Любовница смерти

Квартира была маленькая, не больше, чем китайгородская, но на удивление опрятная и отнюдь не нищенская, как следовало бы ожидать по потрепанной одежде покойного Аваддона.

В прихожей Коломбина остановилась, пытаясь угадать, где находится комната, в которой жених встретил свою Невесту.

Слева, кажется, располагалась кухня. Оттуда донесся мужской голос, произнесший с легким заиканием:

– А это что за д-дверь? Черный ход?

– Точно так, ваше сиятельство, – ответил другой голос – сиплый и подобострастный. – Только господин студент не пользовался. Черный ход, он для прислуги, а они сами обходились. Потому гол был как сокол, извиняюсь за выражение.

Что-то стукнуло, лязгнул металл.

– Стало быть, не пользовался? А почему п-петли смазаны? И весьма старательно.

– Не могу знать. Надо думать, смазал кто-то.

Заика со вздохом молвил:

– Резонное предположение. – Ив диалоге наступила пауза.

Должно быть, следователь из полиции, догадалась Коломбина и от греха попятилась к выходу – еще пристанет с расспросами: кто такая, да почему, да в каком смысле незабудки. Но ретироваться не успела, из коридорчика вышли трое.

Впереди, то и дело оглядываясь, семенил бородатый дворник в фартуке и с бляхой на груди. За ним, постукивая по полу тросточкой, неспешно вышагивал высокий, сухощавый господин в прекрасно сшитом сюртуке, белейшей сорочке с безупречными воротничками, да еще и в цилиндре – ни дать ни взять граф Монте-Кристо, вот и дворник его назвал «сиятельством». Сходство с быв – шим узником замка Иф усугублялось благодаря холеной, бледной физиономии (надо сказать, весьма эффектной) и романтическим черным усикам. Да и возраст у щеголя был примерно такой же, как у парижского миллионщика – из-под цилиндра виднелись седые виски.

Замыкал шествие низенький, плотно сбитый азиат в костюме-тройке и котелке, надвинутом чуть не на самые глаза. Вернее не глаза, а глазенки – из-под черного фетра на Коломбину уставились две узенькие щелки.

Дворник замахал на барышню руками, будто прогонял кошку:

– Нельзя сюда, нельзя! Подите!

Однако Монте-Кристо, окинув нарядную девицу внимательным взглядом, обронил:

– Ничего, пускай. Держи-ка еще.

Протянул бородатому бумажку, тот весь изогнулся от восторга и назвал благодетеля уже не «сиятельством», а «светлостью», из чего можно было заключить, что красивый заика, должно быть, все-таки не граф и уж во всяком случае не полицейский. Где это видано, чтоб полицейские дворникам рублевики кидали? Тоже из любопытствующих, решила Коломбина. Должно быть, начитался в газетах про «Любовников Смерти», вот и пришел поглазеть на жилище очередного самоубийцы.

Красавчик приподнял цилиндр (причем обнаружилось, что седые у него только виски, а прочая куафюра еще вполне черна), но представляться не стал, а осведомился:

– Вы – знакомая господина Сипяги?

Коломбина не удостоила графа Монте-Кристо не то что ответом, но даже взором. Вернулось взволнованное, торжественное настроение, не располагавшее к праздным разговорам.

Тогда настырный брюнет, понизив голос, спросил:

– Вы, верно, из «Любовников Смерти»?

– С чего вы взяли? – вздрогнула она и тут уж на него взглянула – с испугом.

– Ну как же. – Он уперся тростью в пол и принялся загибать пальцы затянутой в серую перчатку руки. – Вошли без звонка или стука. Стало быть, пришли к з-знакомому. Это раз. Видите здесь посторонних, но о хозяине не спрашиваете. Стало быть, уже знаете о его печальной участи. Это два. Что не помешало вам прийти сюда в экстравагантном платье и с легкомысленными цветами. Это три. У кого самоубийство может считаться поводом для поздравлений? Разве что у «Любовников Смерти». Это четыре.

В разговор вмешался азиат, изъяснявшийся по-русски довольно бойко, но с чудовищным акцентом.

– Не торько у рюбовников, – живо возразил он. – Когда брагородные самураи княдзя Асано поручири от сегуна разресение дерать харакири, все тодзе их поздравряри.

– Маса, историю про сорок семь верных вассалов мы обсудим как-нибудь после, – оборвал коротышку Монте-Кристо. – А сейчас, как видишь, я беседую с дамой.

– Может быть, вы и беседуете с дамой, – отрезала Коломбина. – Да только дама с вами не беседует.

«Сиятельство» обескураженно развело руками, а она повернула в дверь, что вела направо.

Там находились две комнатки – проходная, где из мебели имелся только дешевенький письменный стол со стулом, и спальня. В глаза бросился шведский диван, из новомодных, с раскрывающимся брюхом, однако весь облезлый и кривой. Верх не сходился с низом, и казалось, что диван ощерился темной пастью.

Коломбине вспомнилась строчка из последнего стихотворения Аваддона, и она пробормотала:

– «Клыками клацает кровать».

– Что это? – раздался сзади голос Монте-Кристо. – Стихи?

Не оборачиваясь, она вполголоса прочла все четверостишье:

Недоброй ночью, нервной ночью
Клыками клацает кровать
И выгибает выю волчью,
И страшно спать

В изгибе диванной спинки и в самом деле было что-то волчье.