Любовное настроение

После обхода Агния в задумчивости уединилась в кабинете. Все эти странные старухи, к которым она так привыкла за годы работы в больнице, — сколько им лет? По семьдесят?.. Нам — тридцать пять, еще столько же. Мы молоды, мы так отчаянно молоды, гораздо моложе теперь, чем были в двадцать два. Нам больше не надо никому доказывать свою взрослость, очертя голову бросаться строить карьеру и заключать браки. Что нажили — то нажили и можем быть свободны и беспечны. Мы хотим больше и сильнее, чем хотели когда-то, мы умеем ценить, умеем отпускать, но что-то пошло не так. Что-то пошло не так, и наша жизнь не трогается с места, молодость не ведет нас в сабельный поход, и на кронштадтском льду вершат бессмертные подвиги совсем другие люди. Нас замедляет едва ощутимая инерция, а мир вокруг вращается все быстрее. И вот еще один день, отведенный нами для великих свершений, закончился, а мы и не заметили. И даже зеркало морочит нас знакомыми чертами; мы все еще молоды, особенно вот в этом ракурсе, но что за странная сила моет контуры лица, гнездится в носогубьях и недовольно тянет вниз уголки рта?.. Мы страшно молоды, мы пойдем в клуб с друзьями младшей сестры, станем веселиться и нить с ними наравне, за полночь, и пригласим на танец парня со смуглой грудью, а потом станем целоваться в туалете и даже поедем к нему домой. Чтобы на рассвете, в ледяном похмелье, какого ему еще долго не отведать, плакать от стыда и такого знакомого чувства подмены.

Зачем, Боже, зачем надо было вслух предаваться всем этим сладким воспоминаниям о Совке, которого он не знал?! Да, мы зверски молоды и с каждым годом любим все сильнее свое недавнее детство и в нем — автоматы с газированной водой, три копейки с сиропом и один стакан на весь квартал — пили, заразы не боялись; замороженные дольки ананасов — никогда не было сил дождаться, пока оттают, от них была страшная оскомина, но ели все равно; комсомольские собрания, брюки-бананы, переносные магнитофоны, талоны на масло, сахар и колбаску. Мы вспоминали бы еще и даже песни пели из кинофильмов, если бы он не напомнил, зачем пришли. И вот теперь уже кажется, была в его движениях, в каждом любовном толчке какая-то презрительная мстительность: получи, старая кляча, ты, поди, и забыла, как это бывает.

Мы же еще так молоды, нам самая пора пришла освободиться от наших многолетних любовей, в которых мы закоснели и измучились, как в гипсовых корсетах. Разве не поняли мы, насколько мертвы наши возлюбленные, даже те, кто продолжает жить где-то в запредельном далеке от нас? Никто не помнит, никто никогда не узнает, какими мы были друг для друга пятнадцать лет назад, но, может, это и к лучшему. Зачем пытаться измерить кривизну временных искажений — ведь мы наконец-то умеем отпускать. Просто разжимать затекшие ладони и плыть наверх, к свету, не прощаясь и не оглядываясь на наши затонувшие сокровища.

Накопившаяся усталость лишала Агнию воли. Ей хотелось в отпуск, хотелось в Москву, хотя бы на несколько дней. Оказаться наконец-то за тысячи километров от осточертевших лиц, больничных ритуалов, материнских наставлений. Ей вдруг тесен и душен стал город, где ее жизнь не менялась годами. Она представляла себе зловещую тишину широких и пустынных послепраздничных улиц, торжественное и траурное белое московское небо. Настоящее, полновесное утро первого января, дающее испытать всегдашний укол разочарования: как, и это все? Она вдруг почувствовала, как не хватает ей будущего; каждый новый год щелкал у виска пустым барабаном, а ей нужны были перемены. И пусть в этот раз сестры едят салатики на дежурстве без нее, а больные как хотят, так и водят вокруг елочки свои дурацкие хороводы. Агния потянулась к телефону и набрала десятизначный номер.

— Привет, зайка, я долго болтать не буду. Хочу взять билеты на поезд на двадцать восьмое, в Москве буду тридцатого, ладно?.. Дней на пять. Йоши не будет против, если я остановлюсь у вас?

Обладание невозможно никем и ничем. К чему бы ни стремился человек, что бы ни завоевывал, чего бы ни желал страстно, эта страсть всегда одна и та же. Владеть. Мы хотим обладать знанием, силой, властью, талантом, деньгами, друг другом, хотим иметь семью, любовь, дружескую поддержку. Все равно, получим ли мы желаемое от рождения, заработаем тяжким трудом, дождемся, выклянчим, дотянемся и схватим, догоним и отберем, — мы не сможем владеть этим долго. Жизнь будет вести нас от потери к потере, тыча в каждую носом: обладание невозможно. Здесь, в этом мире, ничто не может быть нашим, кроме нас самих. Наши дети вырастут и покинут нас, наши подвиги забудутся, наши любовные истории закончатся. Есть только один способ мириться с таким положением вещей: раз и навсегда приучить себя к мысли, что все данное нам — в нашем вре́менном пользовании, и радоваться этому надо сегодня.