и всклокоченными волосами. Впервые не похожего на себя, бледного до синевы, с черными кругами под глазами и безумным взглядом. Передо мной сумасшедший психопат, который лишился человеческого облика.

Посмотрела ему в глаза и вдруг поняла, что я сейчас умру. Именно сегодня, именно в эту секунду меня не станет. Потому что Айсберг пришел сюда вынести мне приговор и привести в исполнение. Он приехал казнить…он не даст мне последнего слова, не спросит, как было на самом деле. Он просто меня уничтожит. Ведь когда-то он говорил мне: «Тронешь мою семью, и я сдеру с тебя кожу живьем».

В его руке был ремень, свернутый пряжкой наружу. Я смутно помню, как это было. Я просто знаю, что на мне не осталось живого места. И слышу его голос, который монотонно повторяет после каждого удара:

– Ты убила моего сына, и ты умрешь…ты посмела прийти к моей семье, ты умрешь, ты…сука, которая забрала жизнь нерожденного младенца. Ты мразь, которая посмела тронуть самое дорогое! Как?...Как ты могла?

А я не могла отвечать, потому что он зажал мне рот рукой, оседлал меня и просто бил наотмашь ремнем. Ни на секунду не останавливаясь.

– Я смогу… я сотру тебя. Ты…ты исчезнешь. Я смогу.

Наверное, он смог. Я исчезла, он стер меня своей зверской жестокостью, сломал меня и раздробил в пепел. Потому что терпеть боль от того, кого любишь, самое страшное, что может испытать человек, видеть свою смерть в любимых глазах – нет ничего страшнее.

– Нет…нет…сначала трахну, потом убью...сначала я тебя трахну, чтоб запомнить…чтоб запомнить тебя, Маринаааа…. Марина…Марина…а ведь я. Я любил тебя, верил тебе. Зачем?

Он рыдал. Я слышала, как он рыдает. Это так дико – стонать от боли и слышать, как рыдает твой убийца, раздирает тебя на части и оплакивает одновременно. Нет, мне уже не было больно. Это был пик безумия, пик понимания своего конца. Все это время я была рядом с садистом, убийцей и палачом. Я любила сумасшедшего безумца, который поверил…поверил, что я могла. Поверил ей, а не мне…Ведь кто я? Я вещь, подстилка, меня можно разодрать и вышвырнуть. А она Первая леди и его любимая жена. Жена…которая убила его дочь, чтобы он не разочаровался в ней…убила свою малышку и обвинила меня в этом.

– Зачем ты это сделала, Марина? – выл мне на ухо, а я бесшумно рыдала вместе с ним и беззвучно кричала. Потому что меня все равно никто не услышит.  Я повторяла, что не делала этого. Очень тихо, шепотом. Потому что не могла произнести ни слова.

Я больше ничего не помню. В какой-то момент я просто погрузилась в черноту под его сильные толчки внутри моего тела, хрипя под ладонью, сжимающей мое горло. И я была счастлива. В тот момент я осознала, что вот она свобода пришла ко мне. Я наконец-то вырвалась из плена. Я больше никому не принадлежу. Я наконец-то оплатила свой долг сполна.

***

А потом эти голоса и ужас от того, что еще не все кончилось, ужас от того, что Он вернется и будет истязать меня снова. Ведь он всемогущий, ему все можно. Сквозь густой серый туман я рассмотрела чье-то миловидное лицо в белой шапочке и женскую фигуру в белом халате.

– Кажется, она пришла в себя, доктор. Это же чудо, какое невероятное чудо. Я уже не верила, что это может произойти.

Доктор. Значит, я в больнице. Боже, не надо. Не хочу быть в больнице, ведь он придет и найдет меня. В ушах стоял свист ремня и глухой звук соприкосновения пряжки с кожей. С моей кожей. Я хотела перестать слышать этот звук, я хотела, чтобы он стих и исчез.

– Вы меня слышите? Моргните один раз, если слышите.

Попросила девушка и потрогала ладонью мой лоб. Ее руки показались мне горячими, а меня начало морозить. Но я все же моргнула.

– Отлично. Она меня слышит, и она в сознании.

– Это прекрасно. Это просто великолепно и дает необыкновенные шансы для плода. Хотя угроза и остается по-прежнему невероятно высокой.

– И давление сегодня выше, и все показатели не такие ужасные. Девушка, вы родились в рубашке – уцелеть после такой страшной аварии.

Сказала медсестра и поправила на мне одеяло.

– Уцелели не только вы, но и ваш ребенок. Это удивительно. На вас места живого нет, а сердечко бьется. Есть, конечно, угроза из-за отслойки плаценты, но доктор дает большие шансы на то, что вы выживите вместе с ребеночком. Какая вы необыкновенно сильная.

Каким ребеночком? Она сумасшедшая? Где я? Я в психушке? Кто эти люди? Почему они говорят, что я попала в аварию, если я прекрасно знаю, что со мной произошло, и вряд ли они этого не знают. Конечно…кто скажет правду и кто ее признает, если твой палач – сильный мира сего, и ему никогда не понести наказания за то, что он с тобой сделал.

Вдалеке послышались голоса, и я затаилась, прислушиваясь к разговору за дверью. Говорили двое мужчин. Один голос уже мне знаком, а второй я слышала в первый раз.

– Вполне возможно, она ничего не помнит. Официальная версия – женщину нашли на улице, ее сбила машина.

– Машина? Вы видели ее лицо? Ее тело? Заключение гинеколога…

– МОЛЧАТЬ! У меня записаны все полученные ею травмы, и они вполне могут быть от удара об капот машины. Вам приказали молчать, и вы будете молчать, Владимир Иванович. Эта пациентка под вашу личную ответственность. Если начнет буйствовать, колоть снотворное и успокоительное. Пусть с ней дежурит Оксана. Она умеет держать язык за зубами. Никто ничего не должен знать.

– Но она беременна. Она на десятой неделе. Это может навредить плоду. Мы и так боремся за его жизнь. Какое снотворное и успокоительное? Я обезболивающее колол на свой страх и риск. Первый триместр. Сами понимаете…

– Пока что насчет беременности никому не говорить. Это знаешь только ты, Оксана Игоревна и я. Все. Никому больше не докладывать.

– Аааа…

– И «аааа» тоже не должны знать. Колем успокоительное и снотворное, если начнет орать и поднимать шум. Так велели делать, и ты будешь это делать, ясно?

– Ясно, Константин Дмитриевич. Мне все ясно.

– Вот и прекрасно, вернись к своим обязанностям.

Голоса стихли, и я медленно выдохнула, сжимая и разжимая пальцы. Подвинуть руками или ногами невозможно, у меня болит все тело. Как и закричать, как и выдернуть все иголки. И в голове пульсирует только одно – «я беременна»…ОТ МОНСТРА.

