Любовница смерти

Самая шумная слава выпала на долю Лондонского клуба, в конце концов разоблаченного и разгромленного полицией, но перед этим успевшего поспособствовать отправке в мир иной двух десятков своих членов. Выйти на след смертепок – лонников удалось лишь благодаря измене, проникшей в их сплоченные ряды. Один из соискателей имел неосторожность влюбиться, вследствие чего проникся жгучей симпатией к жизни и лютым отвращением к смерти. Этот отступник согласился дать показания. Выяснилось, что в строго засекреченный клуб принимали только тех, кто сумеет доказать серьезность своего решения. Очередность определялась жребием: играли в карты, и выигравший получал право умереть первым. Все бросались его поздравлять, устраивали в честь «счастливца» банкет. Сама смерть во избежание нежелательных слухов обставлялась как несчастный случай, в организации которого участвовали другие члены братства: роняли с крыши кирпич, сбивали избранника каретой и прочее.

Нечто похожее приключилось и в австро-венгерском Сараеве, только с более мрачным исходом. Там существовала организация самоубийц, именовавшая себя «Клубом знающих» и насчитывавшая не менее 50 членов. По вечерам они собирались, чтобы тянуть жребий – брали из колоды по карте, пока не выпадет череп. Вытянувший роковую карту должен был умереть в течение 24 часов. Один молодой венгр заявил товарищам, что выходит из игры, потому что полюбил и хочет жениться. Его согласились отпустить с условием, что он напоследок еще раз примет участие в жеребьевке. На первом круге молодому человеку достался червовый туз, символ любви, а на втором – череп. Будучи человеком слова, он застрелился. Безутешная невеста донесла на «знающих» в полицию, в результате чего эта печальная история сделалась достоянием общественности.

Судя по тому, что происходит в последние недели в Москве, наши смертепоклонники мнения общественности не боятся и не слишком озабочены оглаской – во всяком случае, они не принимают никаких мер для сокрытия плодов своей деятельности.

Обещаю читателям «Курьера», что расследование будет продолжено. Если в Первопрестольной в самом деле появилась тайная лига безумцев, играющих со смертью, общество должно об этом знать.

Лавр Жемайло

«Московский курьер» 22 августа (4 сентября) 1900 г.

1-ая страница с продолжением на 4-ой.

II. Из дневника Коломбины

Она прибыла в Город Грез тихим сиреневым вечером

Всё было продумано заранее, до мелочей.

Сойдя с иркутского поезда на перрон Рязанского вокзала, Маша полминутки постояла, зажмурившись и вдыхая запах Москвы – цветочный, мазутный, бубличный. После открыла глаза и громко, на весь перрон, продекламировала четверостишье, сочиненное третьего дня, при пересечении границы между Азией и Европой.

Обломком кораблекрушенья
В пучины вспененную пасть
Без слов, без слез, без сожаленья
Упасть, взлететь и вновь упасть!

На звонкоголосую барышню с толстой косой через плечо заоглядывались – кто с любопытством, кто неодобрительно, один купчишка даже покрутил пальцем у виска. В общем, первую в Машиной жизни публичную акцию, пускай совсем крохотную, можно было счесть удавшейся. Погодите, то ли еще будет.

Поступок был символичным, с него начинался отсчет новой эпохи, рискованной и раскованной.

Уезжала-то тихо, безо всякой публичности. Оставила папеньке с маменькой на столе в гостиной длинное-предлинное письмо. Постаралась объяснить и про новый век, и про невозможность иркутского прозябания, и про поэзию. Все листки слезами закапала, да только разве они поймут! Случись такое еще месяц назад, до дня рождения, побежали бы в полицию – возвращать беглую дочку насильно. А теперь извините – Марья Ивановна Миронова достигла совершеннолетия и может устраивать жизнь по собственному разумению. И наследством своим, доставшимся от тетки, тоже вольна распоряжаться, как заблагорассудится. Капитал невеликий, всего пятьсот рублей, но на полгода хватит, даже при знаменитой московской дороговизне, а загадывать на больший срок пошло и бескрыло.

Назвала извозчику отель «Элизиум», о котором слышала еще в Иркутске и уже тогда пленилась текучим, как серебристая ртуть, названием.

Пока ехала в коляске, всё оглядывалась на большие каменные дома, на вывески и отчаянно боялась. Огромный город, целый мильон жителей, и ни одному из них, ни одному, нет дела до Маши Мироновой.

Погоди, пригрозила она Городу, ты меня еще узнаешь. Я заставлю тебя восхищаться и негодовать, а твоей любви мне не нужно. И даже если ты раздавишь меня своими каменными челюстями, всё равно. Обратной дороги нет.

Хотела себя ободрить, а сама только еще пуще оробела.