Я должна была спуститься в метро, но почему-то пошла дальше, к Тверскому. Поверх несущихся машин я видела увитую гирляндами разноцветных лампочек детскую горку в самом начале бульвара, а возле нее женщину в легких, не для московской погоды сапожках и нарядной белой шубке. Рядом с женщиной приплясывала и хлопала в ладоши девочка лет десяти, а на самой горке, никак не решаясь съехать, стоял прелестный маленький мальчик с нежным лицом и рыжими прядями, выбивающимися из-под вязаной шапочки. Прохожие оглядывались на детей и улыбались. А женщина все пыталась сфотографировать мальчика, и махала ему, и кричала, чтобы он не боялся и съезжал.
Сначала я узнала мальчика. Точнее, в мальчике узнала его мать. Это была Алиса.
Наконец зажегся зеленый свет, я уже ступила на переход, но остановилась. Я поняла, что не должна принести этот миг в жертву простому желанию «все спросить про нее и все рассказать про себя», не должна нарушить красоту этой
Опять загорелся красный. Мальчик, преодолев страх, заскользил вниз. Снимок запечатлел испуганное и вместе с тем счастливое лицо ребенка, сужающуюся перспективу бульвара, деревья и кусок проезжей части с синим «вольво», который за секунду до этого промчался мимо меня.
Я стояла на поребрике, отделяющем проезжую часть от тротуара. Рядом с характерным звуком набегающих волн проносились машины.
Взяв детей за руки, Алиса шла вниз по Тверскому.
Зажигались первые фонари. И вдруг, как на картинах Рогнеды, пошел снег. Это было похоже на признание. Снегопад разрастался, медленный, безмерный. И сквозь него я долго еще видела, как в глубине бульвара все дальше, все ближе от меня, мелькает Алисина белая шубка.