Глава 17

Она оказалась моим спасением из черного мрака. Эта хрупкая медсестра по имени Оксана. Если бы не она, я бы сошла с ума в этих четырех стенах с мыслями обо всем, что произошло, и со своим ужасом. Я бы не могла выныривать наружу из густой и липкой тьмы. Она подбадривала меня, приносила фрукты, сидела со мной и что-то рассказывала. Всякие глупости, по большей степени о себе, об учебе в меде. Не знаю, заплатили ей за это или просто такая добрая, но мне было необходимо чье-то присутствие. Желательно женское. Мужчин я сейчас к себе подпустить не могла. Каждое прикосновение к моему телу вызывало бесконтрольный приступ паники, с которым я не могла справиться.

– Тебе есть с кем поговорить? Родные там? Родственники?

Участливо спросила уже в который раз Оксана и отрезала кусочек яблока, протянув мне дольку. Когда я поднесла ее к губам, то сама увидела на своем запястье багровые следы от пальцев. Меня тут же затошнило, и я вернула яблоко в тарелочку.

– Нет, родственников нет.

Отрицательно качнула головой и отвернулась к окну. Единственный человек, которого я считала близким…он хотел меня уничтожить и причинил самую адскую боль, которую мужчина может причинить женщине. Наверное, будь это кто-то чужой, пережить было бы намного легче. Страдало бы тело, а не кровоточила душа. Глупая. Мне всегда казалось, что меня он обидеть не сможет, что я… я – это не те другие. Он ведь иногда так и говорил, что я для него особенная. Почему-то я верила именно этим словам, а не тогда, когда равнодушно шипел мне в лицо: «Ты никто! Ты моя вещь!». Мы всегда хотим приукрашать и надеяться на лучшее, рисовать на этом лучшем самыми разными красками свои собственные фантазии и затем в них же слепо верить.

– Тогда ты можешь поговорить со мной о том, что случилось. Или я могу позвать нашего психолога, и тебе помогут…У нас часто лежат пациенты после аварии…

Я резко посмотрела на нее, и она осеклась. Да, после аварии. Ты ведь прекрасно знаешь, что со мной случилось, и доктор ваш лысый знает, и гинеколог, который меня осматривал, и главврач, который приказал меня транками накачать, тоже прекрасно знает. Но вам ведь уже заплатили за молчание. Чтобы я не рассказала вашему психологу, это только навредит мне прежде всего. Я не хочу, чтобы меня кололи всякой дрянью и таким образом пытались закрыть мне рот. Я знаю, что такое успокоительные, и я как-нибудь проживу и без них.

– Прости…все слишком сложно, ты же понимаешь, да?

– Понимаю.

Ответила я и сжала пальцами простыню. Конечно, я все понимаю. Более чем. Я знаю, как вы все до смерти его боитесь. Я бы на вашем месте тоже боялась.

– Сегодня утром пришли твои анализы. Ты идешь на поправку, и с ребенком тоже все хорошо. Угроза выкидыша есть, но она уже не такая опасная. Кровотечения почти нет. Видно небольшую гематомку. Скоро она рассосется. Иногда так бывает из-за отслойки.

О ребенке я пока слышать не могла. Не могла осознать, что это происходит именно здесь и именно в эту минуту, когда мне меньше всего этого бы хотелось. Когда я вся сплошная и кровоточащая рана.

– Сколько месяцев?

Спросила и сама себе не поверила. Разве я могу задавать такой вопрос в отношении себя? Я и…ребенок? Так разве может быть?

– По УЗИ и ХГЧ недель десять. Ты на четвертом месяце. Сердечко бьется, КТР в норме, даже чуть опережает. Обычно говорят, мальчишки такие большие. Но я в этом не спец, хотя и проработала с нашим Павлом Николаевичем полгода.

Значит, на четвертом…значит, вся эта моя тошнота, задержка не из-за таблеток или гормонов. Четвертый. Господи. И что мне теперь с этим делать? Я не знаю, выживу ли я сама… а с ним? Как я выживу с ним? Я пока не готова об этом думать. Я пока не готова. Это слишком больно. Это слишком жестоко и несправедливо узнать тогда, когда отец этого ребенка чуть не убил меня.

– Скажи… я могу что-то сделать для тебя? Могу как-то помочь тебе? Мне бы очень хотелось….я просто не знаю как.

Медсестра сжала мои пальцы, а я тут же одернула руку и спрятала под одеяло.

– Зачем?

– Просто по-человечески.

Растерянно ответила она, и я вдруг подумала о том, что уже давно перестала верить, что кто-то может сделать для тебя что-то просто так. Просто по-человечески. В моей жизни осталось мало просто человеческого. Оказывается, нет ничего романтичного в том, чтобы любить такого человека с такой неограниченной властью. Нет ничего романтичного в роли любовницы, нет ничего суперположительного, когда у тебя «золотые унитазы» и нет самого простого счастья, а обращаются с тобой хуже, чем с уличной шавкой.

Мама…как же мне хочется сейчас просто спрятаться в твои объятия. Мамочка моя. Никто и никогда не защитит и не пожалеет, как ты. Да и будь ты рядом, все было бы иначе. Перед тем, как все это случилось, мне приснился ужасный сон. Мне приснилась моя мама, и она ласково манила меня за собой. На ней было розовое платье с воланами, как на фото, ее волосы струились по спине, а глаза радостно сверкали. Она была очень молода и счастлива. Улыбалась мне и показывала куда-то вдаль.

– Идем, доченька…идем, я тебе кое-кого покажу.

Шла за ней, спотыкаясь и оглядываясь назад. Несмотря на ее веселье мне почему-то было тревожно.

– Кого, мама? Кого?

Она раздвигает какие-то бесконечные длинные, прозрачные занавески, ведет меня по коридору. Очень светлому, чистому. А я нервничаю сильнее и сильнее. Мне кажется, что я не должна видеть того, кто там…того, кого она хочет мне показать.

– Кого ты мне покажешь? Скажи, пожалуйста, мама! Очень тебя прошу!

– Твоего отца! – радостно говорит она и опять улыбается.

И во сне мне становится очень страшно. Так страшно, что у меня пробегает мороз по коже и начинают дрожать руки. Вдали, там, где коридор заканчивается и открыта широкая, темная дверь, я вижу широкоплечего мужчину с короткими волосами. Он высокий и очень крепкий. На нем военная форма и…и мне кажется, что я его знаю. Я его знаю, и это самое жуткое…я не хочу его узнавать, потому что сразу умру от боли.

Тогда от дикого ужаса я проснулась, так и не увидев мужчину в конце коридора, но я помнила, что меня так ужасно напугало – схожесть этого силуэта с Айсбергом.

