Любовница вулкана

Настало лето, и они возвратились в Лондон. Кавалер решил недельку погостить у старого немощного Уолпола — он опасался, что эта встреча может оказаться последней, а кроме того, очень хотелось показать спутнице необыкновенный псевдосредневековый замок своего друга, носивший название «Земляничные холмы». Витражи, неяркое церковное освещение привели ее в полнейший экстаз и вдохновили на постановку сцены сумасшествия из паизьелловской «Нины». Хозяин был восхищен. По возвращении в город молодую женщину ожидало письмо с предложением ангажемента в лондонской Опере и жалованья в две тысячи фунтов в год. Напиши Таллинн, что тебе уже предложили ангажемент на всю жизнь, — с улыбкой произнес Кавалер и удивился: не ожидал от себя столь глупого и столь очаровательного высказывания.

Их лондонская жизнь сводилась к тому, что Кавалер посещал многие собрания Королевского общества и Общества дилетантов. Также он не мог отказать себе в удовольствии бывать на некоторых аукционах. Молодая женщина проводила время со старым знакомым, Ромни. Она взахлеб рассказывала о своей блестящей неапольской жизни, а он, внимательно и серьезно слушая, тем временем рисовал: пока ее положение позволяло, он хотел написать с нее Жанну д’Арк. Модель болтала без умолку: передавайте привет мистеру Хейли и скажите, что его руководство по самосовершенствованию лежит у меня на ночном столике и что я сделалась поистине невозмутима, поглядите только, какая я стала, настоящая леди, говорю по-итальянски и по-французски, и пою, и все меня любят, сам король Неаполя флиртует со мной, пожимает ручки, но ничего предосудительного, конечно же, а королева, о, королева, такая чудесная женщина и чудесная мать, недавно родила четырнадцатого ребенка, некоторые дети, правда, умерли — увы, как говорит сама королева, король не может оставить ее в покое, понятно, он мужчина и потому не обладает достаточной самодисциплиной, он ведь, кроме всего прочего, балуется с молодыми крестьянками, которые работают на королевской шелковой фабрике, что на территории дворца в Казерте, их еще называют его тайным гаремом, — а мы с дорогой королевой сделались настоящими подругами — я хожу к ней во дворец по черной лестнице, потому что ведь меня не могут принимать там официально, потому что… — она запнулась, — то есть до тех пор, — поправилась она, — я хочу сказать, что мы с королевой добрые друзья, и вообще у меня замечательная жизнь, и только немножко жалко Чарльза, он ведь так и не сумел жениться на наследнице и теперь один-одинешенек, а для мужчины это нехорошо, хотя, конечно же, у Чарльза есть место в парламенте, и коллекция камней, и имение Кавалера, которым нужно управлять, все это, разумеется, хоть какие-то занятия, и, поскольку у него наверняка есть денежные затруднения, я собираюсь попросить Кавалера ему помочь, подарить, а может быть, одолжить какую-то небольшую сумму, которая может…

Тут Ромни оторвался от рисования ее светящихся рыжеватых локонов и поднял глаза. И принялся рассказывать о прошлогодней поездке в Париж. Там он познакомился с удивительным художником Давидом, поставившим свое искусство на службу революции (он, Ромни, и сам недавно писал портрет мистера Томаса Пейна, который сочувствует революции), и он должен признаться ей, своему давнему другу, на благоразумие которого может рассчитывать, что находится под большим впечатлением как от самих революционеров, так и от их идей. Например, принялся объяснять Ромни, революционеры намерены разрешить деление наследства, узаконить развод и объявить незаконным рабство, то есть провести в жизнь все те реформы, необходимость в которых, как вам скажет любой здравомыслящий человек, назрела давным-давно. Молодая женщина, которую, если бы щедрость и справедливость были синонимами, можно было бы назвать очень справедливой, бурно его поддержала. Почему, в самом деле, сыновья-первенцы наследуют все имущество (и обрекают младших сыновей, вроде Чарльза или Кавалера, на пожизненные заботы о деньгах)? Почему люди, которые несчастны друг с другом, не имеют возможности обрести счастье с кем-то еще? И действительно, что может быть ужаснее рабства? Ей рассказывали о рабах всякие ужасы, вот, например, на Ямайке — из-за этой отвратительной работорговли один из кузенов Кавалера, владелец большинства сахарных плантаций острова, сделался богатейшим человеком в Англии! Она просто не может не согласиться с Ромни! Революционные идеи в его интерпретации (до этого она ничего подобного не слышала) казались в высшей степени справедливыми; кроме того, художник с таким жаром говорил о революции, об очистительном огне свободы, в котором сгорят мертвые, сухие поленья старого общества, что ее сердце забилось сильнее — чужое вдохновение неизменно захватывало и ее. Слова Ромни были настолько красивы и убедительны, что подруга Кавалера, останься она в Лондоне, непременно стала бы тайной революционеркой, по крайней мере на какое-то время.