Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

Моя преотменнейшая кухарка Анна Мидель, столь долго остававшаяся праздной, принялась за дело, дабы удовлетворить мой ненасытный аппетит, и в продолжение трёх недель я занимался только тем, что возвращал соответствующее моему темпераменту состояние.

Очаровательная хозяйская дочь Гертруда и моя кухарка, обе молодые и привлекательные, сделались предметом моей любви одновременно, в чём я признался им, поскольку предполагал, что, приступая к каждой по отдельности, не добился бы успеха ни у одной их них.

Около сего времени в Аугсбург приехала захудалая труппа моих соотечественников, и я помог им получить разрешение представлять спектакли в одном плохоньком театрике. Поскольку это событие послужило причиной весьма занимательной истории, я расскажу о нем в надежде позабавить читателя.

Ко мне явилась некая женщина, некрасивая собой, но сообразительная и словоохотливая, как истинная итальянка. Она просила ходатайствовать перед городскими властями о разрешении для их труппы представлять комедию. Несмотря на свою непривлекательность, она была всё-таки моя соотечественница и пребывала в бедственном положении. Посему, даже не спросив её имя и не интересуясь достоинством их представлений, я обещал своё содействие и без труда получил просимое разрешение.

Явившись к ним на премьеру, я с удивлением узнал в первом актёре одного венецианца, с которым двадцать лет назад учился в коллегии Св.Киприана. Его звали Басси, и он, так же, как и я, не пожелал заниматься ремеслом священника. По всей очевидности, он претерпевал жестокую нужду, в то время как я выглядел пресыщенным богачом.

Любопытствуя узнать о его приключениях и привлечённый тем чувством доброжелательства, которое всегда сохраняется в нас к сотоварищам юности, а также желая насладиться его изумлением, я, как только опустился занавес, пошёл на сцену. Он сразу же признал меня и с восклицаниями радости заключил в свои объятия. Потом представил свою жену, ту самую женщину, которая приходила ко мне, и тринадцатилетнюю дочь, отличавшуюся красотой, — я с удовольствием смотрел, как она танцевала во время представления. Заметив моё расположение, он повернулся к своим актёрам, у коих исправлял должность директора, и без дальнейших церемоний отрекомендовал меня лучшим своим другом. Эти добрые люди по роскошным одеждам и кресту на ленте приняли меня за известного шарлатана, ожидавшегося тогда в Аугсбурге. Мне показалось странным, что Басси не пытался разуверить их.

Когда актёры освободились от театральных лохмотьев и облачились в обыденные, дурнушка Басси повисла у меня на руке и заявила, что я должен идти с ними ужинать. Я не стал отказываться, и скоро мы пришли в жилище, которое полностью оправдало мои предположения. Это была громадная комната на первом этаже, служившая одновременно кухней, столовой и спальней. Посредине стоял длинный стол, наполовину покрытый подобием скатерти со следами ежедневных трапез. На другом конце в грязном котле была сложена кое-какая глиняная посуда, оставшаяся немытой от обеда в ожидании ужина.

Единственная свечка, воткнутая в горлышко разбитой бутылки, освещала эту трущобу. За отсутствием щипцов синьора Басси ловко пользовалась двумя пальцами, которые тут же вытирала о скатерть, а обрывок фитиля бросала на пол.

Актёр, носивший длинные усы, потому что ему приходилось играть убийц и грабителей, притащил огромное блюдо разогретого мяса, плававшего в подозрительной воде, торжественно называвшейся соусом. Расправившись при помощи зубов и пальцев с мясом, голодная компания принялась макать в этот соус остатки хлеба.

От одного к другому переходил большой кувшин пива, и посреди этой нищеты на каждом лице отражалось неподдельное веселье, так что я невольно задался вопросом — в чём же заключено истинное счастье? Под конец появилась сковорода с жареными кусочками свинины, и это яство было также уничтожено с неослабевающим аппетитом. Басси избавил меня от участия в сей изысканной трапезе, и я остался немало доволен этим обстоятельством.

Он в немногих словах рассказал мне о своих приключениях, впрочем, вполне ординарных, а его хорошенькая дочка, сидевшая у меня на коленях, всячески пыталась убедить меня, что ещё сохранила свою невинность. Когда отец её спросил, чем я занимаюсь, мне почему-то пришло в голову назваться лекарем.

— А хороши ли у вас сборы, — поинтересовался я.

— После первого представления нельзя было жаловаться — за вычетом всех расходов каждый получил по флорину. Однако завтра мне придётся плохо — труппа недовольна и отказывается играть, если я не выдам им задаток.

— Но, согласитесь, их требования вполне умеренны.

— Не возражаю, однако у меня нет ни гроша и ничего, что можно было бы заложить.

— А сколько вас всех?

— Четырнадцать, считая моё семейство. Не могли бы вы ссудить мне десять флоринов? Я верну завтра после представления.

— Охотно, и я приглашаю всех к, ужину в ближайшем трактире. Вот десять флоринов.