Мама! Я посмотрела на Оксану Игоревну, хотя какая она там Игоревна, немногим старше меня, светлые волосы заплетены в длинную косу, губы блестят от прозрачной помады и ногти не накрашенные, постриженные под самый корень. Нет в ней лощености, нет высокомерия. Не городская она, сразу видно. Наверное, и я когда-то была такой, как она. Нежной, доброй, верила в хорошее, хотела людям добро делать.

– Мне…мне бы просто кое-что узнать.

Вспомнила силуэт во сне и снова вздрогнула.

– Что именно? Я постараюсь. Если смогу, конечно.

Обернулась на дверь и снова посмотрела на меня.

– За мной наблюдают…и у стен тут тоже есть уши, но я очень сильно хочу помочь тебе. И…я все знаю. Знаю и искренне сочувствую тебе. Но…никому нельзя об этом говорить. Если скажешь, они тебя начнут колоть транками и снотворным. Лучше говори, что ничего не помнишь.

Благодарно кивнула ей и выдохнула, чувствуя тяжесть на душе, как давит словно камень на сердце.

– Я дам вам адрес. Съездите туда и просто спросите у них, не жил ли там с женщиной по имени Надя один человек. Сможете?

Она кивнула и снова посмотрела на дверь. Боится. Я ее страх и сама кожей чувствую.

– А куда нужно съездить?

Я наизусть запомнила тот адрес на полях тетради и продиктовала ей, чуть прикрыв глаза и моля Бога, чтобы мои подозрения не оправдались. Просто проверить. Ведь я уверена, что ответ будет отрицательным. Но…но я хотела бы это узнать. Чтобы больше не видеть таких кошмаров. Говорят, наш мозг невольно продуцирует то, о чем мы думаем сознательно или бессознательно. Пусть мое бессознательное успокоится, и я перестану бояться хотя бы этого.

– Хорошо, а…про какого мужчину там спросить?

– Покажите им фотографию.

– Какую фотографию? Где я ее возьму?

– Просто найдете в поисковике.

– Чью фотографию?

– Президента.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и я увидела в ее зрачках страх. Она судорожно сглотнула и невольно от меня отодвинулась.

– Как?…Нашего?

– Нашего… – кивнула я, – сможете? Просто спросите, снимал ли он эту квартиру с женщиной по имени Надя в ****году? Для меня это очень и очень важно. Можно сказать, вопрос жизни и смерти.

– И все?

– И все. Просто скажете мне потом – да или нет, хорошо?

– Н…не знаю. Я не думаю, что это хорошая идея.

Она заерзала на стуле и нервно закусила губу. Я усмехнулась и подумала о том, что мне и заплатить ей нечем. У меня больше ничего не осталось. А без денег нынче человеческие поступки никто не совершает.

– Заплатить нечем…, – тихо сказала и всем своим видом показала, что говорить с ней больше не хочу. – Не можете помочь – не лезьте в душу и помощь свою не предлагайте. Или идите докладывайте…кто там вас подослал по душам со мной говорить.

– Никто! – вскрикнула и ручки свои полные в кулачки сжала. – Я, правда, помочь хотела…но здесь в больнице. Может…может, еду из столовой принести, выслушать, книгу принести.

Я повернулась к ней…Какие книги? Какая еда? Мне кусок в горло не лезет! Я жидкость пью, потому что болит это горло, болит шея. Я физически чувствую, где он сдавливал ее своими пальцами. А еще душа вся наизнанку вывернута, от тревоги с ума схожу, от паники кожа потом холодным покрывается.

– Хорошо… я поеду туда и спрошу. Спрошу. Никто об этом не узнает, не бойся. Никто меня не подсылал. Это недалеко отсюда. Я сегодня все для тебя узнаю.

Она ушла, а я глаза закрыла и постаралась перестать дрожать. Каждый день я боролась с дрожью. Все мое тело тряслось в непроизвольной лихорадке. Да, мне нужно успокоительное…что-то, от чего голова станет более ясной, но…мысль о ребенке не давала мне принять решение и попросить у Оксаны таблетку. Я помнила разговор врачей – таблетки могут навредить малышу.

Руки непроизвольно поползли вверх и сомкнулись на животе. Мысль о том, что там живет новая жизнь, была болезненной и прекрасной одновременно. Словно все мое естество разделилось на две части, и одна ужасалась…а другая…другая млела от невозможно нежного ощущения внутри. Как будто что-то щекочет крыльями бабочки при мысли о ребенке. Он ведь совсем крошечный и ни в чем не виноват.

 Эти дни, пока я медленно приходила в себя и вместо хрипов начинала издавать членораздельные звуки, я позволила себе начать вспоминать все, что произошло в ту страшную ночь…и не только. Все, что произошло с моей роковой встречи с Айсбергом, и до самого финала, в котором мне была отведена смерть. И боль от этой мысли была столь сильной, словно с меня снимают кожу живьем. Во мне поднимала голову ненависть…ужасающая, мрачная ненависть по отношению к нему. За то, что он изначально знал, что в один день сможет просто растереть меня в порошок. Мимолетная, случайная, ненужная. Кукла. Тряпка.

Поигрался и разломал на куски. Но как виртуозно ваял для себя интересную и красивую бабочку. Чтобы соответствовала статусу, чтобы интереснее было потом отрывать крылышки, лапки и под конец просто растоптать.

Его не волновало – кто на самом деле был виноват…для него тварью и мразью была изначально именно я. А Люда святая. Люда, которая ждала от него якобы сына – примадонна, чье имя нельзя упоминать всуе. Примадонна…которая уничтожила свой плод только потому, что плод оказался не тем.

И самое жуткое во всем этом было то, что я все еще его любила. Какая-то часть меня не могла взять и вот так вычеркнуть, не могла перестать сходить с ума и болеть, потому что любимый мог…мог меня так жестоко уничтожить. А еще мне было страшно, что, даже если я останусь в живых, я никогда не смогу разлюбить это чудовище, это страшное и дикое исчадие ада. Как очистить от этой грязи свою душу? Как…как заживет сердце, которое превратилось в ободранный кусок мяса?

Как сделать так, чтобы там внутри перестало болеть, как и снаружи? Как забыть все, что он говорил? Как избавиться от свиста ремня? Как перестать видеть перед глазами искаженное злобой и болью лицо. Потому что это лицо напоминало звериный оскал, и даже слезы не смягчали этого животного выражения, которое застыло бледной маской и изменило черты до неузнаваемости. Никогда не слышала, чтобы его голос срывался…той ночью он не говорил – он хрипел и выл. Это было по-настоящему страшно.

Ооо, какой же наивной и глупой я была, самый дикий ужас ожидал меня в ближайшем будущем…в ближайший час. Когда другая медсестра помогала мне пить из чашки чай, пришла Оксана Игоревна. Ее лицо раскраснелось, она была явно довольна тем, что сделала, и у нее были известия для меня. Я видела это по глазам и радостной улыбке.

