Любовница президента, или Дама с Красной площади

Дома распахиваю окна, слушаю ночные шумы, думаю о политической борьбе в этом году, об упорных слухах о государственном перевороте, батальонах парашютистов в полной боевой готовности у ворот Москвы, о двигающихся с юга двух танковых дивизиях, о мятежах в казармах… Но никаких страшных, лязгающим оружием чудовищ в Москве не появилось. Может, мне приснился этот самолет на Кутузовском, как и все остальное?

Пишу очередную корреспонденцию, не слишком оригинальную — «Лето в Москве», последнюю перед отпуском. Отрываю листок календаря: завтра 31 июля 1991 года, через два дня я возвращусь в Италию, также и для меня начнется время летнего отдыха. Но уезжать не хочется. Наоборот появляется желание остаться здесь, чтобы меня арестовали, чтобы меня допрашивал мой невидимый противник — таким образом я хотя бы мог узнать, кто увез Наташу. Может быть, мой друг Нано уже узнал это: его допрашивают два месяца, а иногда вопрос раскрывает больше, чем ответ. Я чувствую себя виноватым также и перед ним, он еще в тюрьме, в ожидании судебного процесса, его адвокат говорит, что он отделается высылкой из страны, если будет сотрудничать со следствием и признает свою вину. А я нет, я ни черта бы не признал, я выложил бы следователю все, что знаю… Но что, в сущности, я бы ему выложил, что я знаю? Неужели мне тоже пришлось бы, как и Нано, без долгих разговоров подписаться под «правдой» — решением, вынесенным судом?

Ужинаю в гостинице «Националь», напротив Кремля. Оркестр наигрывает, посетители шумно едят и пьют. Ваше здоровье! Ваше здоровье! — отвечают сидящие за соседними столиками. Подходит девушка, приглашает меня танцевать. Потом садится за мой столик, просит заказать выпить. Пьем. Танцуем. Снова пьем. В зале остались мы одни, официанты приглушают свет и начинают убирать со столов. Она прижимается ко мне, ее волосы касаются моего лица, она обнимает меня за шею, будто мы с ней уже в постели.

— Проведем ночь вместе, дорогой? — предлагает она.

— Хорошо, — говорю я.

— Ты мне сделаешь подарочек?

— Все, что захочешь.

— Пойдем в номер?

— Я не живу здесь.

— Тогда подожди меня.

Она обсуждает что-то с одним из официантов, выходит вместе с ним, через десять минут возвращается с ключом в руке, просит несколько долларов, чтобы купить еще бутылку водки. Протягиваю ей деньги, иду следом за ней в комнату. Девушка раздевается, раздевает меня, раскупоривает бутылку. Вот, думаю, сейчас-то они и явятся с фотографом, она окажется наверняка несовершеннолетней, меня бросят в тюрьму; или же начнется шантаж, но, по крайней мере, я узнаю, с кем имею дело, кто похитил Наташу и почему. Девушка наливает мне водки. Опрокидываю, как положено. Она целует меня в губы, пачкая помадой. Снова наполняет стакан. Еще раз. И еще. И опять. И опять.

Меня будит утренний свет. Я голый, в постели, один. Девушки нет. Голова раскалывается от боли. Медленно одеваюсь. На полу, возле постели, пустая бутылка водки. Шарю во внутреннем кармане пиджака. Бумажник исчез. Ставлю стул у окна, задергиваю белые тюлевые занавески, чтобы защитить глаза от яркого блеска солнца, и остаюсь так сидеть, созерцая в отдалении очертания Кремля, его башни, шпили, красные стены и желтую охру дворцов.

Потом валюсь обратно на постель. Когда просыпаюсь, часы показывают шесть часов вечера. Кто-то стучит в дверь: это горничная, она должна привести в порядок комнату. Выхожу на улицу. Люди меня сторонятся, наверняка у меня жуткий вид. Перед входом в магазин очередь из одних мужчин. Очередь движется быстро. Мужчина исчезает на минуту и появляется уже с бутылкой водки. У меня в кармане осталось еще несколько рублей, становлюсь тоже в хвост, когда подходит моя очередь, плачу, беру бутылку, сажусь на скамейку под деревом, тщетно пытаюсь отвинтить пробку. Двое типов в одних майках что-то говорят. Один из них смеется, вырывает у меня бутылку, отковыривает металлическую пробку перочинным ножом, делает большой глоток из бутылки, передает ее приятелю, тот тоже пьет. Они разражаются смехом. «Бутылка на троих, бутылка на троих», — напевают они хором. Но мне бутылку не передают. Затем один крепко хватает меня, другой наносит сильный удар в солнечное сплетение…

Теперь солнце уже садится, но свет его еще слепит глаза, у меня кружится голова, болит все тело, но мне это не неприятно, это именно то, чего я хотел, в сущности, наказание, которого искал, хотя оно и пришло не от КГБ или от Президента, а от двух пропойц, захотевших выпить за счет иностранца. Ладно, сойдет и так.

Поднимаюсь со скамейки. Бреду не знаю куда, ноги сами несут меня по каким-то пустынным дворам, небо быстро меняет цвета — окрашивается голубым, розовым, темно-синим, потом черным — и спускается ночь. Пытаюсь сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли, но ни о чем другом думать не могу — только о ней, всегда о ней, о Наташе.