Любовница вулкана

Барон Скарпиа был человек исключительно страстный. Он знал много о человеческих страстях, особенно о тех, что приводят к жестокости. Он знал, насколько унижение, причиняемое объекту желания, способно усилить любовное наслаждение, в том виде, как он его понимал. Он знал, что страх — страх перемен, страх перед всем чуждым (не важно, истинно чуждым или кажущимся таковым) и оттого таящим угрозу, — исчезает, если примкнуть к людям, которые стремятся искоренить, подвергают нападкам это чуждое (но равно и беззащитное); барон встречался с этим повсеместно. Страсть для Скарпиа означала насилие, агрессию. Он не понимал страсти, счастье которой в том, чтобы бежать насилия, самоустраняться. Страсти, подобной коллекционерской.

Как бы ни были многочисленны в высших сословиях новообращенные сторонники идей просвещения, коллекционеров было еще больше, а именно им принять последствия революционного переворота особенно трудно. Независимо от количества прочитанных трудов Вольтера, их имущество есть вложение в старый режим. Революция для коллекционеров — страшное время.

Само понятие «коллекционирование» подразумевает тесную связь с прошлым, в то время как «делать революцию» — значит клеймить, отрицать то, что в данный момент называется прошлым. К тому же прошлое очень весомо, равно как и велико. И если падение старого порядка понуждает вас к бегству, вы едва ли сможете унести все свое прошлое с собой — как это случилось с Кавалером. А если приходится остаться, вы едва ли сможете его защитить.

* * *

Вот кое-что из того, что довелось видеть барону.

19 января 1799 года. Проходит всего три недели после побега королевского двора из Неаполя, и с одним из знакомых Кавалера, собратом-коллекционером, случается нечто ужасное. Этот человек, главными увлечениями которого были живопись, математика, архитектура и геология, входил в число самых эрудированных, преданных науке жителей королевства. Он был отнюдь не склонен разделять республиканские симпатии некоторых рафинированных аристократов, своего брата, например; напротив, подобно большинству коллекционеров, он был сугубо консервативен. Собственно говоря, этого коллекционера происходящие перемены отвращали особенно сильно. Он хотел последовать за королем и королевой в Палермо. Но ему отказали. Оставайся в Неаполе, ученый герцог! Посмотрим, как тебе понравится правление безбожников французов.

Вряд ли французские солдаты страшнее тех банд мародеров, что шатаются сейчас по улицам, подумал герцог, который остался в своем дворце, чтобы продумать, составить, предложить на рассмотрение план. Но на семейном совете, продлившемся до глубокой ночи 18 января, герцог, который еще не оправился от жестокого катара, председательствовал не так успешно, как хотелось бы. Ветер опасности сломал семейное иерархическое древо. Младший сын герцога кричал на мать. Юная дочь герцога перебивала отца. Герцогиня сердито спорила с мужем и почтенной свекровью. Однако принятое в конце концов решение относительно того, кому из членов семьи следует укрыться от опасности — нет, не будем называть это бегством, — восстановило нарушенный порядок. Герцог и двое его сыновей удалятся — такое слово было использовано, — удалятся на некоторое время на виллу в Сорренто, а герцогиня, их дочь, престарелая мать герцога и его сошедший с ума после тюрьмы брат останутся в городе, в безопасном дворце.

Герцог с сыновьями должен был покинуть столицу на следующий день после собрания знати, где предполагалось его участие. Чтобы сберечь силы для путешествия, он отправил вместо себя старшего сына, юношу девятнадцати лет. Молодой человек вежливо прослушал великое множество речей, в которых благородные господа многократно подтвердили свою преданность изгнанной в Палермо монархии Бурбонов, после чего сошлись во мнении, что не остается ничего иного, кроме как приветствовать приход французов: те по крайней мере наведут в городе хоть какой-то порядок. В час дня старший сын герцога по непривычно пустым улицам возвратился домой, чтобы рассказать обо всем отцу. Выяснилось, что за четыре часа его отсутствия дядя пытался повеситься, но был вовремя вынут из петли и уложен в постель. Чтобы не допустить повторной попытки самоубийства, к нему приставили троих слуг.

Юношу послали за дядей, велев привести его, прямо в ночной сорочке, к обеду. Когда несчастного стали осторожно усаживать в кресло, вошел мажордом с известием, что у входа во дворец собралась толпа, требующая герцога. Не слушая возражений жены и матери, герцог в сопровождении одного только секретаря отправился вниз, чтобы лично поговорить с народом. Около дворца толпилось около полусотни бронзоволицых людей, среди которых герцог узнал торговца мукой, своего парикмахера, продавца воды из Толедо и колесного мастера, чинившего его кареты.