Наверное, она так торопилась рассказать их мне, что ее не смутило чье-то присутствие.

– Я тебя сразу же обрадую и не буду мучать. Да! Это он! Это тот мужчина, о котором ты спрашивала!

Я захлебнулась, подбила чашку и закричала…широко раскрыв рот и задыхаясь от нехватки воздуха, чувствуя, как синеют мои губы, и глядя широко раскрытыми глазами на Оксану, которая громко закричала:

– Врача! Немедленно зовите врача! В двадцать седьмую!

Глава 18

Мне все же вкололи успокоительное, и на какое-то время я смогла заснуть, отключиться. Когда пришла в себя, первое, что сделала, это дождалась прихода Оксаны и вцепилась в ее руку мертвой хваткой. Меня продолжало трясти так, что зуб на зуб не попадал. А мне не было холодно, наоборот – меня бросало в жар, и я обливалась потом. Никогда меня еще так не лихорадило и никогда в моей жизни я не испытывала настолько паническое ощущение разорвавшегося в моей жизни апокалипсиса. Мне казалось, что хуже не бывает, казалось, что от меня остался только пепел. Я стерта как личность, как человек. Меня больше нет. Есть только чудовищные поступки….И я не знаю, кто будет за них отвечать.

– Я хочу избавиться от ребенка. Пусть мне сделают аборт или выкидыш. Дайте мне каких-то лекарств. Что угодно. Только быстро. Нельзя ждать ни минуты, умоляю.

Девушка в ужасе посмотрела на мое полубезумное лицо и отрицательно качнула головой. А мне захотелось ее за это ударить. Как она может трясти головой, как может отказывать мне, если это…это даже обсуждать нельзя. Просто нужно сделать как можно быстрее…пока я окончательно не потеряла разум, пока не успела полюбить этого ребенка настолько, что не смогу с ним расстаться.

– Это надо обсуждать с врачом. Так нельзя. Никто просто так ничего не сделает. Аборт. Можно подумать, у нас здесь абортарий. Для этого много всего нужно. Анализы, заключения врачей, УЗИ. Нужно многое решить. Так просто «дайте мне что-нибудь» не получится. Никто не сделает тебе аборт! Это больница…здесь спасают жизни, а не отбирают их!

– Что значит, никто не сделает? Отведите меня к вашему гинекологу, и я попрошу его сделать мне аборт. Это мое тело. Я решаю – носить его или нет. Мне нужно это сделать немедленно!

Она смотрела на меня с каким-то удивленным презрением и даже выдернула руку из моей руки.

– Все эти дни мы боролись за жизнь этого ребенка. Сколько всего было сделано, чтобы его спасти…Мне казалось, ты счастлива, когда слышала о нем, на твоем лице появлялась улыбка, я видела, как ты трогала свой живот. Что произошло? Какой дьявол в тебя вселился? Что не так?

Я понимала, я слышала каждое ее слово, но меня так же трясло от дикого ужаса, от ощущения такой гадливости, кошмара, отвращения к себе, неприятия ситуации в целом…Петр…Петр мой отец. Вот она правда! Моя мать, Надежда, она встречалась и спала с Петром… а Мила – это и есть его нынешняя жена. Моя тетка. Вот почему мама бежала так далеко, вот почему отчим говорил, что взял ее с приплодом, и она никогда не упоминала имени отца…ей запретили, ей закрыли рот или она боялась, что меня уничтожат. О... Господи! Боже мой…как мне с этим жить? Как мне …как мне вообще жить дальше и не сойти с ума от отчаяния. Я же с ним…я же его. Мамочкаааа….ты что наделала? Ты почему не сказала мне? Почемуууу? Как же так? Как так случилось, что из миллиона мужчин я нашла и выбрала именно этого? И именно этот выбрал меня! Чем я настолько прогневила Бога, что со мной все это происходит. Я не выдержу…у меня нет сил, я больше не могу получать удар за ударом, я падаю…я падаю в бездну и мне безумно страшно.

Отец…мой отец. Петр. Петр, который взял мою девственность, Петр, который трахал меня по несколько раз в сутки, называя своей вещью…Петр, который чуть не убил – МОЙ ОТЕЦ? Я отказываюсь в это верить! Отказываюсь даже думать об этом!

Все неправда…они ошиблись, люди в этом доме, перепутали. Перепутали президента? Никто не ошибся. Тебе просто хочется в это верить. Тебе просто хочется не сдохнуть от понимания, что ты натворила.

От мысли об этом снова тошнота подступает к горлу, и меня выворачивает в принесенный Оксаной тазик. Тошнит беспощадно и долго, так, что желудок скручивается в узел и, кажется, мои кишки рвутся наружу. Облегчения не наступает. Мне больше не чем… а позывы все идут и идут, и я ощущаю, что сейчас потеряю сознание, настолько потемнело перед глазами.

– Это из-за токсикоза? Из-за него ты приняла такое решение? Он скоро продет…это мальчишки так мамкам не дают продохнуть. Я почему-то уверена, что у тебя будет мальчишка. Хорошенький, зеленоглазый карапуз. Очень красивый, как и его мама.

Когда она это сказала, из моих глаз хлынули слезы. Она не представляет, сколько раз я представляла себе младенца…нашего с Петей сына или нашу доченьку. Как видела их образы у себя в голове, как придумывала им имена, как нежно перебирала волосики и целовала пухлые ручки и личики.

«Это ребенок от твоего родного отца! Ты….ты чудовище! И внутри тебя тоже Чудовище!»

– Не могу…не могу его оставить. Не могу!

Вскрикнула и почувствовала, как сильно заболело в области сердца, словно вскрыли рану, и из нее засочилась кровь. Да! ДА! Я успела свыкнуться с мыслью о малыше. Успела за эти жуткие дни искать утешения в том, что внутри меня живет единственное близкое и родное мне существо. Успела….успела понять, что он ни в чем не виноват и никакого отношения к своему отцу иметь не будет. Я спасусь. Обязательно от него спасусь, и мы с ребенком забудем все как страшный сон…А она убила меня. Оксана невольно вырвала мне сердце, она разодрала в клочья мою надежду…она принесла смерть моему малышу. Как бы я не хотела, его нельзя рожать…нельзя. От такого жуткого инцеста….Божеее, прости меня! Как…как с этим можно смириться? Как принять?

– Это гормоны. То, что ты чувствуешь, просто неуверенность и гормоны. Так бывает. И страх…Но я не верю, что ты можешь хотеть гибели своему ребенку. У него уже бьется сердечко! Есть зачатки ручек и ножек, глазок и ушек. И… и он уже тебя любит. Вот ты сейчас плачешь, и ему плохо. Хочешь, я принесу тебе книгу – прочесть о том, как выглядит малыш на этой неделе? Ты сможешь узнать, как он будет выглядеть все дальше и дальше, мы можем вместе посчитать, когда он родится!

