Любовные доказательства

— Путать, путать. Со мной. Говорила: «Я здесь Анна Павловна, все подчиняйтесь, метите пол, несите обед», а потом и за Мишину жену стала себя принимать. Приходит Миша, а она ему: «Ты — мой золотой миленочек, перстенек, муженек!» И за шею его — к себе, к себе! А потом она это красное пальто букле взяла в кладовке, надела на себя, феску декоративную — у нас на стенке висела, помнишь? — зонт еще у нее черный с собой и пошла во двор. А был летний зной. Наверное, как раз бык тогда и пасся, ежели зной.

— Ну, вот видишь, — сказала я Витте, когда мы вышли от тетушки. — Все объяснилось: она опять себя перепутала, эта Зина.

— Ох, тошно мне, — покачал головой мой друг. — До конца жизни буду теперь сомневаться: я — не я. Путать себя с братом Зины, с Мазниным.

— Хорошо еще — не с Крупой, — неудачно сострила я.

…Той же ночью, часов около трех, меня разбудил радостный Андрюшин голос:

— Все в порядке! — сообщил он. — Я нашел на антресолях связку старых родительских писем. Они оба жили в деревне за девять месяцев до моего рожденья — неподалеку от сожженного родового имения Бибиковых. Был май, стояла страшная жара, все вокруг распускалось и цвело, одуванчики стремительно меняли желтое оперенье на белую опушку, пруд нагрелся так, что можно было по полчаса сидеть в нем, не вылезая. И они в восторге описывают эту красоту моему дедушке Петру Александровичу Витте. Его незадолго до этого выпустили с шарашки и сразу как выдающегося физика кинули на ответственный объект. Личную машину дали. И вот он в ответ шлет им письма, что шофер его, шельмец этакий, Валерка напился и разбил вдрызг машину и теперь лежит со сломанными ногами в Склифосовского. И в силу этих причин он, будущий дедушка, не сможет навестить своих милых птенчиков в их деревеньке. Вот! — выдохнул наконец он.

— Витте, я счастлива! — сказала я сквозь сон.

Но у него, как видно, было настроение еще поболтать.

— Так что не было там Мазнина и в помине, когда я был зачат! Лежал он с подвешенными ногами в больнице и утку у нянек просил… Знаешь, наверное, не судьба мне жениться. Или наоборот? Или я просто не воспользовался как следует ее знаками? Может, мне стоило эту Катюшу, соседку твою, попытаться выкупить у ее мужа за «малых голландцев» или украсть? Ну и ладно. У прадедушки моего Сергея Юльевича тоже детей не было. С другой стороны, скажи, разве так уж плохо мне одному? Разве мне чего-то не хватает? Хожу, развязываю узелки жизни, снимаю ветхий слой. Обнаруживаю нечто новое, совершаю доселе не бывшее. Любуюсь издалека… Я тут тебе картину маслом написал — ко дню рождения. Сейчас немного еще пройдусь по ней и закончу.

…Действительно, появился через несколько дней с картиной «Княжество» — на ней был нарисован прекрасный старинный город — с синими домами и красными крышами, и все дело было именно в красках, в их сочетаниях, а не в рисунке. А на обороте можно было прочитать изящным почерком художника выведенное:

Не ерничает тот и не лукавит,
Вещая так: слагатели стихов,
кто женщину прекрасную представит
без княжества и мертвых женихов?

— А почему — мертвых? — спросила я.

— Не знаю, — сказал он. — Почему-то так у меня написалось. Наверное, они все уже сражены женской прекрасностью. Или наповал убиты женским коварством. Или просто — все они аутисты и на самом деле им ничего не надо, кроме себя самих. А я — посмотри на меня — я тот мальчик с петухом: как весело он глядит, как забавно и неловко его держит! И только мы видим этот странный безумный огонек в петушином глазу, загадочный, инфернальный, этот кровавый гребень, эту злую бородку — словно вот-вот изловчится, вывернется и клюнет беспечного и бесстрашно улыбающегося мальца.

2009

ЖУТХА

Есть у меня близкий друг — Геннадий Яковлевич Снегирев, детский писатель, классик детской литературы. Человек необычайный, героический, мифический. Долгое время мы жили с ним в одном доме и виделись каждый Божий день.

Когда-то в юности он был отважным путешественником, изучал жизнь рыб и животных, работал в Туркмении змееловом, плавал по северным рекам на ветхих лодчонках… Однажды он с профессором Лебедевым проплыл по Лене на паруснике до самой дельты, где погибла экспедиция знаменитого путешественника Де-Лонга: эти американцы запаслись буквально всем, предусмотрели все, даже пони взяли с собой, но забыли о крючках и лесках — так все и погибли от голода. А профессор Лебедев, глядя, как Снегирев поет на ветру, свесивши ноги в Лену, говорил: «Он либо сумасшедший, либо абсолютно бесстрашный человек!»

Снегирева привечали тибетские мудрецы, с почетом принимал у себя двойной перерожденец Будды, бесконечно любил его и дивный православный старец архимандрит Серафим Тяпочкин. Когда Гена, как блудный сын, объевшись свиных рожков, наконец попал в его пустыньку, старец обнял его и сказал: «Как долго я ждал вас! Наконец-то вы здесь». И благословил писать Священную историю для детей.