Любовные доказательства

— Ну что ж, — согласился Чичерин, — дай мне кое-какие данные о нем. Надо будет врезку написать. Год рождения, год смерти.

— Не понял, — оторопел Буровин. — Разве что если ты фигурально так выразился: год смерти. Уехал он, понимаешь, к родственникам во Францию. Уехал и не вернулся. Так вот я, пока слух-то об этом не просочился, хочу его как нашего, как сибиряка напечатать. Он так и сказал мне: действуй, Буровин, как хочешь.

Смял Чичерина на прощание. Забулькал гортанью. Выкинул из нее свое «бывай, браток», выпрыгнул за порог.

Чичерин забарабанил пальцами по столу: ишь, попался! Снова открыл рукопись, перелистал. Выбрал небольшое стихотворение без названия. Оно начиналось:

Ткань этой жизни, посмотришь, — виссон или ситец —
скроена так, что с лица ли она иль с испода,
разве поймет приценившийся к ней очевидец?
Черная лестница лезет с парадного входа.

Захлопнул. Записал на листке бумаги: «Июньский номер, князь Николай Трубецкой, 1 стхв.». Подумал, подумал, сам назвал: «Черная лестница».

Через два дня позвонила Оля, режиссерша, сказала, что книжку прочитала, даже кое-что из нее перепечатала для себя. Передача получилась, выйдет на той неделе, пойдет по московской программе. А книжку она завезет, куда он скажет.

Назначил ей свидание в Доме литераторов. Взял в кафе кофе, тарталеток с сыром.

— Вы слишком умны, чтобы демонстрировать это в стихах, — объяснила она. — Я нашла там столько слоев, аллюзий, кодировок, что боюсь, массовому читателю это останется недоступным.

— Угощайтесь, — он придвинул к ней тарталетки. Приятная женщина, профессионал. Умница.

— Как же мы мало все-таки знаем наших поэтов, — вздохнула она. — Я не имею в виду выскочек.

— Да, — с готовностью подхватил он. — Сейчас очень много дутых фигур. Ведь кому дают премии, время на телевидении, а? Эпоха самозванцев, я вам скажу.

Она кивнула, откусывая тарталетку:

— А знаете, как было с вами? Уму непостижимо! Снимаем ведь бог весть кого, а про вас узнали совершенно случайно. У нашего Валеры, ну, режиссера, — он, правда, давно делает рекламные ролики, стал миллионером, от наших дел отошел, но тем не менее, так вот — у него есть бывшая жена, то есть они в разводе. Эта жена, оказывается, умолила его сделать передачу о вас. Серьезно. Поклонница таланта какая-то. Даже от алиментов за год обещала отказаться — лишь бы сделал. Короче — он нас уговорил. А мы еще отказывались, не хотели: кто такой, говорили. Но у нас один предполагаемый сюжет погорел, надо было что-то срочно придумывать, — она засмеялась. — Ну, мы и взяли вас. Вот как бывает.

Чичерин окаменел. Он смотрел, как Оля дожевывает тарталетку и крошки сыплются ей на кофточку. Мрачно поднялся:

— Я должен идти, простите. У меня дела.

— Извините, что побеспокоила, задержала, — засуетилась она.

— Сидите, сидите, — он махнул рукой.

Добила! Трубецкой вон по Парижу разгуливает, пока он тут его подборку пробивает, Котищенко вместо него в Бельгию едет. А Марьяна, значит, пожалела убогого неудачника, подкупила бывшего мужа режиссера Валеру, и тот заткнул им пустое место.

Какая-то женщина окликнула его в вестибюле. «Поэтесса, наверное», — подумал он и, не оглядываясь, ринулся к выходу. Не заходя домой, поехал к Марьяне. Он знал, что сейчас скажет ей нечто, и это будет звучать жестко, определенно и достойно. Надвинул кепку на лоб. Поднял воротник. Кратко так, отрывисто «ту-ту-ту» позвонил трижды.

Она распахнула дверь. Чмокнула его в щеку, прижала палец к губам, провела не кухню.

— Ну что, написал свой текст? «Рождение стихотворения», помнишь, ты говорил?

— Ты что, думаешь, это так, раз-два написать? — отозвался он. — Сложная, тонкая работа. Почти математика.

— Есть, пить будешь? У меня всего полно.

— Марьяна, — прокашлялся он, чтобы голос звучал решительнее, тверже. А то подводит его иной раз этот голос — начинает дрожать, срываться, карабкается куда-то — к непосильным верхним нотам. — Марьяна, — еще раз повторил он, отталкиваясь от знакомого имени в неизвестность. — Зачем ты поставила меня в дурацкое положение? Мной, оказывается, затыкали дырку на телевидении. Я же говорил тебе, что я человек разборчивый.

— Гриша, — улыбнулась она. — Все же получилось! Какую дырку?

— Это против моих принципов. Зачем мне это надо, чтобы потом обо мне говорили, что кто-то там покупает мне время на телевидении? Тут моя репутация…

— Знаешь, Гриша, — сказала Марьяна очень серьезно и очень тихо, — ты просил сказать, в кого бы я тебя переодела. Я, пожалуй, скажу. Я бы тебя переодела в мальчика с аккуратно подстриженной челкой, в черных длинных шортах с лямками и в белой матроске. Его привели на детский праздник, а он стоит в немой обиде на весь мир, отвернувшись к стене, и сосредоточенно ковыряет пальцем новенькие обои.

— А если он не такой, как все! — неестественно высоким голосом вскрикнул он.

— Тише, Гриша, — сказала она почти шепотом.

— Что, дети спят? — испугался он.