Глава 19

Она говорила и резала меня наживую, говорила и убивала меня… я становилась все мертвее и мертвее.

– Перестаньте! Пожалуйста! – взмолилась, заливаясь слезами. – Не говорите так! Он…не может появиться на свет! Не может, понимаете? Как бы я его не хотела, НЕЛЬЗЯ! Есть разные ситуации в жизни! Помогите мне! Этому ребенку нельзя появляться на свет!

– Неделю назад…сюда привезли женщину после аварии, и она потеряла ребенка. Я никогда не слышала такого жуткого воя, никогда не видела такой скорби. А ты…тебе бог дал такое счастье.

– Я не могу его оставить! Просто не могу!

– Ясно…пока не знаю, чем тебе можно помочь, но я переговорю с врачом. Озвучу ему твою просьбу.

Она ушла, а я откинулась на подушки и закрыла глаза, которые опухли от слез. Мне казалось, что человек не может столько плакать, ему разъест склеры и у него выпадут все ресницы. Последний раз я столько плакала, когда умерла моя мама. И сейчас не могла остановиться, все мое тело вздрагивало от слез и дергалась голова. Я захлебывалась слезами.

Какая насмешка…как же я хотела от него ребенка, а сейчас…сейчас мне ничего не остается, как убить мечту своими собственными руками. Как потом дальше жить с этим? Смогу ли я жить? Он же будет сниться мне по ночам, я буду слышать его плач и сходить с ума. Будь ты проклят! Как же я ненавижу тебя, Айсберг! Я бы хотела, чтобы ты умер самой мучительной смертью…..не знаю, как бы я жила дальше, может быть, ушла бы вслед за тобой, но без тебя этот мир стал бы намного лучше.

Руки невольно обхватили еще плоский живот и нежно погладили. Где-то там в недрах моего тела, свернувшись маленьким колечком, спит мой малыш…малыш, который никогда не родится, никогда не назовет меня мамой, никогда на меня не посмотрит. Я разрыдалась и обняла себя обеими руками.

Оксана пришла вечером. Ни слова не сказала о моей просьбе. Выполнила рутинные манипуляции и ушла. Она избегала со мной говорить, а я не хотела вообще ничего, но прежде, чем она вышла из палаты, я все же спросила:

– Вы узнали?

– Мне запрещено говорить с тобой на эту тему. Завтра с тобой поговорит врач. Пока что мне нечего тебе сказать. Я вообще жалею, что исполнила твою просьбу, в тебя как демон вселился, ты стала ненормальной. Я вообще испугалась, что ты задохнешься.

Она вышла из палаты, оставив меня одну. И в последующие несколько дней больше не приходила. Это были жуткие дни и жуткие ночи, когда я не могла сомкнуть глаза. Не могла даже ненадолго уснуть спокойным сном. Я просто выключалась от усталости и просыпалась от волны охватывающей меня паники.

Никто со мной не говорил о ребенке. Они пришли на обход в понедельник и просто посмотрели мои показатели. А я…не знаю почему, но я и сама ничего не сказала. Я только слушала, что они говорят. Но они говорили не обо мне…

– Маслов занял весь третий этаж своей клиникой, и Константин смотрит на это сквозь пальцы. Позволяет…

– Пыф, конечно, позволяет, тот же ему отстёгивает за каждую пластическую операцию. Ты видел, сколько у него клиентов?

– Но у нас не клиника пластики. Почему все это позволяется? Разве третий этаж не должны были выделить под травматологию?

– Кому какая разница, что у нас за клиника. Никого не волнует, Палыч. Ты тоже помалкивай, а то лишишься места. Костя всем рты закроет. Это его кормушка. Плевали все на травматологию. ЕЕ откроют в пристройке, а в коридоре сделают приемную. Ты же знаешь Костю. Он найдет помещение для травмы. А вот Евгеньич ему нужен. Они там вась-вась оба. Прикинь, какое бабло гребет хирург-пластик. К нему такие пациенты приходят…ты бы видел. Внизу одни иномарки паркуются.

– Ладно. Ты мне лучше скажи, Ващенков с двадцать шестой так и страдает от бессонницы?

– Да. Задолбал. Колем ему то, что психиатр прописал. Его рубит сразу. Что будет делать, когда выйдет отсюда. Одному черту это известно. Он на снотворном уже хороший месяц сидит.

– А нам какое дело. Его проблемы. Пусть сидит.

Не знаю, в какой момент я решила бежать. Когда он сказал про клинику или про деньги, или просто вот так не обращали на меня внимание оба. Но я вдруг ясно и четка увидела, как я это сделаю.

К вечеру я не просто встала с постели, а научилась ходить до туалета и обратно. Тело немного не слушалось после стольких дней лежа, но все терпимо и синяки почти не болят. Мне запрещено вставать из-за угрозы прерывания беременности, потому что пока еще не решили, что делать с ребенком. ЕМУ еще не доложили. Или…боже, или это такой способ поиздеваться надо мной и оставить мне малыша, чтобы потом отобрать? Не знаю… я больше ничего не знаю. С этим жестоким человеком, полным порочной тьмы и дьявольского садизма, невозможно что-то предугадать. Нужно бежать в свой город. Искать укрытия там и идти к тете Рите. Той, что сказала маме о беременности, к ее врачу. Она мне поможет. Они вроде с мамой дружили. Это отчим потом запретил ей общаться с кем бы то ни было. Маргарита Сергеевна Любимова. Гинеколог в районной поликлинике…Она наблюдала мою маму. Так было написано в дневнике.

Я стану перед ней на колени и буду умолять убрать ребенка. Другого выхода у меня нет…

Оксана больше не приходила. Вот и хорошо. Пусть не приходит, пусть придет кто-то другой, легче будет сделать то, что задумала. Медсестра завозила в палату тележку с препаратами и шприцами. Она смотрела в карточку, потом выполняла назначение врача.

– Вы не могли бы принести мне воды. В горле ужасно пересохло.

– Позовите санитарку.

Я показала на звонок и пожала плечами.

– Не работает.

Мне, естественно, не поверили и проверили сами. Он не работал, потому что я оборвала там проводок. Ковыряла его еще со вчера. Удалось не сразу, но все же удалось, как и поставить обратно тревожную кнопку.

– Хорошо, я принесу вам бутылку минералки. Пару минут. Нам не положено…но сейчас пересменка, и даже если бы кнопка работала, вряд ли санитарка пришла бы так быстро. Так что я скоро вернусь.

Она улыбнулась и вышла из палаты, дверь оставила открытой. Я вскочила с постели и заглянула к ней в тележку. Она должна развозить снотворное. Я слышала, что в соседней палате кто-то мучается бессонницей. Нашла нужный мне препарат, набрала в шприц и юркнула быстро в постель. Медсестра вернулась с обещанной водой.

