Любовное состязание

Эммелайн не удержалась от искушения еще немного помучить Вардена в наказание за его поведение минувшим утром, но в конце концов велела ему не валять дурака и живо попросить что-нибудь у хорошенькой Октавии Брэмптон, еще никому не отдавшей своего предпочтения. Недовольно фыркнув в ответ, он потребовал, чтобы в будущем она не давала столь поспешных обещаний Конистану, отвесил чопорный поклон и отправился на осаду Октавии.

Вскоре после этого виконт подошел к Эммелайн с предложением, чтобы джентльмены сопровождали к обеду тех самых дам, которые отдали им свои талисманы. В его глазах читался вызов. Она сразу заподозрила, что он пытается расстроить ее план расположения гостей за столом, и тотчас же принялась отыскивать глазами Дункана и Грэйс. Они оказались в противоположных концах гостиной, и Эммелайн сначала заколебалась, но потом решила: большого вреда не будет, если Конистан решит, что она не так уж сильно жаждет видеть свою дорогую подругу замужем за Дунканом, как это было на самом деле.

— Почему бы и нет? — пожав плечами, ответила она на его предложение. — Мне кажется, это превосходная мысль, как раз в духе наших состязаний!

Конистан с видом триумфатора поклонился хозяйке, но вскоре оказалось, что он рано радуется, потому что в эту самую минуту Дункан — к вящему изумлению Эммелайн и к ужасу застигнутого врасплох Конистана — вдруг спохватился, пересек гостиную и подошел к Грэйс, которая с улыбкой, полной обожания, вложила ему в руку крошечный кружевной платочек.

Эммелайн почувствовала, что готова рассмеяться: ей нетрудно было вообразить, что творится в эту минуту в душе Конистана. Смех нарастал в ней, не давал ей дышать, когда виконт принялся сквозь зубы источать проклятия.

— Вы это подстроили! — вскричал он, повернувшись к ней с бесконечным озлоблением.

Ей хотелось, чтобы пузырек лопнул, не вырвавшись из ее горла, но у нее ничего не получалось.

— Сэр! — воскликнула Эммелайн, судорожно переводя дух. — Каким образом, скажите на милость, я могла все это подстроить, не зная даже, что вы собираетесь поставить джентльменам условие непременно обзавестись дамскими платочками?

Вместо ответа Конистан опять взглянул на Дункана и разразился новым залпом ругательств, проворчав напоследок нечто, явно не предназначенное для дамских ушей: «Мой брат — круглый болван! Все мозги спустил в трюм!»

Эммелайн больше не могла сохранять выдержку. Она отвернулась от гостей и, прикрывая рот рукой, дала волю переполнявшему ее веселью, трясясь и стеная от смеха, стараясь вести себя как можно тише, но чувствуя, что никакими силами не может сдержаться.

— Вовсе необязательно злорадствовать столь отвратительным образом! — сердито прошептал Конистан у нее над ухом.

— Я не злорадствовала! — возразила Эммелайн, полным ртом глотая воздух, чтобы отдышаться. — Неужели вы не понимаете? Я пожертвовала заранее составленным планом расположения гостей в твердом намерении усыпить ваши подозрения относительно моих коварных замыслов! — Она отерла слезы и сделала еще несколько глубоких вздохов, но увы, поскольку перед глазами у нее по-прежнему маячило его рассерженное лицо, ей ничего другого не осталось, как вновь разразиться смехом. — Поделом вам, милорд! Я думаю, Дункан стал вашей Немезидой! Ну а теперь прошу вас сделать ваше последнее объявление. И не забудьте, что вы собирались вести меня к столу!

При мысли о том, что Конистан будет вынужден любезничать с нею на протяжении всего долгого обеда из семи блюд с десертом, Эммелайн вновь охватил приступ неудержимого веселья. Ей пришлось даже ненадолго покинуть гостиную и укрыться в коридоре, торопливо прикрыв за собою дверь, чтобы отсмеяться без помех.

Какая изумительная нелепость, подумала Эммелайн, в который раз вытирая глаза. И Конистан, и она сама приложили столько усилий в попытке направить по своему усмотрению юную, едва расцветающую любовь Дункана и Грэйс. Но ни ему, ни ей не следовало этого делать, надо было оставить все, как есть! Им не дано было влиять на ход вещей, определенный волей Природы. Она это знала. Она верила в это. В самом деле, вдруг поняла Эммелайн, единственное, что толкало ее самое на хитрости и уловки, — это стремление отвлечь внимание Природы от себя, не дать Ей заглянуть слишком пристально в свое собственное сердце. И все же необычайный комизм положения вынудил ее целых пять минут простоять, прислонившись спиной к стене коридора. Когда ее смех наконец утих, у нее сильно болело горло.