Любовница смерти

Странно – никогда еще она не чувствовала себя такой живой, как в эти минуты, возможно, предшествующие смерти.

– Просперо – настоящий маг, – взволнованно прошептала Коломбина. – Кто еще смог бы наполнить душу таким трепетным, всеохватным восторгом бытия? «Всё, всё что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». О, как это верно! «Бессмертья, может быть, залог!»

– И что же, если вам выпадет череп, вы послушно выпьете эту д-дрянь?

Коломбина представила, как предательское вино огненным ручейком стекает по горлу внутрь ее тела, и передернулась. Страшнее всего будет пережить ту четверть часа, когда сердце еще бьется, разум еще не уснул, но обратной дороги уже нет, потому что ты – живой труп. Кто и когда обнаружит на скамейке ее мертвое тело? А вдруг она будет сидеть развалясь, с выпученными глазами, разинутым ртом и ниткой свисающей слюны?

От чрезмерной живости воображения задрожали губы, сами собой затрепетали ресницы.

– Не бойтесь, – шепнул Гэндзи, ободряюще сжав ей локоть. – Череп вам не выпадет.

– Почему вы так уверены? – обиделась она. – Вы считаете, что Смерть не может меня избрать? Я недостойна быть ее любовницей?

Он вздохнул:

– Нет, все-таки наша русская почва для учения господина Просперо не приспособлена, это явствует из самой г-грамматики. Ну что вы такое сейчас сказали? «Ее любовницей». Это отдает извращением.

Коломбина поняла, что он пытается ее развеселить, и улыбнулась, но получилось вымученно.

Гэндзи повторил уже совершенно серьезно:

– Не бойтесь. Вам не придется пить яд, потому что заветный череп наверняка выпадет мне.

– Да вы сами боитесь! – догадалась она, и страх немедленно отступил, потесненный злорадством. Вот вам и отчаянная личность – тоже боится! – Вы только изображаете из себя сверхчеловека, а" на самом деле вам, как и всем остальным, сейчас небо с овчинку кажется!

Гэндзи пожал плечами:

– Я ведь говорил вам про мои особенные отношения с Фортуной.

И отошел в сторону.

Между тем всё уже было готово к ритуалу.

Дож воздел руку, призывая соискателей к тишине. Между большим и указательным пальцами он держал шарик, посверкивающий бликами и оттого похожий на яркую золотую звездочку.

– Итак, дамы и господа. Кто чувствует себя готовым? Кто первый?

Гэндзи сразу же вскинул руку, но конкуренты оказались активнее.

Калибан и Розенкранц, робкий Коломбинин воздыхатель, в один голос воскликнули:

– Я! Я!

Бухгалтер уставился на своего соперника так, словно хотел разорвать его на части, Розенкранц же горделиво поглядел на Коломбину, за что был вознагражден ласковой, ободряющей улыбкой.

Сдержанного жеста Гэндзи ни они, ни Просперо не заметили.

– Мальчишка! – закипятился Калибан. – Как вы смеете? Я первый! И возрастом старше, и стажем в клубе!

Но тихий немчик по-бычьи наклонил голову и уступать явно не собирался.

Тогда Калибан воззвал к дожу:

– Что же это такое, Учитель? Русскому человеку в собственной стране жизни не стало! Куда ни плюнь, одни немцы, да полячишки, да жидки, да кавказцы! Мало того что жить не дают, так еще и на тот свет вперед пролезть норовят! Рассудите нас!

Просперо строго произнес:

– Стыдись, Калибан. Неужто ты думаешь, что Вечная Возлюбленная придает значение таким пустякам, как национальность или исповедание? В наказание за грубость и нетерпимость ты будешь вторым, после Розенкранца.

Бывший корабельный счетовод сердито топнул ногой, однако спорить не осмелился.

– Позвольте, – подал голос Гэндзи, – но я поднял руку еще прежде того, как эти господа заявили свою п-претензию.

– У нас здесь не аукцион, чтоб жестами сигнализировать, – отрезал дож. – Следовало заявить о своем намерении вслух. Вы будете третьим. Если, конечно, до вас дойдет очередь.

На этом дискуссия закончилась. Коломбина заметила, что вид у Гэндзи весьма недовольный и даже несколько встревоженный. Вспомнила его вчерашнюю угрозу разогнать клуб «Любовников Смерти». Интересно, как бы ему это удалось? Соискатели ведь собрались здесь не по принуждению.

Розенкранц взял у дожа шарик, внимательно посмотрел на него и внезапно осенил себя крестом. Коломбина жалостливо ойкнула – так поразил ее этот неожиданный жест. Немец же раскрутил рулетку, а потом взял и выкинул штуку уж совсем на него непохожую: посмотрел прямо на сострадающую барышню и быстро поцеловал шарик, после чего решительно бросил его на край колеса.

Пока оно вертелось – а это длилось целую вечность – Коломбина шевелила губами: молила Бога, Судьбу, Смерть (уж и сама не знала, кого), чтобы мальчику не выпала роковая ячейка.

– Двадцать восемь, – хладнокровно объявил Просперо, и у присутствующих вырвался дружный вздох.

Побледневший Розенкранц с достоинством молвил:

– Schade[4].

Отошел в сторону. На Коломбину он теперь уже не смотрел, очевидно, уверенный, что и без того произвел должное впечатление. По правде говоря, так оно и было – Розенкранц с этим его отчаянным поцелуем показался ей ужасно милым. Только сердце Коломбины, увы, принадлежало другому.

– Дайте, дайте сюда! – Калибан нетерпеливо схватил шарик. – Я чувствую, мне должно повезти.