– Огромное спасибо.

С улыбкой сказала я и отпила из бутылки.

– Можно вас еще попросить поправить мне спинку кровати? А то очень низко, а меня мучает аллергический насморк.

– Да, конечно.

Медсестра подошла ко мне, заботливо наклонилась, и я со всей силы всадила шприц ей в плечо и надавила, впрыснув снотворное. Какое-то время она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, а потом завалилась мне на грудь. Я вскочила с постели, закрыла дверь. Не знаю, откуда взялись силы, но я стянула с нее халат и шапочку, уложила ее на свое место и накрыла простыней, тележку завезла в туалет и закрыла там. Потом надела на лицо маску и посмотрела в зеркало…впервые за все эти дни.

Не знаю, как и кто внутри меня все это продумал, откуда взялись идеи, как я вообще могла принять такое решение и не испугаться? Но я его приняла. Спокойно прошла мимо охраны, заглядывая в журнал, и поднялась на третий этаж. Мне нужно замаскироваться, и ничто не подходит настолько сильно, как повязка на носу и на скулах.

Мое внимание привлекла миловидная женщина в хиджабе. Она вошла в кабинет. Я слышала, как ей сказали переодеться и пройти в операционную. Переждав за дверью, я проскользнула в приемную, забрала хиджаб и сумочку женщины, потом схватила лейкопластырь и быстрым шагом пошла в туалет. Там я стащила с себя халат и шапочку. Натянула чужую одежду, с горем пополам намотала на голову платок…или как там это все называется, и вышла с сумочкой в коридор. На выходе мне улыбнулась секретарша, скорее, на автомате и продолжила играть в какую-то игру на своем сотовом. Я вошла в лифт. Пока спускались, с меня, наверное, стекло три ручья пота. И каждый кто входил в лифт, который, как назло, останавливался на каждом этаже, казался мне потенциальным убийцей, потенциальным человеком Петра, который уже меня ищет.

В сумочке женщины оказался кошелек с деньгами, документы и молитвенник. Стало безумно стыдно, но я прогнала эти мысли. Сейчас не до стыда. У меня нет ни копейки, и моя жизнь в опасности. Главное, убраться отсюда подальше. Главное, попасть на вокзал и сесть в поезд.

Пройдя беспрепятственно мимо охраны внизу, я поймала такси.

– На вокзал, пожалуйста.

Пересчитала деньги, спросила сколько за проезд, остальные положила на место. Пока ехала, чувствовала, как собственное сердце бешено колотится в груди, но ужас и паника отступили, и сейчас меня трясет уже от бурлящего адреналина и от понимания, что натворила.

Но мне не страшно. Все самое страшное со мной уже случилось. Самое болезненное и жестокое, самое невыносимое.

Глава 20

За серым хиджабом я была настолько надежно укрыта, что на меня практически не обращали внимание. И я этому радовалась больше, чем когда-либо в своей жизни. Радовалась, что так далеко убежала и что на вокзалах меня пока не ищут. Почему? Это неизвестно. Наверное, никто пока не кинулся искать. Медсестра спит на моем месте, пересменка у них только вечером. Та пациентка, у которой я сумочку взяла, пока на операции, и пройдет время, пока она хватится своих вещей. У меня есть драгоценные часы и минуты оторваться от погони. Пока ехала в поезде, думала только об одном…о том, как мне теперь жить дальше. Куда идти. К кому обратиться.

Меня все равно везде могут найти, вряд ли я смогу долго скрываться в своем городе, вряд ли я вообще смогу долго скрываться. Денег у меня нет…только те, что нашла в сумочке девушки в хиджабе. Их хватило оплатить такси и на билет на поезд. Может быть, хватит еще на чашку кофе или чая. Не хватит даже поесть. О голоде я старалась не думать и о том, что подташнивает и кружится голова, тоже. Последнее время — это мое привычное состояние из-за токсикоза. Если бы все было иначе, я бы что угодно выдержала ради моего малыша и не только токсикоз…и это самая жуткая боль. Понимание, что скоро я опять стану пустой и что это мое решение.

Глядя в окно на пролетающие деревья, на деревенские дома, станции, скамейки, мосты и серые ленты рек, я вдруг увидела напротив себя маму. Как будто она вошла в купе и села на скамью, как будто ее волосы распущены по плечам, она очень молодая и счастливая. Сколько раз я представляла, как она вдруг появится. Как говорила бы с ней, и что бы она сказала мне…о нем. Она бы была единственным человеком, с кем я могу поговорить. И вдруг она здесь? И я не о чем не думаю, я только всем своим существом тянусь к ней и кричу:

– Почему, мама, почему? Ты же могла мне рассказать, кто он. Могла хотя бы намекнуть. Еще в детстве я спрашивала тебя, я просила рассказать…Ведь ты не скрывала насчет отчима, я знала, что он мне не родной отец. Так почему ты не рассказала кто родной? Сколько ошибок я бы тогда не совершила, сколько всего можно было избежать! Мамочкааа!

Я видела одухотворенное лицо мамы, как будто она, и правда, сидит напротив меня, видела, как она поднимает голову и смотрит на меня своими ласковыми глазами. Ветер из приоткрытого окна треплет ее темные кудри, а белое платье, такое легкое и воздушное, обвивает худое тело. У нее на шее обыкновенный железный крестик на шнурке. В ушах нет ее сережек, на пальцах нет колец. Так ее похоронили – с нательным крестиком, без украшений. Их отчим оставил себе. Даже то кольцо, которое мама хотела отдать мне, он забрал и переплавил своей дочери на браслет.

– Почему ты так нервничаешь, доченька? Что именно ты хотела знать? Кто твой отец? Или ты не хотела бы думать о том, что мы с тобой полюбили одного и того же мужчину? Что тебя настолько сильно пугает? Скажи мне!

– Я…нервничаю, потому что твоя скрытность привела к катастрофе. Ты видишь…видишь, что происходит? Видишь, до какого отчаяния я дошла? Что ты сделала с моей жизнью, мама? Своими секретами… а потом своими признаниями в дневнике ты разрушила меня. Я теперь не знаю, что я за существо…мне страшно. Я кажусь себе отвратительной и грязной. Как мне от всего этого отмыться, мама? Как забыть?

– Ты…ты никогда не сможешь забыть. Смирись с этим. С некоторыми вещами нужно научиться жить. Нам только кажется, что мы не знаем, как поступить. Из любой ситуации есть выход. Всегда. Когда-нибудь все будет хорошо. Ты сейчас на пути… к тому, чтобы все стало хорошо. Это только начало, самое начало, но рано или поздно многое изменится, вот увидишь. Господь никогда не даст нам больше, чем мы можем выдержать.

