Любовница Витгенштейна

Пусть даже теперь, когда я об этом знаю, это осознание навевает на меня грусть.

Трава, которой просто предполагалось быть травой, вот и все.

Ну, или, вполне вероятно, та книга была грустной по этой же самой причине, чего я совершенно не понимала до настоящего момента, конечно.

Более того, вполне возможно даже, что те люди, которых звали Кэмпи и Стэн Узуал, тоже бы не особенно обрадовались, если бы услышали, что им больше не придется играть на настоящей траве.

Хотя, разумеется, даже у тех, кто играет в бейсбол, есть более веские причины для беспокойства, или так хотелось бы думать.

Определенно, что такая причина была у того человека, в честь которого назвали болезнь.

Кстати, инструментом, на котором играл Людвиг Витгенштейн, был кларнет.

Который он, по странной причине, носил в старом чулке, а не в чехле.

Так что всякий, кто встречал его на улице, мог подумать: вот идет человек со старым чулком.

Не имея ни малейшего понятия о том, что из него можно было извлечь Моцарта.

Более того, А. Э. Хаусман, несомненно, тоже решил, что это всего лишь человек с чулком, в тот день, когда у Витгенштейна случился понос и он попросил разрешения воспользоваться туалетом, а А. Э. Хаусман отказал ему.

Честное слово, однажды Витгенштейну особенно срочно понадобилось в туалет возле какого-то дома в Кембридже, оказавшегося домом Хаусмана, но Хаусман не впустил его.

Вообще, чаще всего из чулка извлекался, видимо, Франц Шуберт, любимый композитор Витгенштейна.

Пусть даже я понятия не имею, почему это напомнило мне о том, что друзья Брамса часто смущались, когда проститутки здоровались с ним на улицах.

Или, прости господи, о том, что Гогена однажды арестовали за то, что он мочился на публике.

Или что Авраам Линкольн и Уолт Уитмен часто кивали друг другу в знак приветствия, встречаясь на улицах Вашингтона во время Гражданской войны.

Вероятно, этот последний факт, по крайней мере, делает не столь невероятной мысль о том, что люди вроде Спинозы и Эль Греко делали то же самое.

Пусть даже и не в Вашингтоне, округ Колумбия.

Вообще-то Клара Шуман однажды побывала дома у Витгенштейна в Вене с Брамсом, если я об этом еще не писала.

И это, быть может, стало еще одной причиной, по которой Брамсу хотелось, чтобы дети ушли.

К сожалению, у Шуберта, в свою очередь, тоже был сифилис. Из-за чего он и не закончил свою «Незаконченную симфонию», поскольку умер в тридцать один год.

А Генделя, думаю, можно занести в список тех, кто ослеп.

Но кто же такая Карен Силквуд, которой, вдруг чувствую я сейчас, мне бы тоже хотелось рассказать, что нынче уже можно встать на колени и напиться воды из Дуная, Потомака или Аллегейни?

И почему я лишь секунду назад догадалась, что, когда родился Шостакович, Ленинград еще назывался Санкт-Петербургом?

Я только что обмотала голову полотенцем.

Сходив за зеленью для салата, вот почему.

Между тем чем больше я думаю об этом, тем больше сожалею о сказанном.

Я имею в виду, о Микеланджело, не о Геродоте.

Уверена, мне было бы очень приятно пожать Микеланджело руку, и не важно, что бы об этом подумали папа или Луи Пастер.

Более того, я бы даже была рада увидеть руку, отсекавшую от мрамора лишний материал так, как это удавалось только Микеланджело.

Вообще-то я бы также с удовольствием сказала Микеланджело, как мне понравилось его предложение, которое я однажды подчеркнула.

Наверное, я не упоминала, что однажды подчеркнула предложение, написанное Микеланджело.

Однажды я подчеркнула предложение, написанное Микеланджело.

Это было предложение, написанное Микеланджело в письме, когда ему было уже семьдесят пять лет.

Можешь думать, что я сумасшедший старик, — писал Микеланджело, — но нет лучшего способа сохранить здравый ум и перестать беспокоиться, чем сумасшествие.

Честное слово, Микеланджело так и написал.

В сущности, я практически уверена, что Микеланджело бы мне понравился.

Я до сих пор ощущаю печатную машинку. И слышу клавиши.

Хм. Кажется, я что-то упустила в тот самый момент.

А, очевидно, я лишь собиралась написать, что я закрыла глаза.

Есть объяснение, почему я решила это сделать.

Это объяснение заключается в том, что я, похоже, сильнее расстроилась из-за коробки с ненастоящей травой, чем мне сначала казалось.

Под этим, я, видимо, имею в виду, что, если ненастоящая трава все же была настоящей, а это несомненно, тогда в чем разница между тем, как ненастоящая трава является настоящей, и тем, как настоящая трава является настоящей?

Если на то пошло, в каком городе все-таки родился Дмитрий Шостакович?

Немало вещей такого рода могут иногда почти начать меня беспокоить, по правде говоря.

Даже если, с другой стороны, не осталось, похоже, никаких свидетельств о том, какое имя Витгенштейн выбрал для своей чайки.

Ну, причина, по какой я снова об этом говорю, заключается в том, что именно из-за той чайки я, оказывается, и пришла на тот пляж.

Высоко-высоко на фоне облаков, не больше пятнышка, но потом резко спикировавшей к морю.

Вот только та чайка уж точно была вовсе не настоящей чайкой, а лишь пеплом.