Любовница вулкана

Публичные казни на большой рыночной площади начались в воскресенье, 7 июля, за день до приезда короля.

Ни Герой, ни его друзья при этих казнях не присутствовали. Они не были кровожадны, они были непримиримы. А со стороны легче сохранять беспристрастность.

И все-таки иногда то, чего не ждешь, подступает очень близко. Так произошло через два дня после начала казней и через день после того, как король на сицилийском фрегате вернулся из Палермо с сушеной лапой цапли — амулетом от дурного глаза — в петлице и поселился на «Фоудройанте». Король с трудом взобрался по лестнице на шканцы, намереваясь пожаловаться Кавалеру на то, как скучно летом в Палермо, и вдруг крик какого-то матроса заставил его подойти к ограждению и посмотреть, в чем дело. Рыба! И, кажется, преогромная. Но внизу, в тридцати футах от кормы, прыгали в волнах голова в ореоле пены и застывший, разъеденный водой торс его старого друга, адмирала Караччьоло. Перед жутким полусгнившим лицом плавала борода. Если бы перепуганные матросы были неаполитанцами, они бы сейчас крестились. Окаменевший от ужаса король перекрестился, пробормотал проклятие и ринулся вниз. Когда Кавалер отыскал его в темноте под навесной палубой, он что-то бормотал себе под нос, подвывал и хихикал. Вокруг толпилась обеспокоенная свита.

Он там, он еще там? — взвыл король. — Затолкайте его под воду!

Слушаемся, ваше величество.

Скорее!

Ваше величество, на воду спустили шлюпку, труп отбуксируют на берег и зароют в песке.

Зачем он так делает? — завизжал этот вечный ребенок.

В Кавалере в последний раз проснулся великий царедворец, каким он когда-то был.

Хотя Караччьоло и предатель, — объяснил он королю, — он больше не желает вам зла. Он раскаялся и поэтому не может упокоиться с миром. Он явился, чтобы попросить прощения у вашего величества.

* * *

Вы пассажир. Все мы частенько бываем пассажирами. Корабль, история — все плывет куда-то. Вы не капитан. Но у вас прекрасная каюта.

Внизу, в трюме, как и положено, голодные иммигранты, или африканские рабы, или силой завербованные матросы. Вы не можете им помочь — хотя вам их очень жалко, — и на капитана вы тоже никак не можете повлиять. Несмотря на окружающую роскошь, вы тем не менее беспомощны. Любое действие с вашей стороны может успокоить вашу совесть (если она неспокойна), но едва ли улучшит положение страдальцев. Что толку, если вы отдадите им свою просторную каюту, где так много места для вашего многочисленного багажа? Пусть у них там, внизу, багажа очень мало, зато самих-то их сколько! Еды, которую для вас готовят, вряд ли хватит на всех; да и, в самом деле, если готовить такие блюда в расчете на всех этих людей, то они не будут столь изысканны; и потом, обстановка будет совершенно не та (толпа портит вид, толпа сорит и так далее). И вам не остается ничего другого, кроме как наслаждаться великолепной пищей и обстановкой.

Тем не менее, если вы неравнодушный человек, происходящее вас очень беспокоит. Пусть вы не несете за это ответственности — как вы можете нести? — но вы участник и свидетель. (Подавляющее большинство исторических свидетельств принадлежит перу пассажиров первого и второго классов.) Если же гонениям подвергаются люди, у которых каюты не хуже вашей, люди одного с вами уровня и одних интересов, то еще менее вероятно, что вы останетесь равнодушны к их бедам. Вы, конечно, не в силах спасти их от наказания, если они и в самом деле виновны. Но если вы не равнодушный человек, если вы человек порядочный, то вы по возможности постараетесь заступиться. Смягчить приговор. Или по меньшей мере воззвать к здравому смыслу.

Кавалер пытался вступиться за одного человека — своего старинного друга Доменико Цирилло. Один из самых выдающихся биологов Италии — его даже приняли в члены Королевского общества, — официальный придворный лекарь и личный врач Кавалера и его жены, Цирилло стал сотрудничать с республиканцами для того, чтобы провести чрезвычайно нужные реформы устройства больниц и медицинского обслуживания бедняков. Мне нужно кое-что добавить по делу старика Цирилло, — обратился Кавалер к Герою. Я могу засвидетельствовать, что он руководствовался самыми благими побуждениями. К сожалению, мы не можем вмешиваться в отправление правосудия, — ответил Герой. Это означало, что Цирилло повесят.

* * *

Корабль стоял на якоре. Они оставались пассажирами. Их жизнь временно замерла.