– Нет! Не будет! Не будет никогда лучше! Все ужасно! Все невыносимо! Я еду уничтожить своего ребенка, мама! Твоего внука или внучку. Еду убить…понимаешь? Еду выдрать из себя самое близкое существо…Как мне потом с этим жить? Как потом смотреть самой себе в глаза? Как спать по ночам? Как просыпаться по утрам, мама?

Я кричу, но на самом деле почти не слышу свой голос, и мне хочется взять ее за руку, а я не могу. Мои руки не достают до нее.

– Ты будешь просыпаться по утрам, как и всегда, дочка. Как просыпаются все люди, невзирая на боль и потери, невзирая на скорбь и утрату. Потому что мы так устроены. Потому что всегда нужно идти дальше.

– А я не хочу выживать… я хочу счастья. Хочу…хочу родить малыша, хочу видеть его первую улыбку, видеть его первые шаги, слышать первые слова, хочу…хочу знать, на кого он будет похож, хочу выбрать ему имя. Мама…как я прощу себя за эти решения? Как?

Она смотрит и молчит. Только ласково улыбается, протягивает руку к моей руке, но не дотрагивается.

– Как мне спрятаться от него? Как исчезнуть так, чтобы никогда не нашел? Я больше не могу и не хочу его видеть. Он меня уничтожил, разрушил…Я не могу и не хочу больше слышать об этом человеке. Как ты могла любить это чудовище? Как могла писать, что он необыкновенный, что он…он же монстр. Он же…не человек!

– Красота в глазах смотрящего. И не все всегда такое, каким кажется. Очень легко осуждать, приговаривать и исполнять смертный приговор, но кто судья? Кто знает на самом деле всю правду? Кто надел чужие башмаки и прошел ими чужую дорогу? Жмут ли они? Стирают ли пальцы до мяса? Ломают ли кости? И какая она, та дорога? Прямая? Или это непроходимое чёрное болото, откуда нет выхода? Ты никогда не увидишь жизнь глазами того, кто на нее смотрит. Только своими, дочка. Но кто знает, в чьих глазах правда.

– А мне оправдывать его, мама? Почему…почему ты так говоришь? После всего, что он со мной сделал? Ты…ты понимаешь, что я… я была любовницей собственного отца? Понимаешь, что он чуть не убил меня за то, чего я не совершала? Мамааааа, мы с тобой делили постель с одним и тем же мужчиной! Как ты могла его любить?

– Так же, как и ты можешь…любят вопреки…вопреки …вопреки…

Поезд шатнуло, и она вдруг исчезла, а я открыла глаза и поняла, что уснула. Теперь я сидела совершенно одна и смотрела в мрачную пустоту купе. Захотелось дико заорать. Внутри взрывалась волна ярости, злости, ненависти. Я снова плакала. Рыдала навзрыд. Я не могла остановиться и не понимала, откуда берутся силы на эти нескончаемые слезы. Сколько их еще внутри меня, сколько я могу рыдать и не утонуть в этих слезах, не раствориться в них, как в разъедающей соли.

Как бы мне хотелось, чтобы мама по-настоящему оказалась рядом, чтобы гладила меня нежно по голове. Чтобы успокаивала и заверяла, что все будет хорошо. Как же нам необходимо услышать хоть от кого-то, что все будет хорошо. Пусть даже не поверить в это, но просто услыхать, просто опереться на чье-то плечо и знать, что тебя подхватят, когда ты будешь падать, и что даже если хорошо никогда не будет…то кто-то заплачет о тебе и пожалеет тебя. Как же трудно быть никем не любимой. Быть одинокой даже изнутри.

Мамочка, появись еще раз…Приди ко мне во сне. Я бы обнимала ее и рыдала до полного опустошения, так, чтобы вся боль выплеснулась вместе со слезами, и чтобы от нее ничего не осталось. Я помнила, что говорила мне там Оксана. Что мне нужно пойти к психологу и поговорить с ней о том, что случилось. Нужно рассказать и выпустить наружу. О той ночи. О том, что он сделал, и том, как это невыносимо больно осознать, что любимый человек настолько тебя ненавидит. Но…я еще не пришла к тому, чтобы обсуждать свою боль с чужими, чтобы озвучить и прожить ее заново…особенно после чудовищной правды, которую я узнала.

И неизвестно, что больше сводит с ума – его бесчеловечность, его адская жестокость по отношению ко мне или…или наше с ним жуткое родство, которое не объяснить ничем, кроме как проклятием из самых недр ада.

– Как же это невыносимо…, – застонала и прислонилась лбом к прохладному стеклу.

Я не смогу его простить, не смогу забыть, никогда не перестану слышать тех ужасов, что он мне говорил. Я ведь не смогу, правда? Я ведь возненавижу его навечно? Я ведь…уже его ненавижу?

Господи! Просто дай мне сил спрятаться и забыть! Дай сил только на это!

Жить дальше без страха, не дергаться и дрожать от чужих прикосновений, не жмуриться от резких звуков. Никогда раньше я его не боялась… а теперь он стал самым жутким моим кошмаром.

Он ведь на самом деле действительно убил меня. Убил мои мечты, мои фантазии, убил надежду и веру в то, что не все в этом мире черное. Он показал мне кромешную тьму, и я больше не могу из нее выйти. Я ослепла и хожу в этой темноте…мои глаза больше не видят света. Мамочка…накажи его. Если ты все видишь и слышишь, пошли для него самую страшную кару, пусть…пусть он и сам окажется на коленях, пусть узнает, что такое настоящая боль и страдание. Покарай его за меня. Ты можешь, я знаю. Ты всегда была очень сильной и любила меня. Ты…ты единственная, кто меня на самом деле любил.

Всем существом желать ему боли, всем своим естеством жаждать расправы и в то же время понимать, что все это…ненастоящее. А настоящее живет внутри и никак не сдохнет. Настоящее скалится и рычит, стонет и плачет… настоящее все еще любит.

Да, я все еще люблю его…несмотря на все чудовищное и ужасное, что он со мной сделал. Как бы мне хотелось выздороветь, принять волшебную таблетку и перестать сходить с ума, обезболить себе возможность дышать. Ведь при каждом вздохе у меня болит все внутри. Я ненавижу и себя тоже за то, что не могу выдрать его из своего сердца. Выкорчевать с мясом и начать залечивать раны. Ведь чтобы пойти на поправку, нужно вскрыть нарыв….а если он так глубоко, что до него не достать? Что делать тогда? Как быть?

