Любовные утехи русских цариц

Аресту, пыткам и допросам были подвергнуты и собственный сын Петра Алексей, и шестеро его приверженцев, из которых один был родным братом Евдокии Лопухиной. Алексея, оторвав от «работной девки» Ефросиньи (по другой версии — Афросиньи), с которой он «беззаконно свалялся» (лексикон из слов Петровского манифеста), доставили к царю-батюшке. «Царевич, упав на колени, подал повинную во всем, присягой подтвердил свое отречение от престола, присягнул новому наследнику престола, четырехлетнему Петру Петровичу, и обещал выдать всех своих единомышленников»^[73].

Никакой поблажки не получил царский сын и в феврале 1718 года предстал перед судом наравне со своими сторонниками, подвергаясь тем же жесточайшим пыткам, что и его товарищи. Характерно, что суду Алексей был предан уже после того, как подписал отречение от престола в пользу малолетнего сына Петра — Петра Петровича. Известно, что мачеха, Екатерина I, имевшая колоссальное влияние на мужа, палец о палец не ударила, чтобы заступиться за пасынка и облегчить его участь. Предала Алексея и девка Ефросинья, «изветы ее были тяжки», с которой он связался еще при жизни жены Шарлотты. Супруги жили плохо, поговаривали, что она изменила Алексею с молодым Левенвольдом, а он в отместку взял в наложницы простую чухонку. Во всяком случае, умирая, Шарлотта поручала своих детей Петра и Наталью не мужу, а свекру — Петру I.

Заметим, между прочим, с каким маниакальным прямо-таки упорством искоренял Петр I все притязания на престол других детей. (И этот, третий уже Петр, скоро умрет.) Так, выдавая замуж свою дочь Анну за герцога Карла Гольштинского, первое, что царь делает, так это заставляет их отказаться от всяких притязаний на русский престол.

В их брачном договоре читаем: «Царевна Анна, как и герцог, отказываются за себя и за всех своих потомков от всех прав, требований и притязаний на корону Российской империи»^[74].

Но и признание, и отказ от престола не спасли Алексея. Его и товарищей мучают в застенках. Сначала в Москве, а потом в Петербурге. Один историк, вообще-то скупой на эпитеты, на этот раз не выдерживает: «Привозили в Преображенское всех подозреваемых в сообщничестве с Алексеем. Строго допрашивали их, произведя над несчастными жесточайшие, неописуемые наказания».

Село Преображенское славилось не только потешным войском юного Петра I. Славилось оно и своей «фабрикой пыток».

Здесь, в подвалах, вдоль длинных узких коридоров, в казематах с толстыми стенами, не пропускающими ни одного звука, не токмо крики и вопли истязуемых, сосредоточилась вся кухня палача. Весь ассортимент техники был налицо: пылающие жаровни с набором соответствующих инструментов — клещей, веревок, молотков, гвоздей, козлов, железных зажимов, цепей и пр.

Сообщники Алексея прошли всю «эту кухню» с начала до конца. И на дыбы их сажали, и кнутом избивали, и раны солью посыпали, с той лишь разницей, что сейчас палачу было строго запрещено доводить истязуемых до смерти. Поэтому били их с перерывами в одну-две недели, до относительного заживления ран. Но когда со 2 мая 1718 года допросы и пытки начались снова, Алексей не выдержал, он скончался. Так говорят одни историки. Другие, в числе которых уважаемый И. И. Голиков и великий поэт А. С. Пушкин, придерживаются версии, что Алексей был отравлен. Какая, впрочем, разница! Ему было предначертано умереть. Рассказывают, что в день смерти Алексея обрадованный Меншиков забрал Петра к себе на «великолепнейшую оргию».

К 9 декабря 1718 года палачи посчитали, что заговорщики достаточно «подлечились» и созрели для окончательного наказания — отсечения головы. Да, им всем отрубили головы. Мужественнее всех держался брат Евдокии Лопухиной. Не подчиняющийся царю, он был горд и на пытках и гордо смерть свою принял.

Князь Щербатов, за которого очень просила царя Екатерина I, сравнительно легко отделался: ему только отрезали язык, вырубили нос, дали двадцать ударов кнутом и сослали на каторгу. Его внук князь Щербатов, написавший впоследствии книгу «О повреждении нравов в России», справедливо критикуя монаршие дворы своего времени, почему-то даже не вспомнил о жестоком наказании Петром I своего деда. Слишком болезненным было воспоминание?