Поезд остановился на моей станции и, опустив голову, я вышла на перрон. О том, чтобы взять такси, речи уже и быть не могло. У меня остались считанные копейки. Господи, как же пахнет едой и как безумно я голодна. Мне бы хотя бы сухой кусочек хлеба….Пришлось ехать на маршрутке, потом идти пешком в саму районную клинику. Идти и не думать о еде, о тошноте, о жажде. Стараться просто функционировать и сделать то, что нужно. Потом…потом я подумаю, куда пойти переночевать. Может, меня впустит дворник Архип Иванович, если он еще живет в сторожке за гостиницей. Я когда-то носила ему еду и одежду, которую выбрасывали после отчима, а он всегда благодарил и осенял меня крестным знаменем: «добра тебе, внучка, здоровья, какая же душа у тебя светлая».

Но, как говорила моя мама: «Светлый человек тот, кто в другом свет видит. Тьма никогда не узреет даже лучика ее, только к тьме тянет, только во тьму верует, а светлый человек – он и во тьме луч света найдет».

– Здравствуйте, а Маргарита Сергеевна принимает?

Спросила в регистратуре, и на меня пристально посмотрела старушка из-под круглых очков.

– Ишь, позакрывали лица. Ходють тут. Принимает. Через полчаса как раз прием начнет.

– А в каком кабинете, не подскажете?

– В тридцатом, на четвертом этаже. Лифт не работает. Так что пешочком.

– Спасибо.

– А карточку взять? Она без карточки не примет. Эй, девушка!

Но я уже быстрым шагом пошла к лестнице. Нет у меня карточки и денег нет, ничего нет. Надеюсь, что только память о маме поможет и вспомнит она ее, а тогда и мне помочь сможет.

Села возле кабинета, выдохнула. Только надо ни о чем не думать. Ни о чем таком, что помешает мне исполнить задуманное. Нет, я не такая, как Людмила! Не такая! У меня серьезная причина! Этот ребенок может родиться инвалидом…и вообще, это же дикость – рожать от него. Это больше чем дикость. Так не должно быть. Так нельзя. А перед глазами образ младенца, и снова слезы накатывают на глаза и руки невольно прижимаются к животу.

– Прости, маленький…ну я не могу по-другому! Как по-другому? Нельзя…я бы безумно тебя любила, я бы постаралась стать для тебя самой лучшей мамой…О божеее…почему? За что мне все это? Почему со мной? Почему ты выбрал меня? И я должна отнять у себя самое дорогое…что мне делать? Что делать?!

И снова мысли о Петре. О том…как это было с ним с самого начала, с той самой первой ночи в гостинице, о том, что я сама обрекла себя на жизнь в бездне, сама ступила на лезвие бритвы и пошла по нему. Закрыв глаза. Доверилась не мужчине, а чудовищу, которое не умеет любить, не умеет отдавать, не умеет быть преданным и нежным. Только брать, только отдирать с мясом, только взыскивать и требовать.

Холодный, совершенно бесчеловечный робот. Он только может уничтожать. Отдавать свои приказы и смотреть, как все корчится в огне, как люди превращаются в пепел, как исчезают, как становятся никем. Пусть я когда-нибудь смогу избавиться от мыслей о нем и своих воспоминаний, пусть я когда-нибудь научусь снова радоваться жизни…Но как? Как ей радоваться, если я пришла сюда… к этой женщине просить ее убить моего ребёнка. Мое маленькое сокровище, мое бесценное, мою жизнь? Такую крошечную и невинную.

– Вы меня ждете?

Резко подняла голову и увидела миловидную, полную женщину с короткой стрижкой, длинными серьгами и в модном платье в пол.

– Маргарита Сергеевна?

– Да. Вы одна или с вами будет муж?

– Одна.

– Скандалов потом не будет?

– Нет, не будет.

– Тогда проходите.

Я зашла в кабинет, и она закрыла за собой дверь.

– Медсестры сегодня нет. Она на больничном. Так что мы вдвоем, и вам придется ожидать, пока я сама все запишу. Давайте вашу карточку.

– У меня нет карточки.

Врач подняла голову и приспустила очки, внимательно всматриваясь в мое лицо.

– Как это нет? Надо было вначале оформить…

– Я…я Марина Княжева…дочь Надежды Княжевой. Может быть, вы ее помните?

Глаза женщины округлились, и она тут же изменилась в лице.

– Конечно, помню Наденьку. С ума сойти! Дочка?

В ее вопросе послышалось столько сомнения, что теперь я очень сильно удивилась.

– Да, родная дочка Надежды. Вы так удивились…

– Конечно, удивилась. А как же иначе. Были причины удивиться. С чем пришла, Маринка? Чем помочь могу, тем помогу. Наденьку я очень любила, мы с ней дружили. Она меня когда-то от беды спасла.

И очки сняла, на стол положила.

– Мне надо аборт сделать.

– Какой срок?

– Сказали – десять недель.

– Ну в принципе вполне можно. Давай полезай в кресло, посмотрю тебя и УЗИ сделаю. Чтоб точно подтвердить срок.

А сама криво усмехается и как-то что-то бубнит под нос, а я и разобрать не могу. В кресло села, глаза зажмурила. Пока она смотрит.

– Матка увеличена, шейка нормальная, спокойная, плотно закрыта. Я б мазок взяла, чтоб как полагается все проверить на инфекции. Давай вагинально посмотрю, раз сохранять не хочешь, можно не церемониться.

От одной мысли, что что-то еще проникнет внутрь, я чуть не разрыдалась.

– Ты чего вся трясешься? Как будто я тебя тут насилую. Когда с мужиком зажималась и ребенка этого делала, тоже тряслась?

Вся сжалась, скукожилась, подобралась.

– Пожалуйста, можно не вагинально?

– Можно. Ты так вся подпрыгиваешь, что я и не смогу нормально посмотреть. Давай подними свое платье. Что за маскарад вообще с одеждой этой. Ладно…не мое дело. Разве что только в память о Наденьке. И что за синяки? По тебе что, грузовик проехался или бил кто-то?

На живот мне гель намазала и датчиком осторожно водит.

– Да, эмбриончик вполне себе здоровенький, соответствует названным срокам. Как от датчика прячется, убегает. Вон смотри на монитор.

Я голову не поворачиваю и смотреть не хочу.

– Не надо. Вы сами посмотрите, и все.

– Что такое? Не хочешь взглянуть, кого убивать решила? Почему не полюбоваться. Я своим пациенткам всегда предлагаю в глаза жертве посмотреть. Кстати, у него уже есть зачатки глазок и пальчики есть.

– Пожалуйста! Не надо! Я вас умоляю!

Она говорит, а у меня снова внутри все сжимается, и я не могу ее слышать, вот-вот заору, разревусь в голос.

– Нельзя мне его рожать. Нельзя, понимаете!

Она конечно поняла. Пришлось сделать чистку….Мне стало плохо сразу после процедуры…Я только услыхала голос врача.

- Все…Она умирает. Мы ее не спасем!

КОНЕЦ 2 КНИГИ

Продолжение в 3 части Жена Президента

Харьков

19.06.2021